И именно ощущение этого дара остановило его теперь. Остановило, потому что этот дар сделал его более восприимчивым; это обострившееся восприятие и пробуждало теперь в нем безымянный страх того, о чем ей, возможно, придется ему сказать.
Немного помедлив, Хэл все же вошел внутрь.
Амид и его гостья оглянулись, услышав стук его башмаков по деревянному полу Амид и сам, как теперь мог видеть Хэл, обладал той же способностью, что и Аманда; и Хэл догадался, что и Аманда и Амид – также как и другие похожие на их – были не только частью той жизни, которую он выбрал, но и частью того, что он надеялся найти, когда позволил Аманде доставить его сюда, на Культис. Сама она не узнала бы в этой черте одну из тех вещей, которые Хэлу надо было найти, но та странная, почти мистическая часть ее, которая всегда отличала ее семейство от остальных дорсайцев, должно быть, ощутила и необходимость для него найти ее, и то, где он может это сделать.
Это понимание его потребности и того, что отвечает ей, было частью того, что превращало ее в то, чем она была. Так что везде, где бы Аманда ни находилась – как сейчас в кабинете Амида, – доступная чувствам вселенная, казалось, обретала порядок, становилась разумной и наделенной целью. Как будто от нее исходил свет, который, хотя и невидимый сам по себе, позволял окружавшим ее людям видеть все более ясно.
Аманда поднялась ему навстречу. Хэл обнял ее, и они долгое время стояли молча. Потом она откинулась назад и немного повернула его, так чтобы видеть его лицо в свете, исходившем из ближайшего окна.
– Лучше, – сказала она, разглядывая его. – Да, ты выглядишь лучше. Но не настолько хорошо, насколько следует.
– Я ближе к цели, – ответил он. – И еще ближе теперь, когда ты здесь.
Она выпустила его и нахмурилась, когда он протянул руку к столу для опоры – иначе бы он упал, в его ногах вовсе не осталось силы.
– До меня дошли слухи о том, что солдаты направляются сюда, чтобы осмотреть местность, – сообщила она. – Я прибыла сюда как только смогла, но я ждала целую ночь, прежде чем подойти к той группе, которая охраняла камень, закрывающий вход. Я появилась здесь примерно через час после того, как ты повел свою группу туда, вниз. У меня было искушение последовать за вами вниз, но поскольку ты построил свои планы не учитывая меня, не было никакого смысла вмешиваться в ход событий. Я ожидала тебя с тех пор. Но ты вот-вот свалишься с ног!
– Не стану отрицать, – Хэл устало усмехнулся. – Но прежде, чем я рухну, мне надо задать Амиду один-два вопроса.
– Ну конечно же, какие угодно, – Амид быстро встал со стула и подошел к Хэлу. – Но тебе обязательно нужны эти ответы прямо сейчас? Аманда права. Ты совершенно изнемог.
– Два небольших вопроса, – пояснил Хэл. – Находился ли Джатед в этих местах, когда Сее жила с ее родителями? Я полагаю, что он уже умер, когда она сделалась одичавшей беглянкой, – но могли ли они говорить с друг другом, так или иначе – стали бы они разговаривать с друг другом?
Амид нахмурился.
– Я уверен, что он находился здесь в то время – по крайней мере года два, – ответил он. – А что до того, говорил ли с ней Джатед, то исходя из того, что я о нем слышал, он беседовал с каждым – или наставлял его – в одинаковой манере, независимо от его возраста или обстановки. Но о том, действительно ли они с Сее общались, мне пришлось бы спросить кого-нибудь из тех, кто давно принадлежит к Гильдии. Я сделаю это и скажу тебе завтра. Вопрос не в том, стал ли бы Джатед говорить с Сее, но в том, встречались ли они друг с другом – и смогла бы ли Сее, будучи совсем маленькой, понять что-нибудь. Но, возможно, и могла бы. Она могла бы даже ощутить, что он не представляет для нее никакой угрозы, или даже увидеть в нем человека особого – дети на это способны.
– Именно это я и хотел знать, – кивнул Хэл. Он повернулся прочь от стола и ощутил головокружение, поскольку перестал держаться за его край. Его подхватили сильные руки Аманды.
– Тебе нужен сон, – сказала она, – иди со мной.

Глава 31

Хэл проснулся в почти полной темноте, которую нарушала только слабая полоска света из-под двери в ванную. Уже это сказало ему, что он находится не в его собственной кровати во втором спальном здании, а опять в другом кабинете Амида, где они с Амандой спали по прибытии сюда. Он повернул голову и увидел, что рядом с ним спит Аманда.
Должно быть, стояла глубокая ночь. Хэл совершенно не помнил, как попал сюда, в эту постель. Помнил только, как Аманда подхватила его и сказала, что ему надо поспать. Но теперь, когда он попробовал припомнить вообще что-либо последовавшее за этими словами, то это оказались лишь обрывочные впечатления от кратких пробуждений – вроде серебристого света Проциона, который проникал сквозь окно, занавешенное одеялом.
Он совершенно не помнил, как Аманда присоединилась к нему. Конечно, она сделала это очень тихо, чтобы не потревожить его, – как могла только она. Но как давно она это сделала? Как давно за занавешенным окном ночь сменила день?
Какие-то часы внутри него сказали ему, что это произошло давно – что он спал большую часть ночи – как и весь день – и рассвет был уже близок.
Сон его не был обычным. Перед тем как погрузиться в его бездну, он бодрствовал двое суток; и хотя он и стал на несколько лет старше и находился в худшей форме, несмотря на каждодневные упражнения в Энциклопедии, такой глубокий и долгий сон нельзя было бы объяснить ни возрастом, ни малоподвижностью.
Для этого должна была иметься другая причина; и как только он поставил перед собой этот вопрос, пришел ответ. Его подсознание еще раз хотело отодвинуть в сторону сознание, чтобы иметь возможность совершенно свободно соединять вместе все, что он узнал – эти части, которые теперь почти уже составляли полную картину того, к чему он стремился.
Он чувствовал непреодолимое желание оставаться здесь и мягко положил руку на тело Аманды, чтобы разбудить ее, потому что им редко удавалось побыть вместе. Но в то же самое время у него было сильное чувство, что именно сейчас ему следует покинуть комнату – чтобы если и не обрести искомый ответ, то сделать еще один шаг к нему.
Он тихо поднялся, нашел свою одежду, оделся и покинул комнату. В коридоре было светло и тихо, но когда он оказался снаружи и закрыл за собой входную дверь, очутился в полной темноте. Обе луны зашли, а при свете звезд он не мог бы видеть даже свою вытянутую руку. Было лишь слышно пение идущих по кругу.
Но подобно членам Гильдии он теперь знал уступ достаточно, чтобы найти дорогу с завязанными глазами. Кроме того, сейчас, в летнее время, ветер даже на этой высоте дул по направлению к уступу.
Поэтому он дошел навстречу ветру и, ощущая босыми ногами знакомые неровности почвы, направился к краю уступа.
Он оказался здесь раньше, чем обычно, и добравшись до водоема, не нашел – как и ожидал – Старика на его обычном месте. Хэл напомнил себе, что в конце концов, его сотоварищ уже не молод, и к тому же позади у него был настолько же утомительный день, что и у него самого. Поэтому Хэла едва ли удивило бы, если бы Старик не пришел вообще.
Хэл сидел, ожидая, когда небо побледнеет, предвещая наступление дня и восход солнца. В водоеме отражался свет звезд. Небо начало светлеть – но только над горной грядой, где предстояло взойти солнцу. А над головой у Хэла оно оставалось еще настолько темным, что огоньки звезд четко выделялись на нем.
Насколько ему было известно, ни одна из этих звезд не служила солнцем какому-либо другому из Молодых Миров. Но те, что он видел, замещали в его воображении другие, как бы следящие за тем, как он сделает еще один шаг на пути, выбранном им для себя в день смерти его дяди Джеймса.
Это было до смешного честолюбивое решение со стороны мальчика-подростка – найти и уничтожить в людях все те черты, которые сделали их себялюбивыми и безразличными – вплоть до жестокости к друг другу. Мало-помалу контуры ответа, который он искал, проступали сквозь туман неизвестности, пока он пробовал один путь за другим, натыкаясь на препятствия, но каждый раз узнавая чуть больше.
Так, медленно, он шел вперед. И теперь Хэл был более уверен, чем когда-либо, что конечную цель от него скрывают лишь несколько тонких покровов – а возможно, и всего один.
Как Донал он обнаружил, что только власть и только закон не могут силой привести к тем переменам, которых он хотел. Но это открытие указало на путь, которым должен пойти он сам, а после него все человечество. Как Пол Формейн, в двадцать первом веке, он открыл, что частично ответ лежит вне известной вселенной и ее законов, но что это иное пространство – то, которое он стал называть Созидательной Вселенной – снова оказалось только частью ответа.
Последняя попытка Хэла состояла в том, что он собрал лучшее, чем обладали Молодые Миры – экзоты, квакеры, дорсайцы, – под охраной фазового щита, который был создан по его инициативе. Тогда он был уверен, что затем предстоит сделать следующий – и последний – шаг к его цели.
Но этого не произошло. Предстоял еще один участок пути.
В том, что он пока что совершил, ошибки не было. Вера, храбрость, умение философски мыслить, все людские способности, развитые с незапамятных времен и воплощенные ныне в квакерах, дорсайцах и экзотах, были частью ответа. В этом он не слишком ошибался, но теперь он видел, что то, в чем он нуждается, все еще скрыто в неизвестности, все еще находится в тени. Теперь он мог быть уверен лишь в том, что оно каким-то образом связано с творческими способностями в каждом человеке.
Разочарованный и уставший, он застрял на месте и счел себя выдохшимся неудачником. И продолжал думать так до тех пор, пока не появилась Аманда и не сказала ему, что он мог бы найти новую точку зрения здесь, на экзотской планете, в мире, теперь разрушенном силами врагов, которые пытались убить в человеческом духе стремление к росту и уничтожить все, что было достигнуто.
Она была права. Теперь, сидя здесь в ожидании восхода Проциона, Хэл ничуть не сомневался в этом.
Рассвет приближался и звезды начали тускнеть. В сознании Хэла возник уже привычный образ – далекое будущее Гильдии Придела, когда на уступе возникнет массивное каменное строение, дорожки вымостят камнем, разобьют газон, а в водоеме, обрамленном бордюром из серо-розового камня, будут расти водяные лилии.
Как при повторяющейся медитации, воображаемая сцена сменила окружавшую действительность. В его ушах звучало пение идущих по кругу – сегодняшних и будущих.

Преходящее и вечное – едины…

Пение, казалось, завладело им. Белые цветы, росшие в водоеме, начали раскрываться по мере того, как свет заливал все вокруг.
Глаза Хэла сосредоточились на отдаленной горной гряде Дедов Рассвета. Всегда горы. Всегда горы и восход солнца. Они принадлежали одновременно и будущему, и настоящему. Для гор и восхода не было разницы между годами и столетиями.
Солнце еще не появилось над горами, но осветившееся небо показывало, что этот момент близок.
Глаза Хэла наполнил свет. Он посмотрел на водоем и увидел, что белые цветы теперь полностью открылись и на некоторых из них виднелись капельки росы. Ему казалось, будто некая часть его поднялась вверх и помчалась по воздуху к отдаленным горам, чтобы встретить рассвет.
В то же самое время он не спускал глаз с водоема, снова сосредоточившись на одном лишь цветке, на белом лепестке которого сияла капля росы.
Тем временем его бестелесное «я» достигло вздымавшихся вдали гигантов и увидело, как краешек пылающего Проциона, слишком яркого, чтобы смотреть на него с уступа, появляется над каменной стеной и посылает первый луч света к водоему и цветку в нем.
Этот луч коснулся капли росы; и на краткое мгновение она засверкала подобно алмазу, посылая свет повсюду.
Хэл сидел, ослепленный этим видением. Позади него голоса ходивших в круге продолжали петь…

Преходящее и вечное – едины…

И он наконец понял истину этих слов. Потому что преходящее и вечное действительно были едины.
Он смотрел на лепесток, капля росы на нем уже начала уменьшаться, исчезая под горячими лучами солнца. Лепесток скоро станет сухим, как будто капли никогда на нем не было.
Но она всегда была там. Даже когда эта капля, вспыхнув на секунду невероятным светом, начала исчезать, где-нибудь в этой бесконечной вселенной только-только начинала сверкать другая, а затем еще одна, и еще одна – в другом мире.
И еще один рассвет, и еще одна горная гряда – и еще одна, когда эта рассыплется в пыль, и тут же еще один мир, который создаст другую горную гряду, с которой луч света упадет на другую каплю росы на другом лепестке – пока не кончится время.
Момент сияния капли росы был вечен. Преходящий здесь, но вечный повсюду. Таким образом, все вещи были вечны; они только ждали, когда их найдут – даже та дверь, о которой он мечтал все эти годы.
Реальный свет нынешнего дня окружал его, и видение будущего ушло, но момент, когда капля росы внезапно взорвалась светом, все еще заполнял его.
Хэл поднялся и пошел обратно к зданиям, мимо видимого теперь круга идущих. Он ощущал невероятную легкость в теле – еще одно, небольшое усилие – и можно идти по воздуху. Навстречу ему шел Старик. Хэл остановился.
– Тебя не было там этим утром, – сказал Хэл.
– Я был там. Я сидел позади тебя, – ответил Старик. – Некоторые вещи лучше делать одному.
Его улыбка сделалась шире и стала почти озорной. Он достал из кармана маленькое зеркало, которое поднес к глазам Хэла.
Хэл уставился на изображение собственного липа. В нем имелось какое-то отличие, которое он сначала не смог определить. А потом увидел, в чем оно – зрачки его глаз сократились почти до размеров булавочной головки, словно под действием наркотика. На какую-то долю секунды сверкание капли росы, казалось, перепрыгнуло из них на зеркало и обратно к нему, вызвав счастливое ощущение бездумной легкости.
– Как ты догадался? – спросил он, когда Старик положил зеркало обратно в карман.
Старик провел в воздухе слева направо рукой на уровне груди, ладонью по направлению к Хэлу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49