Вотан взмахнул рукой, и ворон, сорвавшись из-под потолка, точно спикировал на запястье хозяина. Вотан уставился в зрачки своего пернатого друга, и чем дольше он смотрел, тем больше мрачнело его и без того суровое лицо. Наконец он поднял свой единственный, налившийся кровью глаз к потолку и долго стоял так, пока Галлена осторожно не спросила у него:
– В чем дело… Вотан?
– Мунин пророчит беду, – ответил тот. – Он чует, что где-то пробудился его собрат – тот, что когда-то сидел у меня на левом плече.
– Разве он остался здесь?
– Два ворона было у меня, – неспешно выговорил одноглазый древний бог, – один сидел на правом плече, и прозывался он Мунин – Помнящий. А второй ворон сидел на левом моем плече, и прозывался он Хугин – Мыслящий. В час гибели богов Хугин остался здесь, в этом мире, и остался он с тем, кто не вернулся с нами на Аль Дионну. И не потому, что погиб, а просто не захотел вернуться…
– Кто? – почти шепотом поинтересовался Альдаир, и Афанасьев поразился тому, как тихо, бархатно-вкрадчиво прозвучал его зычный голос, который он обычно использовал децибел на сто – эквивалентно эдак шумовым характеристикам летящего поезда.
К Вотан повернулся к Галлене, и его сухой длинный палец, выпроставшись из-под рукава плаща, указал на ее.
– Я? – пожала обнаженными плечами дионка и поднялась во весь рост с такой грацией, что Афанасьев чуть не встал вслед за ней – вместе со своим функциональным органом, упорно растягивающим плавки последние несколько минут.
– Галлена? – недоуменно выговорил и Альдаир. – При чем тут она?
– Я думал, что он, Отец Лжи, умер и навеки ушел эту землю, – сумрачно произнес Вотан. – Я думал, что не заплещет крыльями час беды, как тогда, в дни Рагнарека, не прольется звук трубы и не падет на окровавленный снег слово вельвы…
– Короче, дед! – как всегда некстати пискнул Поджо, до этого момента молчавший, а теперь, когда молчание было просто необходимо, вдруг разродившийся словесным выкидышем.
Вотан поднял на внука сверлящий взгляд единственного своего глаза – и незадачливый толстяк Поджо вдруг упал с резинового плота в воду с хриплым придушенным стоном.
– Лориер пробудился! – изрек Вотан. – Лориер пробудился! Великую тьму разбудили мы своим появлением на этой земле. Простите меня.
И он, повернувшись к Афанасьеву и Ковалеву, вдруг откинул шляпу и склонил перед ними голову. Жидкие пряди седых волос свесились почти до земли, и закрыли лицо старого бога-диона, узнавшего о Беде.
– Мой отец? – проговорила Галлена. – Ты же говорил, Вотан, что он умер. Ты же говорил, что он умер!!!
– Нет… просто я НАДЕЯЛСЯ, что он умер. Но Мунин… сообщил мне, что Хугин возвестил о его пробуждении. Лориер идет.
– А кто это такой – Лориер? – спросил в ватной тишине Ковалев, который хоть и не отличался особым умом и познаниями в мифологии, но тем не менее почувствовал серьезность слов старого Вотана.
– Когда я был богом на этой земле, мы называли его Локи, Отец Лжи, – ответил Вотан. – Но позже… позже, когда мы ушли, а он остался, чтобы стать ЕДИНСТВЕННЫМ, он прославился под другим именем.
– Каким? – затаив дыхание, задал вопрос Женя Афанасьев и бросил взгляд на статную фигуру Галлены: что же за чудовище было ее отцом?..
– Ты должен знать его. Я вижу в твоем мозгу страшное имя, и даже в его мозгу, – Вотан показал на Коляна, – даже в его мозгу, где теснятся непонятные мне слова ничтожного и темного смысла – «бля», «е…ть», «в натуре», даже среди всего этого есть его имя. Это имя – Люцифер.
Все сжались. Мунин сорвался с плеча Вотана, и вновь крик разорвал надвое его клюв, сорвавшись…

4
…каплями воды со стены прибрежного утеса. Ворон закружился в голубом небе, разламывая набрякший перед грозой, словно налившийся свинцом тяжелый воздух, недобрый, как хриплое дыхание убийцы… Закружился, а потом вдруг пал вниз, вдоль отвесной стены, блестящей прожилками слюды.
И опустился на плечо человека. Человека ли?
– Хугин, – тихо произнес человек, – ну вот и я. Я долго ждал этого часа. Но напророченное и разлитое в первичном эфире всегда сбывается. Сталь становится воском, небо падает на землю, и у змей растут крылья… Хе-хе. Идем, Хугин. У нас будет много дел.
И темный силуэт шагнул вперед, вогнавшись в скалу; по ее поверхности пробежало слабое прерывистое мерцание… скала пророкотала что-то недоброе, глухо сведенное болью – и у камня есть своя боль! – и через мгновение не осталось даже тени на песке, которая могла бы ответить на вопрос: КТО был здесь?
Глава четвертая
«ТЕО-БАНК» ЛОПАЕТСЯ, ТАК И НЕ УЧРЕДИВШИСЬ

1
– Почему именно «Тео-банк»?
Вопрос завис в воздухе вместе с Поджо, который, вцепившись зубами в дверной косяк, раскачивал свое массивное тело на манер качелей. Осталось только удивляться крепости его зубов и еще выпить за упокой души его стоматолога: тот, по всей видимости, умер голодной смертью без работы.
– «Тео-банк»? – повторил Афанасьев задумчиво. – А это очень просто, уважаемые кандидаты в боги. Тео с древнегреческого языка и переводится как бог. Теос – бог. Древняя Греция, – тотчас же добавил он, – это такая страна, где почитался в качестве верховного божества ваш родитель, уважаемый Альдаир. Кстати, как поживает Зевс на родине?
– Умер, – мрачно признался Альдаир, наблюдая, как Поджо падает на пол вместе с выгрызенным из дверного косяка куском в зубах. – От старости скончался на руках детей.
«Великий бог Зевс Громовержец, умерший от старости… Смешно», – подумал Афанасьев, и тут же могучая рука диона приплющила его к полу:
– Ничего смешного, презренный!
«Черт побери, ведь они читают мысли с той же легкостью, с какой я прочитал бы букварь для первоклашки!.. Совсем, совсем забыл!»
– Вот именно, – сказал Альдаир, сменив, однако же, гнев на милость, – и впредь будь разборчив в своих мыслях. Неведомо мне, что такое «первоклашка», но, наверно, что-то вроде букашки и таракашки. А ты причесывай свои мысли, иначе выдерну я их, словно волосы с головы твоей. Уяснил сие?
– Да… Александр Сергеевич, – заставив себя говорить льстиво, отозвался Женя и открыл зубы в вымученной улыбке. Обращаться к своим мыслям еще раз он посчитал неизмеримой вольностью и роскошью: черт его знает, но этот проклятый Альдаир видит его череп насквозь, как аквариум с плавающими в нем золотыми рыбками.
Вошел Колян и с порога обратился к Афанасьеву:
– Женя, насчет банковского офиса я договорился, юристов подключил, оформление идет, но нужен конкретный нал. Бабла недостаточно, нужно еще настругать.
Женя, который уже битый час объяснял наиболее толковым дионам, Альдаиру и Галлене, суть готовящейся операции, даже не успел ответить. Новоиспеченный Александр Сергеевич Дворецкий встал в полный рост и величественно обратился к Ковалеву:
– Как смеешь ты, наглец…
– Своим нечистым рылом здесь чистое мутить питье мое с песком и илом, – пробормотал Афанасьев.
– Кто это изрек? – Белокурый дион развернулся всем своим монументальным корпусом. – Да как ты посмел?
– Это не я посмел, а некто Крылов Иван Андреевич, – отозвался Афанасьев, ощущая первые (а потом и вторые) признаки негодования, – он-то и изрек.
– За эти слова его мало испепелить, – уже добродушно проворчал Альдаир, усаживаясь обратно на кованый диван.
– Поздно. Он умер почти два века назад. От заворота кишок. Переел, понимаете ли, – проговорил Женя и выразительно покосился на Поджо, который крутил в руках фарфоровую пепельницу в форме бублика, а потом с хрустом откусил половину. – Тоже ел много и не по делу.
– Два века? – легкомысленно взмахнув руками, отозвалась Галлена. – Ну, это не то препятствие, чтобы, взгромоздившись на дороге, стать непреодолимым.
Тогда Женя еще не понял, ЧТО имела в виду представительница слабого дионского пола. Два века, которые не могут стать препятствием, – это не могло уложиться в обычной человеческой голове.
Процесс учреждения банка закипел.
Все неприятности делятся на ожидаемые и неожиданные. К первым еще можно приготовиться, встретить их, так сказать, во всеоружии. Мудрые римляне не зря говорили: кто предупрежден, тот вооружен. А вот неприятности, имеющие свойства чертика из табакерки, появляющиеся неизвестно откуда, неизвестно зачем и неизвестно каким образом, подобием, манером, – с этим сложнее.
Именно к таким неприятностям следует отнести то, что произошло с еще не рожденным предприятием – СП «Люди & дионы». «Тео-банком».
В тот момент, когда юрист Козловский спокойно договаривал условия получения банковской лицензии, регистрации юридического лица и перечислял тому подобные юридические нюансы, дверь распахнулась, и ввалился старый Вотан Борович Херьян. Выглядел он, что и говорить, диковато, особенно в контексте городской повседневности. Общими усилиями удалось заставить его надеть рубашку, брюки и даже шляпу, но ничто не могло заставить его отказаться от совершенно дикого драного плаща и невероятных по своему дизайну старых опорок, которые даже обувью не назовешь. В таком виде Вотан Борович и рассекал, сподобившись уже дважды выйти на улицу и оба раза угодив в переплет. В первый раз его приняли за нищенствующего маргинала два мента и собрались уже было применить соответствующие меры, как вмешался Афанасьев и спас несчастных коллег Васи Васягина от зимы Фимбульветер, громов, молний и тому подобных штучек, в изобилии имевшихся в арсенале престарелого божества. Во второй раз он до полусмерти напугал какую-то рыхлую гражданку с сумками, громоподобно крикнув ей, будто она похожа на властительницу царства мертвых, великаншу Хель.
Вот и теперь, судя по тому как морщины прорезали лицо Вотана Боровича, сделав его похожим на модель горного кряжа в миниатюре, вид сверху, – что-то произошло. Вотан опустился в кресло с такой силой, что несчастный предмет интерьера крякнул и откатился к стене. Вотан выкинул перед собой громадные длинные ноги в чудовищных опорках и, выставив вперед нижнюю челюсть, завел чуть ли не стихами из скандинавского эпоса:
– Владею тайной я, которую отдать намерен ветрам, несущим зерна жизни, и зраку черному луны, всходящей в полночь.
– А если попроще? – буркнул рыжеволосый Эллер. – Ты, дед, будь проще, и люди к тебе потянутся.
«Фраза из репертуара Коляна Ковалева, – отметил Афанасьев и тут же, поймав на себе взгляд Эллера, домыслил на редкость льстиво и угодливо, – эти превосходные пришельцы, будь славны они в веках, овладевают нашим языком с быстротой, достойной горного потока!.. О великие!»
Эллер довольно кивнул. А вот Вотан пребывал в гневе.
– Попроще? Попроще изречет тебе козлище твой, Тангриснир зловонный! – не унимался новоиспеченный гражданин Херьян, бывший определенно на взводе, как будто в зад ему воткнули не одно, а целый комплект шил. – Как смеешь ты говорить так с дедом? Молчи, негодное порождение ветра! Не то…
Старый маразматик затопал ногами, а потом, швырнув на пол свою собственную шляпу, принялся топтать и ее. Судя по тому состоянию, в каком она находилась, это надругательство свершалось над ней не впервые.
Редкие седые волоски тщедушной копной упали на широченные костлявые плечи неистовствующего диона. Вотан топтался и загребал ногами, как кот, зарывающий только что наделанную кучку. Люди (в составе Афанасьева, Коляна Ковалева и юриста Козловского) и дионы в полном составе ожидали, выражаясь по-современному, окончания шоу. В чем дело? Старый Вотан не похож на челове… тьфу ты!.. не похож на существо, которое будет пузыриться, пениться по пустякам. Значит, что-то случилось.
Наконец танец гнева в исполнении Вотана Боровича прекратился. Он подобрал с пола свою потасканную мятую шляпу, ничуть не смущаясь тем обстоятельством, что к ней прилип окурок и остатки бутерброда, брошенного на пол негигиеничным Поджо.
– Пребываю я в радости великой! – вдруг объявил престарелый танцор.
«Ну и дедуля, – безо всякой боязни подумал Афанасьев, потому что и Альдаир, и Эллер, и все остальные дионы пропускали сквозь свои мозговые клетки сходные мысли. – Ну и дедуля! Если он радость выражает такими варварскими методами, с вышибанием двери, танцами на шляпе и так далее, то каков же он в ярости?.. Помесь разъяренного бегемота с паровозом, сходящим с рельсов? Наверное».
– Ибо вложен в мою десницу ключ к этому миру и власть суждена нам великая! – прогрохотал почтенный Вотан Борович, совершенно не обременяя себя введениями и предисловиями.
Все смолчали, а юрист Козловский, не привыкший к оборотам и децибелам экс-божества, вышмыгнул в соседнюю комнату, заперся там, заткнул уши и ничком повалился на ковер.
– Дед, – поинтересовался Эллер, – ты что, снова напился человеческого пойла?
Нет надобности говорить, что имелась в виду водка. Эллер быстрее прочих дионов отбросил дурацкую манеру изъясняться высокопарно и муторно, как принято у детей Аль Дионны, и перешел на разговорную русскую речь, как известно не менее великую и могучую. Последнего упорно не хотел и, если угодно, не мог сделать старый Вотан Борович. Ветеран божественного промысла упорно изъяснялся словесами, в которых сам черт (или, если угодно уважаемым дионам, Лориер) сломал бы ногу.
– Видел я сон, коему суждено сбыться, – сказал Вотан. – Привиделась мне дорога. Она изгибалась, как излучина реки, и блестела, как лед. Я шел по дороге, и она выскальзывала из-под ног, будто была соткана из этого льда. А на излете пути узрел я полынью, затягивающуюся молодым ледком. Вокруг полыньи, как грозные стражи, застыли торосы. А потом лед начал таять, он вывертывался из-под ног моих, убывал на глазах, аки убегающий во тьму вспуганный зверь. И открылась мне степь великая. Высокая трава гудела. Ветер путался в стеблях и падал ниц. А передо мною, на расстоянии протянутой десницы, на кончиках травных покоился прозрачный хрустальный шар. Вдруг он вздрогнул и начал съеживаться, сереть и упал к моим ногам странным серым комом. Зажужжал тот ком, как пчелиный улей, и потянулась из него, словно язык змеиный, широкая белая лента. Взял я сию ленту, и оказалась она пергаментом выделки дивной, тонкой, а на пергаменте том проступали диковинные словеса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46