Первым поднялся счастливый обладатель рыжей бороды. Он вытер со лба крупные капли пота, а потом принялся активно шарить рукой по собственным бокам.
– А где мой молот? – спросил он.
– Он под моим коленом, – пыхтя, отозвался Афанасьев.
– Он же висел у меня на поясе!
Знал бы великодушный Эллер, какие страдания причинил его злополучный молот ни в чем не повинному парасхиту!
– У меня тоже наушники от плеера в ушах торчали, а теперь чуть ли не в заднице, – неделикатно буркнул Колян Ковалев. – Это… типа… Альдаир, то есть Александр Сергеич, а где мои брюки? Я же был в брюках, а теперь одни трусы остались и полрубашки. А правый рукав на х… начисто пропал!!
– А у меня обувь исчезла, – сообщил Афанасьев. – Я в босоножках был, думал, что они сойдут за древнеегипетские сандалии.
– Волны реки времени поглотили ваши презренные вещи, – снисходительно отозвался белокурый Альдаир. – Возможно, они вырвутся и всплывут где-нибудь по течению в иных веках. Убери с меня свои зловонные чресла!! – рявкнул он на Коляна, взгромоздившего свой зад на могучее плечо диона. – Червь!!!
– Зловонные… – недовольно пробормотал Колян. – Тут так перекрутило, что мало не покажется. Зловонные! Я, между прочим, каждый день душ принимаю, в отличие от некоторых! И туалетная вода у меня типа из Парижу!
– Коля, не надо о Париже, – тихо попросил Афанасьев, который уже завидел свалку в нескольких шагах от них. Рахотеп и верзила с дубиной продолжали увлеченно молотить несчастного парасхита, не замечая вновь прибывших. – Не надо о Париже. До основания местечка Лютеция, ставшего Парижем, осталось подождать каких-то пятнадцать веков… а мы приехали сюда вовсе не за этим.
Колян Ковалев проворчал что-то недовольное и стал крутить головой по сторонам.
– Ого!! Пирамиды! – заорал он, приседая. – Только какие-то они странные! Вон та, здоровая, Хеопсова, что ли… она тут какая-то белая, с золотым наконечником! Я ж когда был в Египте, видел! Там они не такие!
– Ну конечно, – многомудро подтвердил Афанасьев, поправляя свое театральное одеяние, – они тут в таком виде, в каком пребывали до разграбления и обветшания. Их построили-то совсем недавно, полтора тысячелетия назад, а не как в наше время – три с половиной!
Неугомонный Ковалев вынул мобильный телефон.
– Нет приема, – сообщил он. – Да, похоже, в Древнем Египте не знали, что такое роуминг. Эге! – воскликнул он. – А древнеегипетские пацаны тоже, я смотрю, конкретные! Особенно вон тот, лысый, с дубиной. Какого-то чмондрика мутузят. Эй, пацаны! – непонятно на что рассчитывая, на чистом русском языке обратился он к ним. – Погодите, потом своему лоху разбор устроите. Мы сюда, значит, прикатили по делу. Нам нужен…
– Колян, да ты че!
– Главный еврей. Его Моисеем погоняют. Где его тут можно найти?
– Колян!!
– А че Колян, че Колян? – проворчал брателло. – Все тип-топ. Видишь, они просекли, что мы тут. Вишь как смотрят.
Смотрели египтяне действительно дико. Оливковые их глаза расширились и выкатились до пределов, положенных им природой. На смуглой коже пятнами проступила бледность. Альдаир протянул к ним руку, и по телам египтян прокатилась крупная волна дрожи. Они запрокинули свои обритые головы к небу, а лежащий на земле парасхит Синуххет поджал под себя измазанные кровью ноги и мелко трясся. Альдаир положил руку на голову Жене Афанасьеву, а потом Коляну Ковалеву. Резкая боль клином вошла в российские мозги, и вдруг Альдаир вздрогнул всем своим монументальным корпусом и начал заваливаться назад. Колян едва успел его подхватить, но вряд ли удержал бы, если бы не помощь Эллера. Весил белокурый дион как хороший боров.
– Отходняк, – пояснил Эллер, давно уже освоивший русский разговорный язык, – мы с ним теперь по силе, как вы. А то и меньше. Нужно отдохнуть. Зато вы, мужики, знаете теперь древнеегипетский.
– Понятно, – сказал Афанасьев, – Альдаир скачал. Прямо из мозгов, как из Интернета, и нам потом перекинул.
– Точно, – подтвердил рыжебородый. – Вот что, мужики. Отдохнуть нам с Альдаиром надо бы. Мы теперь не работники, нам до самого ухода отсюда нужно в лежку лежать. Скорбна и уныла сия юдоль! – напоследок подпустил он замысловатый оборотец, верно содранный у Вотана Боровича.
По-видимому, Эллер говорил правду. Выглядели они с Альдаиром неважно. Перемещение высосало у дионов много сил, и требовалось время, чтобы их восстановить. Необходим был стационарный режим, полный покой и все, что в таких случаях может предоставить древнеегипетская медицина. Пока, правда, было непонятно, где все это можно получить.
Афанасьев прокашлялся. На него смотрели требовательно и недовольно глаза Эллера. Потом рыжебородый гигант буркнул:
– Ну, давай, покажи мудрость свою, в твоем мире обретенную.
Колян Ковалев, ковырявший ботинком трещину в грунте, кивнул:
– Ага! Устанавливай контакт с местным населением. Черт! Что за хреновню насовал мне в мозги Альдаир?
Афанасьев не стал мешкать и решительно направился к представителям аборигенов. Он не успел до конца осознать, что, собственно, следует говорить, как его губы уже выпустили на чистом древнеегипетском языке (верхнеегипетский диалект!) следующую заковыристую фразу:
– Да пребудет с вами всемогущий Ра, что несется в солнечной ладье по небесному своду!
Экзекуторы и избиваемый смотрели на журналиста одинаково тупо. Несмотря на то, что Афанасьев единственный из всей четверки пришельцев был одет в духе окружающей эпохи, на него уставились весьма подозрительно. Женя тотчас же обратил внимание, что понятие гигиены, очевидно, чуждо многим жителям страны Кемет – так называли свой край сами египтяне. Если бритый парень в сандалиях и в лиловато-белом одеянии еще имел какое-то представление о чистоте, то скорчившийся на земле окровавленный человек с круглыми черными глазами представлял собой что-то чудовищное. Любой вонючий боров из колхозного хлева на фоне этого типа показался бы английским лордом, облаченным в смокинг и изысканно благоухающим французскими духами. Верзила же с дубиной носил только повязку на бедрах, лет эдак пять назад, верно, считавшуюся белой, но теперь покрытую невероятным количеством пятен грязи, вина и жидкостей естественного происхождения, содержащихся в организме.
В сравнении с перечисленными одеждами платье самого Афанасьева было показательно белым. По тому, как испуганно смотрели на него египтяне, Женя понял, что подобную чистоту одеяний (и тела) себе могут позволить только вельможи. За которого его, видно, и принимали.
– Мне нужен жрец, с которым я мог бы поговорить о важном деле, которое и привело меня в вашу страну, – важно изрек он, полагая, что едва ли стоит вываливать на головы этих людей что-то о пророке Моисее и его посохе.
Верзила и бритоголовый промолчали. Зато заговорил вонючий тип, распростертый на земле. Он заискивающе улыбнулся, показывая не бог весть сколько зубов, и затараторил:
– Светлокожий господин может пойти к верховному жрецу храма Птаха, мудрому и могущественному Тотмекру. Рахотеп, – он ткнул грязным пальцем в лодыжку бритоголового парня в лиловом, – проводит вас, он служит в этом храме старшим привратником.
– Молчи, ослиноголовая помесь свиньи и нетопыря! – заорал на него Рахотеп, разбрызгивая слюну. – Как посмел ты коснуться моей плоти своим вонючим пальцем?! Господин, – повернулся он к Жене, – если вам нужен верховный жрец, то мы никак не можем проводить вас. Ибо прикосновение к этому нечистому псу, – привратник храма бога Птаха показательно пнул парасхита ногой, – лишило нас возможности войти в храм до тех пор, пока мы не пройдем обряд очищения.
Подошел Колян. Он крутил на пальце мобильник и время от времени косился на свои голые ноги. Аборигены воззрились на его трусы в цветочек и вдруг принялись хохотать. Древние египтяне не носили нижнего белья, и, наверно, идея обтягивать самые интимные места тканью, разукрашенной смешными рисунками, показалась им забавной. Ковалев разжал ладонь. Там лежало обручальное кольцо. Ковалев кинул его в руку Рахотепа и мрачно процедил сквозь зубы:
– Где тут у вас можно купить одежду? – Привратник тотчас же изменился в лице. Он покрутил кольцо в пальцах, потом попробовал его на зуб. Показал верзиле с дубинкой. Изумление их было так велико, что они не стали негодовать, когда и парасхит Синуххет приблизил свой грязный нос к чуду искусства. Афанасьев без труда понял причину их удивления: собственные кольца египтян, служившие платежным средством, были выделаны грубо, неровно, и идеальная форма кольца XXI века новой эры, без сомнения, должна была казаться им неслыханным шедевром.
– За это кольцо, – важно изрек Афанасьев, – я хотел бы получить платье для меня и всех моих спутников, покой, где мы могли бы разместиться, а также возможность поговорить с верховным жрецом. Это ведь Фивы?
– Да, – отозвался Рахотеп, любуясь кольцом, – велики стовратные Фивы, близ которых воды Хапи по милости всеблагих богов раздаются вширь и питают своей неизреченной щедростью почвы Черной Земли…
– Я просто спросил: Фивы ли это?
– Нет, господин, это Мемфис, древняя столица страны Кемет, которая…
– Черррт! – по-русски пробормотал Афанасьев. – Мемфис! Не туда нас занесло, Добродеев вас побери!
– А куда надо? – поинтересовался Колян.
– Хотелось бы в Фивы! Ведь пророк Моисей, по преданию, жил при дворе фараона, туда же он и приходил требовать у владыки отпустить его народ из Египта. А двор фараона находится в столице, в Фивах!
– Но ведь этот лысый урюк сказал, что Мемфис – древняя столица. Столица!
– Вот именно, что древняя. Мемфис вот уже тысячелетие не столица Египта, понимаешь? Как же я сразу не понял, увидев пирамиды, что мы не в Фивах! Пирамиды-то действительно около Мемфиса! Ну как тебе объяснить? Это все равно что искать Московский Кремль и восседающего там президента Путина в Петербурге.
– Да хорош тебе причитать! – махнул рукой Ковалев. – Кто тебе сказал, что этот Моисей тусуется в этих… в Фивах? Может, ему надоело в городе сидеть, он свалил в деревню или на турбазу.
Афанасьева позабавили слова его друга. В самом деле, а кто сказал, что пророк Моисей непременно должен быть в Фивах? В Библии не сказано, что этот деятель был заядлым столичным сидельцем и представителем местного бомонда. Он любил и прогуляться, и на периферию скатать. Одна сорокалетняя прогулка по пустыне чего стоит! Впрочем, возможно, ее еще не было…
Афанасьев поднял глаза на не перестававшего стрекотать Рахотепа. Насколько он мог понять, тот излагал свой взгляд на туристический бизнес в Древнем Египте и сетовал на то, что многие чужестранцы не в состоянии оценить великие чудеса и красоты страны Кемет, а равно и заплатить за ознакомление с ними.
– Достаточно! – перебил его Женя. – Так вы проводите нас к верховному жрецу? Но прежде я хотел бы получить одежду.
– Мы сделаем так, как будет угодно господину, – заверили его храмовые служки, – и держитесь, о господин, подальше от этой отрыжки бегемота! Это парасхит Синуххет, он только что осквернил тело главного астролога храма богини Хатор, выстроенного при великой Чарице Хатшепсут!
– Кто такой парасхит? – спросил Колян.
– А… это что-то вроде патологоанатома, если переводить понятия, – заметил Афанасьев, переходя на русский язык, который после глуховатого, шершавого и отрывистого языка древней земли Кемет показался неслыханно плавным и почти осязаемо сладким.
– Альдаир обессилел, – сказал Эллер. – Он не может идти. Его нужно унести с этого проклятого солнца.
– Если господа издалека и чужого народа, то их не может осквернить хижина бедного парасхита, – заметил Синуххет, косясь на Рахотепа и его свирепого приспешника с дубиной. – Во имя светлого Ра, чьи лучи освещают и хижину бедного парасхита, и сияющий дворец великого фараона Рамсеса, осмелюсь предложить свое гостеприимство. Моя хижина в тридцати шагах отсюда. Вон она, смотрите все! Моя жена и матерь ее, старая Мааткахх, будут рады таким гостям!
От наглости местного люмпена Рахотеп и египетский вышибала с дубиной словно проглотили языки. Рыжебородый Эллер махнул рукой и сказал Афанасьеву по-русски:
– Да по мне, хоть в хлев, но Альдаира нужно унести с солнца и напоить. Да и мне бы прилечь. Переведем дух у этого червя, а потом видно будет.
Женя махнул рукой. Рахотеп в ужасе воздел руки к небу, словно призывая всех богов разделить его ужас: как, идти в исполненное скверны жилище парасхита!! Впрочем, непритязательным Эллеру и Альдаиру было все равно. К тому же не так давно они сами мало чем отличались от парасхита Синуххета по степени чистоплотности…
– Меня одно смущает, – усмехаясь, сказал Колян Ковалев, – что нашему божку Альдаиру пока что рановато к местному патологоанатому, куда его поволокли… Д-да! Дела! Слышь, Афанасьев, а мы в натуре в Древнем Египте? Как-то… в голове не укладывается.
– А что? – пожимая плечами, ответил Афанасьев. – Ты же сам говорил, что у тебя на мобиле написано: нет приема. Ладно! У нас не так много времени. Эй, как тебя… любезный Рахотеп! А пожрать у вас в храме есть?

2
Верховный жрец храма, посвященного богу Птаху, славный Тотмекр, пребывал в печали. Боги определенно гневались на него. Еще недавно судьба благоволила храму. Здесь жил священный бык Апис, земное воплощение бога Птаха – покровителя искусств и ремесел. Земное воплощение, правда, имело скверный характер и забодало четырех слуг, прежде чем его удалось вышколить и выдрессировать для церемоний, посвященных богу Птаху, – шествий, возглавляемых священным быком Аписом. Мало кто знал, что величавая походка быка была выработана лично Тотмекром. В свое время жрец отбил все руки и ноги о бока упрямой твари, прежде чем она стала повиноваться приказам. Если бы те, кто приносил свои богатства в храм во славу священного Аписа, видели, сколь ревностно учил быка Аписа жрец с помощью палки и кнута, – Тотмекра разорвали бы на куски за такое святотатство!
«Лучше бы разорвали, – думал верховный жрец, – церемония послезавтра, и если боги не ниспошлют мне решение, то придется мне безвременно встретиться с предками в загробной жизни!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46