Ничем она мне не обязана, жизнь. Холодная, как смерть. А я держусь ее. И буду..."
Потокин застал Хрюкина в его штабной комнатенке. Подолгу бывая в полках и на передовой, Хрюкин, возвращаясь, повисал на телефоне, доставал любого, в ком была нужда, выспрашивал все, что хотел узнать. На этот раз Хрюкин сам давал объяснения.
- Что сообщают летчики? - расслышал Потокин знакомый ему, осевший, раздраженный голос генерала из штаба фронта. - Я имею в виду Абганерово, добавил генерал, досадуя на непонятливость Хрюкина, с неприязнью к нему; генерал слыл за большого умельца намыливать подчиненным холку.
- Задание ставил лично, - заверил Хрюкин генерала. - Экипаж подобран опытный, проверил лично. - Он повторялся, был тороплив. Потокину хотелось подойти к Хрюкину, стать с ним рядом. Он оставался у двери, как вошел. Согласно радиодонесениям с борта, западнее Абганерово намечается сосредоточение немецких танков.
- Наземники не подтверждают!
- Не расхождение ли в сроках? От какого часа ваши данные?
- А данные такие, что немец начал наступление из Калача!
Хрюкин промолчал.
- Двинул из Калача, намереваясь расчленить, отсечь город с севера. А под Абганеровом тихо.
- Других сведений в моем распоряжении нет.
- Плохо!
- Может быть, плохо. - Хрюкин обрел свой голос. - Вы запросили, я доложил. Если к моим данным недоверие, не надо меня дергать.
"Дело серьезное", - подумал Потокин.
- А когда реальность показывает другое? - генерал сбавил на полтона.
- Разведчик отснял заданный район.
- Представьте снимки!
Трубка щелкнула.
После долгой паузы Хрюкин сказал Потокину: "Здравствуй!"
Связался с "Патроном", штабом разведполка, потребовал командира и штурмана ПЕ-2, ходивших на Аоганерово. Молча ждал, перекладывал трубку в потной руке, не глядя на Потокина, решая: послать его, Потокина, - с места в карьер, - за фотоснимками? Или поручить фотоснимки другому?
- Экипажа нет, - доложил "Патрон". - И не будет.
- Сбили?
- Сожгли. Сожгли при посадке. Уже сели, на пробеге...
- А снимки?
- Стрелка-радиста выхватили, - добавил "Патрон" для полноты картины. Обгорел, но жив... Машина взорвалась.
Хрюкин положил трубку.
- Василии Павлович, ты сей же миг отправляйся к штурмовикам! Это рядом. Сей момент. И лично, лично выспроси штурмовиков, засекших танки под Абганеровом. Все выуди. Всю картину. Одна нога - там, другая - здесь.
Возвратившись к ночи, Потокин заметил, как переменился утомленный Хрюкин. Он был угрюм, рассеян, что-то его точило. Просматривая полковые сводки, уточняя с инженером сводную цифру по штурмовикам, готовым участвовать в массированном ударе, заговорил, к удивлению Потокина, об эвакуированном на Урал многодетном семействе инженера. Спрашивал о жене, жилье, продуктах... Потокин, держа наготове исписанный листок, вкратце доложил, как, по словам летчиков, обстоит дело с немецкими танками. Вернее, одного летчика, ведущего.
- А было послано?
- Звено. Четверка. Двоих отсекли "мессера". Отсекли, сняли. Третий до цели не дошел, от боя уклонился. На якобы подбитом самолете сымитировал вынужденную посадку, шмякнулся на брюхо. Боевой исправный ИЛ разбит, летчик заключен под стражу.
- Фамилия?
- Лейтенант Тертышный.
- Как?
- Тертышный.
В упор глядя на Потокина, генерал выжидал...
- Летчика не опрашивал, - пожал плечом Потокин. - С ним разобрались.
Других вопросов у генерала не было.
Покончив с Абганеровом, Василий Павлович перешел к "фотографии дня", как он выразился.
Хрюкин, казалось, слушал его, не перебивая.
Абганерово, обнаружение танковой угрозы с юга уже ие являлось для него первоочередным, главным, все внимание сосредоточивалось сейчас на проведении массированного удара по этим рвущимся к Волге танкам. Днем его вызвал командующий фронтом, подтвердил время удара, по существу же дела ничего не сказал. Нацепив очки в железной оправе, проглядывая бумаги, тер кулаком розовый подбородок. Волосы на склоненном загривке командующего топорщились кверху. Грузно, со скрипом поднялся из-за стола, приблизился к Хрюкину, стоявшему навытяжку, поддел пальцем, повернул тыльной стороной его Золотую Звезду. Сощурился, всмотрелся в цифру: "Маленький номер. Небольшой. А Героев надо много. И они у нас будут". Не выпуская медаль, слегка придавил ее большим пальцем. Хрюкин ужаснулся: сорвет... "Вы свободны, генерал", сказал командующий. Предостерег, предупредил... О чем? "Идите!" Он вылетел оттуда пулей...
Резервы ему обещанные - будут? Маршевые полки? "Толкачи" на трассе молчат. Тертышный... Лейтенант Тертышный... Однофамилец? Брат?..
С тем, другим Тертышным, он распрощался в Каталония. Сергей Тертышный был в синей шапочке пирожком, пилотке. Как и шлем с поднятыми кверху застежками, она сидела на нем ладно, была сероглазому к лицу. Их оттуда и завезли, эти пилотки, из Испании. Такой же подарок белозубого Мигуэля, своего механика, Хрюкин обменял на пилотку самого малого размера - для дочки. Испанки вошли у нас в моду, прижились, дочка подрастет... потом сынок... и так далее. Будет переходить по старшинству всем его детишкам семейная беретка.
В Москве с Сергеем Тертышным они не встретились: едва вернувшись, Хрюкин получил команду собираться на восток. Но тут, перед самым отъездом, произошла заминка. Он до сих пор помнит ее, подолгу думает о ней и до конца не понимает. Какая-то таинственность, какое-то замешательство, неясность: посылают его в спецкомандировку? Или от ворот поворот, и в родную часть? Велись затяжные беседы, прощупывания. "В каких отношениях находились с Тертышным?" - спросили его в одном кабинете. "Ходили на задания. Больше никуда..." Так он ответил. Так сказал о своем командире, летчике Сергее Тертышном, поднявшемся в армейской глубинке, на безвестных аэродромах и полигонах, снискавшем признание узкого круга товарищей. И в Испании, делая свое дело, он оставался в тени, божьей милостью летчик. А след оставил алмазный.
- ..."Мессер" с выпущенной ногой явился, - рассказывал между тем Потокин. - Бандюга одноногий, как Джон Сильвер, главарь шайки из "Острова сокровищ", - исключительно прицельно работал, всех на стоянке уложил. А тут еще "кукурузник", будь он неладен, с кассиром получку в мешке вез, он и "кукурузника" завалил. Один наш истребитель, хоть и пострадал, хоть и сбили его, хорошо сработал. Самоотверженно. Он, надо сказать, молодец, свое дело сделал, отвлек противника, обеспечил ИЛу посадку, а то бы я и этих сведений от Комлева не получил. - Потокин показал свои листочки. - Он, значит, здесь же опустился, - там лужа? болотце? - возле того степного оазиса... Обгорел, лица нет, мясо да волдыри... То ли, понимаешь ты, плачет, то ли брызги на нем... "Суки!.. Псы!.. Трое на одного... Трое!" - перекосоротило его, не может, понимаешь ты, с собой справиться, рыдает...
- Переживал...
- Очень переживал. Очень. Самолет жалко, себя жалко... трое на одного, а на чем его подловили - не поймет...
- Одного-то сбил?
- Все видели!
- Фамилия летчика?
- Старший лейтенант Аликин.
- Наш?
- Он. Аликин-второй. Петя Аликин.
- Почему не воспользовался твоей подсказкой по радио? Ты же командовал?
- Почему? - с вызовом переспросил Потокин. - Он в полотняном шлеме взлетел. В аэроклубовском, из синей фланели. Одолжился у своего механика.
- Воспаление перепонок?
- Совершенно правильно. Заткнул уши ватой, натянул этот швейпром... Вот каково положение!
- Положение во гроб! - сказал Хрюкин, и рука его, сжатая в кулак, поднялась над столом. - В бою объясняемая, покачивая крыльями, на пальцах да матом...
Зазуммерил телефон штаба фронта.
- Хрюкин? - раздалось в трубке смачно и неприязненно. Потокин узнал голос генерала из штаба фронта, с которым утром, долго не умея взять нужный тон и заметно нервничая, объяснялся Хрюкин.
Прямое, открытым текстом обращение: "Хрюкин" - недобрый знак.
- Выезжаю, - сказал Хрюкин, меняясь в лице.
Штаб воздушной армии готовит удар, собирает, сводит все, что есть, в кулак, нацеливает против танкового клина Гота, а меня отвлекают, дергают, думал Хрюкин, пыля в "эмке" по ночной степи. - Не по обстановке дергают, манера нового командующего: вызывать, поучать, ставить себя в пример, дескать, раненый руководил войсками с носилок..." Впрочем, в последнее время эти "вызовы наверх" прежнего впечатления на Хрюкина не производили. Не потому, что плох или хорош командующий, - события приняли такой оборот, что возлагать особые надежды на отдельную личность, пусть и самобытную, не приходилось.
Но за него-то взялись крепко, тягают третий раз подряд. Плотно взялись, основательно. От таких приглашений кашлять станешь. На светлой полоске ночного неба крестом поднялся самолетный хвост.
"Ил-второй" - прочел он силуэт. Вышел из машины, постоял, привыкая к темноте... "Либо насчет меня дана команда из Москвы, - думал Хрюкин, - либо оперативность проявлена на месте. Высшая оперативность. Каковой ей и свойственно быть, когда в аппарате срабатывает рефлекс самозащиты и телеграф выстукивает: меры приняты. "Хрюкин", - повторил он смачный призвук в трубке и рассмеялся коротко, давно зная хиханьки вокруг его фамилии. От бессилия они, от неправоты. "Он на меня нахрюкал!" - жалился, прикидываясь овечкой, подкулачник, укрывавший в коллективизацию хлебные излишки, когда комсомольцы станицы вывели его на чистую воду. Хамство, вот что коробило генерала. Во тьме скреблись, ковыряя лопатой землю.
- Эй, хозяин, - позвал Хрюкин, легонько стукнув по крылу.
- Хозяев нет, - донеслось из-под мотора, глубоко просевшего в грунт. Давно повывелись. Еще несколько тычков лопатой.
Сопя и отряхиваясь, из-под самолета выбрался человек в реглане.
Запыхавшись, люди отвечают не подробно, отрывочно. Хрюкин переждал, потом спросил:
- Докопались?
- Смерть кого хочешь в землю вгонит. Голос был знакомый.
- Комлев?
- Товарищ генерал? Здравия желаю!
- Здравствуй, товарищ Комлев. Ты сейчас пулю вряд ли найдешь.
- Трудно, - согласился Комлев, отряхиваясь. - Фонарика нет. Придется отложить на утро.
- Где летчик?
- Увезли. В особый отдел.
- Летчик - лейтенант Тертышный?
- Так точно. Виктор Тертышный. Лейтенант.
- Как объясняешь ЧП?
- Лично Тертышного не знаю, поскольку он из другого полка. Ко мне был поставлен на один вылет. Полагаю так, что с переляку. "Мессера" зажали, причем крепко, товарищ отчаялся.
- Весь сказ? Просто! Сколько вылетов у Тертышного?
- Знаю, что в первом вылете как будто не сробел. Проявил находчивость.
- Новичка лучше видно во второй и последующие вылеты.
- Возможно...
- Проверено!
- Согласен с вами в каком отношении? У молодого чутья нет. Другой раз к цели подходишь, небо чистое, земля спокойная, вдруг будто дунет, будто чем тебя обдаст. Ничего нет, а ты уже настороже, глядишь в оба, ждешь... И Тертышный загодя отвалил...
- Не надо выгораживать! - резко перебил его генерал. - Лейтенант виновен и будет судим по закону военного времени. Какой налет Тертышного на ИЛе?
- Боевой вылет - третий, а налет часов тридцать. В этих пределах.
По нынешним временам не такая уж беднота.
Не из самых он незаможних.
До мастерства, конечно, далеко, но нельзя все сводить к одной недоученности. Под Валуйками сержант Хахалкин на третьем вылете не опознал "харрикейна", атаковал его как противника, получил в ответ по мордасам, был тем же "харрикейном" сбит, выбросился с парашютом, опустился рядом с КП... Лицо кроваво-синее, вспухшее, глаз не видно, парашют из рук не выпускает... Мог в оправдание нагородить семь верст, а что заявил? "Дураков жизнь учит, товарищ генерал". Что-то не слышно Хахалкина. Если жив, солдатом станет.
Короче говоря, тридцать часов - цифра не такая уж малая.
- Тридцать часов - цифра, - вслух сказал Хрюкин. Виктор Тертышный... Не обязательно брат. Брата мог но иметь,
- Он... откуда?
- Он из ЗАПа, товарищ генерал. Из техников. На финской был стрелком, добился направления в летное училище. Откуда отчислен.
- Даже?
- Вытурен! В личном деле записано: "по летной неуспеваемости".
- Но в кабину летчика все-таки попал! Со второго захода, что ли?
- Бывает, товарищ генерал: данных нету, по данным - нуль, а его тянут. Изо всех сил пропихивают. Мало еще, значит, с ним намаялись. Забывчивость какая-то, шут его знает, даже не пойму.
- Не помним ошибок. Собственных ошибок - не помним. Всякий раз начинаем, как будто сегодня родились.
...Его дети - первая кроха, которой нет, и вторая дочь, и сын, и третья, все вывезенные Полиной прошлой осенью в Свердловск, поднимались в детском садике под приглядом мамы-клуши. Их детский комбинат гремел на весь округ, такая славная подыскалась заведующая. Ее он видел, может быть, раз или два, а уж был наслышан о ней... "Отдашь своего заморыша Рите, она его раскормит, щечки будут во!" - говорили молодым мамашам женотделки, и сами удивлялись: чем Рита берет? Ее голопузики семенили по травке с ломтями посыпанной солью ржанухи и набирали в весе, почти не болели... И вдруг порывом ветра поваленное дерево пришибло насмерть шестилетнего ребенка. Тополь, погубивший девочку, как выяснилось, был посажен известным способом: ткнули палку в землю, она и выдула. А корнями крона не поддержана, корневая система отсутствует. Мама-клуша, в три дня поседевшая, своими руками свела, порубила на участке все сомнительные, сходного развития стволы. А через дорогу - школа-семилетка. Учащихся вывели сажать деревья, и директор школы направляет их в детсад за посадочным материалом! Хрюкин ужаснулся, узнав об этом. Направить детишек за тополиными сучьями, нарубленными в горе белоголовой Ритой... вот она, застарелая наша болезнь, неумение учиться на ошибках.
- Наверно, воентехник, переаттестованный лейтенантом?
- Да.
Нынешней весной, в виду нехватки кадров, в ЗАПах и тренировочных полках переучивали на летчиков чохом, всех, кто пожелает. Этим воентехник Тертышный и воспользовался. Прямо со стремянки - в кабину пилота. Прельстился карьерой брата Сергея... Впрочем...
Тяга молодежи в авиацию огромна. Почти ровесница революции, плод одних с ней десятилетий, авиация по-своему ее отражает, по-своему ей служит. Призыв Октября: кто был никем, тот станет всем, - осуществляется здесь наглядно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33