.. но долго пролежал он в окопчике, потрясенный.
Звено, как и он, Василий Потокин, добросовестно вынесло из довоенных дней все, что могло, и вот его удел. Исполнить долг и погибнуть.
Пленный летчик из Ганновера вспомнился Потокину.
Его седая прядь, пошедшая пятнами шея.
Он не понял немца в тот раз.
Немец не объяснял, комментировал: связь, радио для него все равно, что магнето, дающее искру в мотор. Как мертв мотор без магнето, так для него немыслим вылет, воздушный бой без радио...
Сколько же нам нужно сил, времени, знания, думал Потокин, чтобы исполнить свой долг и - победить.
...Едва отбыл Потокин по срочному распоряжению Хрюкина в местечко Гумрак, как прямое попадание мины развеяло трофейную радиостанцию ФУГ-17 по ветру...
В Калаче Хрюкин зацепился. Наладил работу штабного звена, и сразу пошли от него в разные стороны посыльные и нарочные. Одни - на запад, откуда только что выбрались с грехом пополам: под Вертячий, Суровкипо, Верхний Мамон, Бутурлиновку, то есть в незанятые врагом хутора и селения, где, согласно оперсводкам, падали подожженные, сбитые СБ и ПЕ-2, - оказать помощь потерпевшим, демонтировать и доставить на КП армии самолетные радиостанции. Волами, коровами, лошадьми, любыми средствами, срочно... Без радио он задыхался.
И - на восток.
Разыскивать пропавших, восстанавливать боеготовность, обеспечивать в Сталинграде штабные тылы...
Командиром смелой пятерки ЯКов, расколотившей "юнкерсов" в горький час донской переправы, оказался... Клещев! Иван Иванович Клещев!.. Тот самый старший лейтенант, волейболист, забойщик, который брал игру на себя... взлетал над сеткой, бил неожиданным способом, застигал соперника врасплох. Удар у него шел. Когда это было?
Вот такая встреча. Майор Клещев.
Собственно, встреча еще не состоялась, встреча впереди.
Истребители Клещева входят в особую авиагруппу, созданную Ставкой для прикрытия нового, Сталинградского направления. Немецким истребителям экстра-класса противопоставлены наши мастера, наши асы. Асы против асов. Словечко "ас" в обиход введено, легализовано. Возглавил группу начальник инспекции ВВС, стремительно - что не раз бывало в авиации - восходивший: капитаном не был.
Прошлой осенью блистал по кабинетам управления майором, подполковником не был, а нынче - широкий золотой шеврон на рукаве, четыре "шпалы" в петлицах: полковник. Всесильный полковник. В Сталинград прибыл на личном "Дугласе", на том же "Дугласе" виражит, воткнув крыло в землю, гоняет коров.
Место базирования особой группы - Гумрак. "Гумрак - вроде острова, поют Хрюкину штабники, - все к нему льнут"... Именно льнут. "Разбитые части, отдельные экипажи, - говорят ему. - Некоторые сидят без руководства. Полк, скажем, в какой-то мере уцелел, командира нет..."
Гумрак ждал Хрюкина, торопил и подстегивал, но пока из панелей, конденсаторов, выпрямителей, блоков, свезенных гужевым транспортом на КП в компенсацию потерь, понесенных при ночном, по тревоге, отходе штаба армии из Россоши, не был создан полевой пункт радионаведения, Хрюкин с места не тронулся. Его удерживал, конечно, не один пункт наведения, не он в первую очередь. Его связывала необходимость восстановить, полностью восстановить контроль над обстановкой, снова почувствовать в руках тугие вожжи управления... Претензии в Гумраке ему предъявят. Там с него спросят, можно не сомневаться. Связь Гумрака с Москвой прямая... Оставаясь в Калаче, он направил в Гумрак Потокина - информировать о происходящем, оказать помощь Крупенину, майору Крупенину, уцелевшему в памятном бою с "мессерами" и теперь прибывшему со своим полком под Сталинград.
Скрасил жизнь генералу Калач-на-Дону, порадовал, когда он, "Река-один", вышел в эфир навстречу ИЛам, каких удалось наскрести для поддержки пехоты. Размашисто и плотно прочесывая Дон, в зените играли "мессера". Хрюкин, строго говоря, своих по радио не наводил... То, что он делал, не было собственно радионаведением, он мог упредить летчиков об опасности... упредить штурмовиков, поднятых на задание без прикрытия... предостеречь: в воздухе "мессера"! Вот и вся его помощь. Все-таки помощь... Помощь... Волнуясь, он сбился, назвал себя не "Рекой-один", а "Волгой". Штурмовики, естественно, не отозвались. "Трезво мыслит! - воздал он должное ведущему и, смягчив той, поправился виновато: - "Река-один", "Река-один"... Командир группы тут же отозвался...
Обретали в воздухе голоса наши летчики, удивлялись и радовались, впервые слыша себя со стороны, - и что за свистопляска царила в ту пору в эфире, господи!.. Ведь столько соблазнов. Анонимно, то есть не раскрывая себя, вполне безнаказанно врезать от всей души капитану за слишком быстрый его отход от цели. Пустить руладу по случаю удачи. Смачно приложить нерадивого Семена: не держит строй, мерзавец.
Как в том анекдоте: культурки нехвата... Единственно. Всего прочего - в избытке. "Кашира", прикрой!" - "Я не "Кашира", я - "Севан". - "Прикрой, "Севан", все одно российские!" Самозванец Левитан - в каждом полку свой: "От Советского Информбюро!.. От Советского Информбюро!" - и каждый похож, до удивления похож! Что тембр, что раскатистость обращения... Озорство, мальчишество, разрядка после боя - как не понять.
Радиоприемник в кабине противостоял гнету одиночества, укреплял чувство солидарности... Пусть не на виду товарищи, но - рядом, им тяжко, может быть, труднее, чем тебе, но они бьются, как и ты... несут свой крест, не бросают...
"Товарищ командующий, летчики поют!" - доложили Хрюкину. "Как - поют?" - "В голос. Во всю ивановскую. Один басит, другой тянет дискантом".
Хрюкин нацепил наушники - и что же он услышал?
- Я - Амет Хан-Султан! Я - Амет Хан-Султан! - с астматическим призвуком волнения оглашал небо молодой летчик, проявивший свою выучку в нескольких победах, одержанных подряд на виду всей линии БС4: он настигал врага "свечой", бил по нему, положив свой истребитель на спину...
- Я - Амет Хан-Султан, нахожусь над Сталинградом. Смерть немецким оккупантам!..
Татарский акцент усиливал клятвенность его обращения.
Кто же все-таки в небе пел?
Прикинули время; дуэт могли создать истребители, поднявшиеся с Гумрака. Хрюкин связался с полковником, командиром особой группы. "Мои летчики веселые люди", - ответствовал ему полковник. "Это не веселье!.. Это кабак в эфире!.." - "Жизнь любят, смерть презирают, потому и поют!" - "Прекратить безобразие!.. Предлагаю заняться связью как тому подобает!.."
После этого Гумрак стал для него безотложным делом.
...Однажды в детстве, в открытой степи, их накрыла низкая, темная хмара. Блистая молниями и погромыхивая, туча надвигалась быстро. В лицо веяло влажной свежестью, серая пыль впереди закипала паром, чернозем на глазах расквашивался, все уже становилась не тронутая дождем полоска. Туча накатывалась, однако, не в лоб, не фронтом, ее сносило ветром в сторону, и пока первые тяжелые капли не шлепнули его по темени, в плечи, в грудь, он надеялся, что она обойдет их, беззащитных.
Детские ожидания, как они живучи!
В Гумрак ему предстоит въехать.
По прямому каналу он поставил задание на разведку лучшему экипажу ПЕ-2, рассчитав так, чтобы к приезду на место, в Гумрак, иметь на руках самые свежие данные о противнике. Информация - козырь, в его положении единственный.
Слух о сильных, как на подбор, истребителях, собранных, чтобы прикрыть город, разошелся широко, на переднем крае их ждали... Вера в панацею, в некое средство, в универсальный способ, который один все повернет и изменит, поддерживалась в нем неопределенностью, смутой положения, но кавалерийский задор в руководстве, мнимое могущество повеления: "Навести в воздухе порядок!" всерьез не принимались. Вызревало чувство, что суждены нам иные, неблизкие и небыстрые пути, с каждодневной кровью, болью и страданием, с проявлением упорства и въедливости... Они выправят, наладят, поставят ход военной машины.
Вспомнился ему Сергей Тертышный, первое впечатление о нем, когда он увидел его на крыльце таверны, где они столовались. В напускных клетчатых гольфах, в такой же клетчатой куртке свободного покроя, при галстуке, а на голове - мягкой кожи потертый летный шлем; по моде, узаконенной Чкаловым, поднятые вверх застежки прихвачены резинкой очков-консервов, что придает шлему сходство с чепчиком... Штатское одеяние обнажало в Тертышном не просто военного, но летчика-военного. "Истинно военный летчик", - вот как он о нем подумал. А позже вслух о нем сказал: "ас". Но его тут же поправили: "Не надо пользоваться этим чуждым термином..."
Крупные серые глаза Сергея, словно бы от роду не мечтательные, привлекали выражением неслабеющей собранности. С такой внимательностью глаз плохо летать невозможно, Сами испанцы обращались к нему на французский манер: ас Тертышный. Болгары - по-польски: пан Тертышный. Русские звали по имени - Сергей...
А ему, волонтеру Хрюкину с паспортом на фамилию Андреева, солоно пришлось за Пиринеями, на каталонской земле. Еще ничего не сделав, да, по сути, ничего и не умея, только выруливая на первый боевой вылет, он попал под штурмовку мятежников, был смят, раздавлен, унижен... как будто кто уселся на нем, брошенном на землю, верхами, прижал, не давая дохнуть, повернуться, пикнуть, и потчевал, потчевал каменистой землицей... Из тех, кто успел взлететь, с задания не вернулись двое, он вспоминал их и себя, перебирая все подробности дня, черного вечера, черной ночи; никто не спал, все разбрелись во тьме, растерянные, стыдясь собственной слабости, пытаясь в одиночку совладать с пережитым, с ударом, нанесенным между глаз. Кружа в потемках вокруг хибары, козьего загона, вдыхая запахи, напоминавшие ему кизяк и катухи бездомного детства, он наткнулся на Тертышного, ему показалось, Тертышный обрадовался их встрече. "Да, товарищ командир, сказал он, угадывая во тьме крупное лицо Тертышного, - на войне нужны железные нервы!" Это было первое, что в тот момент просилось на язык, означая понятное обоим согласие с выпавшей судьбой и необходимость третьего не дано - ей противостоять... "Железные нервы", - отозвался командир; та же горячность уцелевшего была в его словах, та же придавленность потерями...
Тяжелый кулак ландскнехта навсегда выбил из Хрюкина беспричинный оптимизм, развеял романтические грезы о войне и понудил делиться полученным опытом щедро, без сожалений к своим соратникам.
А его попутчик-командор кое-что в своем рассказе упустил.
Кое о чем умолчал, вспоминая последние денечки Киева. "Дугласов" для эвакуации застрявших - не было. Вообще воздушного транспорта не было, пока не свалилась откуда-то "пешка". Крупенин - его Крупенин, капитан, сидевший на аэродроме, - при виде этой "пешки", говорят, взыграл. "Губы поджал, ноздри раздулись..." Вызвался на "девятке" выхватить истребителей из-под носа немцев... да своя своих не познаша. Вот беда, нет страшнее. Всем бедам беда. Хорошо, если кто объявится, пойдет наперекор, сумеет образумить. Короче, наши в окружении в сумерках приняли "пешку" капитана Крупенина за "ме - сто десятого" и открыли по нему огонь. Он заходит, садится, а его решетят, как вражину с десантом. Пуляют в кабину, в бак... Мог бы плюнуть, уйти... сел. Сел, подлатался, на рассвете распихал людей по бомболюкам, вывез девять летчиков.
"Вывез... вывез... вывез..." - устало, пытаясь вздремнуть, думал Хрюкин.
Вот он, Гумрак, о котором ему пропели уши. Достославный Гумрак, спасение Отечества, - мелькнул за хуторским плетнем, прорисовался росчерком пустынной взлетной полосы. ...Пылит, грохочет беспокойный Гумрак. Что-то он ему готовит, что-то здесь его ждет? Единственная на летном поле белая гимнастерка, перехваченная темным ремнем, как он определил при въезде, была гимнастеркой полковника, командира группы. Полковник прохаживался возле посадочного "Т" в сопровождении двух или трех человек, видимо, поджидая возвращения кого-то из своих. "Туда!" - скомандовал водителю Хрюкин в сторону этой отовсюду видной белой фигурки. Тут путь "эмки" преградил ихтиозавр ТБ-3, известный в авиации и под женским именем "Татьяны Борисовны". Чадя четырьмя моторами, "Татьяна Борисовна", по-слоновьи разворачивалась на старт, ее покрытый красками камуфляжа хвост ометал широкую дугу торопливо, резко, а в оседающей пыли - доставленный ТБ выводок.
Пополнение, понял Хрюкин. Первая встреча - пополнение. Добрый, такой желанный знак. Переминаются парни у тощих своих "Сидоров", оправляя потертые гимнастерки "БУ", как по команде запуская гребешки в едва отросшие курсантские прически... Он вышел из "эмки".
- Товарищ генерал-майор!.. - подлетел к нему старший.
Докладывал складно, радуясь, что углядел генерала, не подвел команду, косил возбужденно глазом в сторону жиденькой шеренги товарищей.
Выпускники училища, шестнадцать душ. Истребители...
Уже не курсанты, еще не воины.
- Здравствуйте, товарищи военные летчики!..
Желторотые птенцы, "слетки", как говорят о пернатых детенышах, впервые покинувших гнездо.
В хорошие бы их руки сейчас! На полигоны, на стрельбы, в учебные бои.
- Год рождения? - спросил он старшого.
- Двадцатый!
Выражение взволнованного ожидания на молодом лице выступило еще отчетливей.
- Хороший возраст... Зрелый. Не сморило?.. - спросил Хрюкин. - Болтает в этой дурынде, - кивнул он в сторону ТБ. - Плюс жара...
"Я для него генерал, который все прошел, - подумал Хрюкин. - Десять лет разницы. Но остальное пройти нам предстоит вместе".
- Я на вас надеюсь, - пожал он руку старшему.
Да, поднатаскать бы молодых.
Но вся его армия сегодня - тридцать шесть истребителей, сорок восемь "ил-вторых". А в четвертом флоте Рихтгоффена тысяча двести машин.
Снаряженный по его команде из Калача экипаж ПЕ-2 ушел па разведку с опозданием, радиосвязи с ним, к сожалению, нет. Радостей ждать от него не приходится, не привез бы разводчик сюрприз вроде необходимости срочно мотать отсюда за Волгу...
"Дождусь разведчика, тогда", - отложил, оттянул встречу с командиром особой группы Хрюкин, направляясь не к посадочному "Т", а в сторону КП и высматривая издали Клещева.
Сторонясь землянки КП, - выказывая почтение начальству и вместе оставаясь в поле его зрения, - стояли летчики особой группы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33