«Для верующих и неверующих».
— Тьфу! Настоящая мне нужна…
— Ну нет у меня настоящей… Попёр кто-то…
— А может, у малого? Эй, Изя…
Изя выходит из кухни.
— У вас варенье заплесневело, — говорит он. — Но я верхний слой снял… есть можно…
— Тора есть у тебя? С собой?
— Есть, — говорит Изя, — но она задом наперёд.
— А, извиняюсь, русский текст?
— Он тоже задом наперёд. А вам зачем?
— Гадать будем…
— Ох, если в хедере узнают, чем я тут с вами занимаюсь…
— Не узнают. Давай её сюда.
Изя роется в рюкзачке и извлекает небольшой чёрный томик.
— Ты, — говорит Ленка Августе, — называешь два числа: от однозначных до трёхзначных. Мы условно считаем их страницей и словом на странице. И смотрим…
Он должен нам дать наводку…
— И всё-таки это чушь, — ворчит Августа.
— Тебе жалко? Давай…
— Ну, восемь, — неохотно говорит Августа, — одиннадцать…
— Ворожеи, — мрачно говорит Ленка, — не оставляй в живых…
— Ты видишь! Это он на нас намекает… На меня непосредственно.
— Тогда я. Возьму грех на душу. Сто тридцать три, пятьдесят восемь… Давай…
— Знаю я, — говорит Августа, — все мысли и ухищрения, какие вы против меня сплетаете… Это уже слишком! Он всё время угрожает.
— Да ничего мы не сплетаем, — успокаивающе бормочет Ленка в пространство, — мы расплетаем. Вы что, толком сказать не можете — хотите упокоиться? Или нет?
— Ты ему не нравишься, — говорит Августа, — я ему не нравлюсь. Может, ему этот шкет понравится? Изя! Эй, Изя!
— Не хочу, — пятясь бормочет Изя, — мне страшно…
— Зачем тогда с нами шёл? Поздно отступать, дружочек, — зловеще говорит Ленка.
— Изенька, ну что вам стоит… Две цифры…
— У меня живот болит. Я вареньем вашим отравился.
— А вот я сейчас как вызову «скорую»! Как увезут тебя в инфекционку!
— Лучше я в инфекционке полежу. Там хоть спокойно…
— Изенька, ну пожалуйста…
— Пусть контрольную мне напишет, — Изя угрожающе тычет пальцем в сторону Августы, — по информатике…
— Напишет…
— Да ни за что! Это же шантаж!
— Напишешь. Куда денешься.
— Чёрт с тобой, паршивец! Говори!
— Триста восемьдесят восемь… одиннадцать! — выкрикнул Изя, шмыгая носом.
— «И всё тело их, и спина их, и руки их, и крылья их, и колёса кругом были полны очей — все четыре колеса их»!
— Ну и ну! — говорит Августа. — А что это?
— Иезекииль. Бог его знает, что он там в виду имел…
— Нет, Гершензон на что намекает?
— Не знаю… четыре колеса… Что-нибудь передвижное… может, такси? таксопарк?
— А мне кажется, — говорит Августа, — тут всё дело в глазах… Клиника Филатова?
— Так я пойду? — спрашивает Изя, тихонько пятясь к двери, — а то мама волнуется.
— Э, нет, — спохватывается Ленка, — так дело не пойдёт… Завтра с утра встречаемся… будем колёса с глазами искать — он же ясно сказал! Где мы встречаемся, Августа?
— Может, э… Мне что-то больше не хочется на остановке…
— У памятника Пушкину? На бульваре?
— Ну, это подойдёт. Там проезд закрыт.
— Ты слышал, Изя? У Пушкина, в десять утра.
— Ну, нет, — мальчик Изя всем телом налегает на дверь, — это уж без меня. Мне на сольфеджио надо. И вообще…
— Изенька, ну ты же сам видишь… без тебя он не хочет. Мы ему уже вот так… ну хоть разик ещё… это же уже безопасно…
— Безопасно! Как же!
— Ты же сам напросился…
— Так это с утра было.
— В лицей, — замогильным голосом говорит Августа, — можешь больше не приходить.
— Да что вы, тётя…
— Какая я тебе тётя, выродок! Я вот прямо сейчас маме твоей позвоню…
— Ладно-ладно, — шмыгает носом Изя. — Не надо маме… Приду я к Пушкину, приду.
Только сейчас выпустите.
— Выпусти его, Августа, — говорит Ленка.
Августа молча вынимает ключ из кармана и идёт отпирать двери. Ленка воровато открывает книгу, тычет наугад пальцем в строчку и осторожно заглядывает:
«Женщина безрассудная, шумливая, глупая и ничего не знающая».
— Да ладно тебе, — бормочет она, — что ты прицепился, в самом деле… мы же для тебя стараемся…

***
— Без Изьки мы не сможем, — говорит Августа. — Он же ясно намекал…
— Дался ему этот паршивец… Долго его ещё ждать, кстати?
— Если он не придёт… ох, я ему…
— Неужто, правда, из лицея выгонишь?
— Зачем — выгоню? Сам уйдёт…
На бульваре приятный, не раздражающий слух, гомон — совокупность плеска голубиных крыльев, возбуждённых голосов туристов и лязг дальних портовых кранов.
И над всем этим шумит листва и солнечные пятна пляшут по залитому зеленоватым сумраком асфальту, как тени по морскому дну. Иногда трудно понять — где солнечные пятна, а где жёлтые опавшие листья.
— Типичный женоненавистник Гершензон этот, — неожиданно говорит Августа. — Все эти его намёки…
— Да просто мы его достали… Лично мы его раздражаем…
— Не скажи… Ага, вот и малый. Со скрипочкой.
Изя приближается к ним, с явной неохотой передвигая ноги.
— Я с уроков сбежал, — укоризненно говорит он.
— Ну и молодец, — непедагогично замечает Августа, — а теперь давай, думай…
— Ещё и думай… — ноет Изя. — А о чём?
— Насчёт колёс с глазами. Какие ассоциации они у тебя вызывают?
— Какие ещё ассоциации? Полный шиз…
— Наркоманил этот Изекииль по-чёрному, — уныло говорит Ленка, — разве нормальному человеку такое в голову придёт? Херувимы на колёсах… Уверена, это какая-то конструкция.
— Космический корабль это, — авторитетно говорит Августа, — космический корабль пришельцев. Я в «Науке и религии» читала.
— Во-первых, это не оно, а птица Гаруда… А во-вторых, нам теперь что, на Байконур ехать?
— Да не наш, а пришельцев…
— Тем хуже. Где мы пришельцев возьмём?
— Музей морского флота? — с надеждой предполагает Изя.
— На модельки посмотреть хочешь, — догадывается Августа.
— Мы же всё равно не знаем, куда идти. Так какая разница?
— Я там была недавно, — печально говорит Ленка, — приятельница из Москвы приезжала, я её водила. Нет там колёс с глазами…
— Что-то новое, неизвестное науке…
— А кому известное?
Они бредут по бульвару. Изя нервничает и поминутно оглядывается.
— Не боись, — утешает Ленка, — ты за Гершензоном, как за каменной стеной…
— Да-а… как же!
— Монетку бросим, — говорит Августа, — если орёл — троллейбусный парк, а если решка — клиника Филатова…
— А музей морского флота? — упорствует Изя.
— Если станет на ребро…
— Маловероятно…
— А совет Девяти — вероятно? А саранча египетская?
— Ну так что? Кидаем?
Августа достаёт из кошелька монетку и широким жестом подбрасывает её в воздух.
Монетка летит по крутой дуге и, вместо того, чтобы упасть обратно в ладонь, падает на землю и откатывается к забору.
— Вот дура неуклюжая, — сокрушается Августа наклоняясь.
— На ребро! — вопит Изя, — что я говорил!
Августа нагибается, подбирает монетку, но, вместо того, чтобы распрямиться, стоит в согнутом положении и таращится на стенку. Рот у неё полуоткрыт.
— Ты что? — беспокоится Ленка, — радикулит прихватил?
Августа издаёт какое-то туманное восклицание и тычет в пространство кулаком, в котором зажата монетка.
— Колёса! — тихо говорит Ленка. — С глазами!
Там, на жёлтой облупленной стене, висит яркая афиша. На фотографии изображена какая-то неопределённая конструкция, ниже, чёрным по белому:

Василь МАКОГОНЕНКО
ЖЕЛЕЗНЫЕ ЛИКИ ВЕКА
выставка работ Одесский художественный музей
все дни, кроме понедельника


***
— Оно, — говорит Ленка, — точно оно…
— Знаю я этого Макогоненко, — холодно говорит Августа. — Пошёл в гору… а ведь бездарность. Эти его метаконструкции — чистейшей воды эпигонство.
— Колёса с глазами уж точно эпигонство. Но нам-то какая разница? Если тебе Иезекииль русским языком сказал…
— Изенька, — говорит Августа, — мы идём на выставку…
— А модельки…
— Ну, после сходим и к моделькам… Сначала — работа. Потом — развлечения.
— Нашли себе работу…
— Изька, — твёрдо говорит Ленка, — закрой рот…
Небольшой выставочный зал подозрительно переполнен народом — сначала Ленка натыкается на журналиста Нюму Дзержинского со своей женой Белозерской-Члек, потомственной дворянкой в первом поколении, потом на психоаналитика Кишинёвского, окружённого кольцом бледных одухотворённых пациенток…
— А ты знаешь, — говорит она удивлённо, — похоже, мы попали на самую презентацию.
— Ох, — Августа смущённо пятится к выходу, — неудобно.
— Брось, мы ведь не халявщики. У нас миссия.
— Да, но…
Изя пытается смыться, но Ленка крепко держит его за локоть.
Августа вдруг охает:
— Гляди! Гляди!
В дверях появляется поэт Добролюбов под руку с Генриеттой. Она в новой блузке — точная копия той, что на Августе, в воздушной полупрозрачной шляпке… На них все оборачиваются. Поэт Добролюбов гордо поглядывает по сторонам…
— Ну, Гершензон, — очумело бормочет Ленка, — ну, даёт!
— Держит марку, — уныло говорит Августа.
— Дамы! — восклицает доцент Нарбут, пробиваясь к ним сквозь толпу, — и вы тут?
В руке у него бокал с шампанским. Ленка делает неуверенное движение по направлению к угловому столику, но Нарбут останавливает её.
— Не торопись, уже всё расхватали.
— Юра! — удивляется Августа, — какими судьбами?
— Да вот, зашёл… А кто этот юноша?
— Это мой племянник, Изя.
— Не знал, что у тебя племянник… Слышали новости? Зяму-то вчера замочили… среди бела дня… Говорят, люди Али-Бабы…
— Надо же! — удивляется Августа.
Интересно, думает Ленка, а вдруг киоски и впрямь перекрасят?
— Понравилась выставка? — благожелательно спрашивает Нарбут.
— Да мы ещё не смотрели, — Ленка озирается вокруг, но из-за обилия народу собственно выставку разглядеть почти невозможно.
— Ну, тогда пардон… Не буду мешать, — и Нарбут исчезает в толпе.
— Вот, — говорит Августа, раскрывая проспект, — «работы молодого скульптора отличаются тонким лиризмом и экспрессией. Им свойственно смелое соединение традиционной пластики и нетрадиционных материалов».
— То есть? — спрашивает Ленка.
— Ну, вот, — Августа кивает в сторону дрейфующей группы с психоаналитиком Кишинёвским в качестве организующего элемента, — видишь, там в углу — куча песка, а из неё торчит целлулоидная рука. Ну, куклу он закопал…
— Подумаешь…
— «Последний призыв» называется.
— Не годится. Нам камни нужны.
— Вон там, — говорит юркий Изя, ныряя за спины собравшихся.
— Вот она… гвоздь программы.
Они боком протискиваются сквозь толпу и оказываются перед огромной непонятной конструкцией, похожей на сцепившиеся в экстазе велосипеды: над четырьмя ржавыми ободьями с намалёванными белой краской глазами возвышаются мрачные фигуры с торчащими наружу рёбрами и чудовищными масками вместо лиц.
— Лицо львиное, — комментирует Изя, восхищённо огибая конструкцию, — лицо орлиное… лицо человечье… Как вы думаете, тётя Августа, вот этот — херувим?
— С такой-то будкой? — сомневается Августа.
Скульптура водружена на груду плоских камней.
— Который? — деловито спрашивает Ленка.
— А почему ты думаешь, что тут должен быть только один? Может, тут все они…
— Не ищи простых путей. Точно — один. Но — который?
— Вон тот, — уверенно говорит Изя, — видите, на нём буква «шин»?
— Сейчас я его…
— Господи, что люди-то подумают, — стонет Августа, — мы же как вандалы какие-то…
— Не боись. Зато это безопасно. Никакой тебе мочиловки, никакой мафии — ну, подумает кто-то, что мы слегка не в себе. А мы скажем, это такая акция — обычное дело на таких вот сборищах… отколупнём камень и порядок…
Ленка пытается выдернуть камень из конструкции, но он закреплён на редкость надёжно.
— Ну, как вам понравилась скульптура? — раздаётся доброжелательный голос.
Ленка торопливо прячет руку за спину.
К ним походит художник Макогоненко с початой бутылкой коньяка. За ним, влекомый неодолимым порывом, следует молодой корреспондент Сахаревич из «Южной мысли» с пустой рюмкой в руке.
— Очень экспрессивная композиция, — деловито говорит Августа, — и материал оригинально скомпонован. Скажите, а что символизируют эти камни?
— Канувшую цивилизацию, — уверенно говорит Макогоненко, — мечту о золотом веке, рухнувшую под напором хтонической материи… Я взял их с еврейского кладбища.
По-моему, символично.
— А то, — говорит корреспондент Сахаревич, рассеянно постукивая рюмкой о бутылку.
— «Железные лики века» называется, — продолжает пояснять скульптор. — Буквально вчера последнюю планку припаял.
— Это интрепретация видений Иезекииля? — любезничает Августа.
— Чего? Нет, это моё…
— Ну… — Августа в затруднении переводит глаза на скульптуру. — А… Скажите, пожалуйста, это мобиль?
— Мобиль? Я не делаю мобилей. Впрочем, это мысль…
— Не мобиль? А что там тогда тикает?
В наступившей внезапно тишине слышны отчётливые щелчки часового механизма.
— Бомба! — орёт журналист Сахаревич, — мужики, там, в этой хреновине бомба…
Присутствующие с нездешней скоростью устремляются к выходу, сталкиваясь и застревая в дверях.
Поэт Добролюбов, мужественно сдерживая напор, спасает перепуганную Генриетту.
— А мы-то… — в ужасе бормочет Ленка, блуждая меж скульптурами и натыкаясь спиной на постаменты, — мы-то…
— Скорее! — кричит Августа. — Бежим! Спасаем ребёнка! Где этот чёртов ребёнок?
— Да он давно уже смылся. — Ленка выбирается на открытое пространство. Августа изо всех сил толкает её к двери, но Ленка упирается…
— Да, но камень…
— Плевать на камень!
Доцент Нарбут, застряв в последних рядах отступления, отчаянно машет рукой.
— Дамы! — кричит он, — вы что, под шумок музей решили ограбить?
С улицы доносится вой сирены. Вдоль ограды выстраиваются чёрные машины, из них выскакивают люди, рассыпаясь цепью по периметру здания.
— Всем отойти на безопасное расстояние, — доносится чей-то голос, усиленный рупором.
— Это завистники, — кричит встрёпанный Василь Макогоненко, прижимая к груди какую-то причудливую конструкцию, — пацюки-конкуренты…
— Нет, — задумчиво говорит Изя; он с неменьшей нежностью обнимает футляр от скрипки, — это радикальное крыло УНА УНСО… или нет… это Совет Девяти… или…
— Уберите этого шибздика, — стонет Василь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10