если отец изменит, дитя умрет.
— Оно умрет.
Между обоими собеседниками водворилось опять молчание на довольно продолжительное время.
Солнце совершенно исчезло, тень покрывала землю, мрак туманным саваном окружил лес, в котором находились эти люди; уже в глубине пустыни слышались глухие рыкания, возвещавшие пробуждение лютых царей ее.
Невольник, который был индеец-мундрук, по приказанию своего господина Тару-Ниома, капитао гуакуров — индейцы этого племени приняли португальские титулы, — собрал сухие сучья, сделал род костра между двумя вождями и зажег его, чтобы свет огня удалил диких животных.
— Очень поздно, — сказал гуакур.
— Дорога, ведущая сюда, длинна, — лаконически ответил пейяг.
— Объяснил ли mamaluco моему брату, зачем он желал соединения его воинов с моими?
— Нет, Малько осторожен, невольник может изменить доверчивости своего господина и продать его тайну врагу; mamaluco сам объяснит вам дело, которые хочет предложить; но я уже с давних пор знаю Малько, мы будем не правы, если не поверим ему до известной степени.
— Хорошо, — отвечал вождь с высокомерием, — для меня в этом человеке нужды нет. Я приехал сюда только по приглашению своего брата; я знаю, что он не изменит мне, мне и этого довольно.
— Благодарю своего брата Тару-Ниома за хорошее мнение, которое он имеет обо мне; уже с давних пор я ему предан.
В эту минуту послышался легкий, почти неслышный сначала шум, который быстро приближался и скоро принял характер раската отдаленного грома. Оба индейца прислушались, потом обменялись улыбками.
— Это скачет лошадь, — сказал Тару-Ниом.
— Через несколько минут он будет здесь.
Вожди не ошиблись; в самом деле, скакала во всю прыть лошадь, которая приближалась с удивительной скоростью. Скоро сухие ветки затрещали, кусты раздвинулись усилием мощной груди лошади, пущенной во весь опор, и на лужайке появился всадник. Не доехав на два шага до воинов, он вдруг осадил своего коня, соскочил на землю и кинул поводья невольнику, который повел благородное животное к двум другим. Всадник, читатель, вероятно, догадался, что он был mamaluco, разговаривавший с маркизом в его палатке, поклонился индейцам и сел против них.
— Мой друг очень опоздал, — сказал пейяг немного погодя.
— Правда, капитао, — отвечал Малько, отирая рукой пот на лбу, — я был бы здесь давно, но господин мой остановился от этого места гораздо дальше, чем я предполагал, и, несмотря на сильное желание не опоздать на свиданье, которое вам назначил, мне было невозможно приехать раньше.
— Хорошо, это не беда, потому что сартанейо здесь. Несколько потерянных часов не составят ничего, если дело, которое он предлагает нам, хорошее.
— Я думаю, что хорошее; впрочем, вы сами увидите; скажите мне, однако, намерены ли вы еще прервать перемирие, которое тому назад семь лун вы заключили с белыми?
— Какое дело до этого сартанейо? — сухо отвечал гуакур.
— Я должен знать, прежде чем начну объяснять вождям, что привело меня к ним.
— Пускай воин говорит, вожди слушают его; они сначала разберут, правдивы ли его слова или нет.
— Отлично. Вот почему я тотчас предложил вам этот вопрос: я знаю вашу честность во всех делах с белыми, несмотря на ненависть, которую вы питаете к ним; если вы согласитесь, как вас с некоторых пор просят, продлить перемирие, в таком случае мне нечего предложить вам, потому что вы, без сомнения, отказались бы содействовать мне против людей, с которыми вы в мире, — вы не решитесь изменить им. Вы видите, что я говорю чистосердечно.
Эти слова, показывающие, что индейцы чрезвычайно уважали данное слово и были честны до известной степени, даже относительно смертельных врагов, — были выслушаны обоими вождями холодно и почти равнодушно, несмотря на похвалу, заключенную в них.
— Два раза солнце уже зашло, — гордо отвечал гуакур, — с тех пор как я прекратил перемирие с белыми.
Малько Диас обладал большой силой воли, но не мог сдержать жеста удовольствия при таком откровенном и решительном ответе.
— Стало быть, вы начали войну? — спросил он.
— Да, — отвечал индеец.
— В таком случае все хорошо, — продолжал метис.
— Жду объяснения, — сказал гуакур. — Ночь приближается, сартанейо опоздал на свидание, которое он сам назначил, чтобы объяснить ничтожные вещи могущественным вождям, — прибавил пейяг.
Малько Диас, казалось, в продолжение нескольких минут еще раз обдумал свои слова и потом сказал, бросив на индейцев алчный взгляд:
— Могу я рассчитывать на содействие моих братьев?
— Мы воины, пусть mamaluco объяснится; если то, что он хочет делать, будет выгодно для возобновляющейся войны, мы ему будем служить, сами пользуясь этим, — отвечал Тару-Ниом, презрительно улыбаясь.
Метис слишком хорошо знал индейцев, чтобы не понять иронического смысла в словах гуакурского предводителя.
Лицо его, однако, не обнаруживало этого.
— Я привел к вам, — продолжил он развязно, — многочисленный отряд, которым нетрудно овладеть, потому что, считая перемирие неоконченным, он подвигается вперед, почти не принимая предосторожностей.
— А! — воскликнули оба индейца.
— Да, — начал Малько снова, — к тому же я спешу, потому что в продолжение двух лун, то есть со дня отъезда каравана из Nelherohy , я служил ему проводником.
— Хорошо, следовательно, нельзя сомневаться? — сказал гуакур.
— Ни в каком случае.
— А куда направляется этот отряд?
— Он остановится — только достигнув реки Сан-Лоренцо.
Малько Диас сильно рассчитывал на эффект, произведенный этим открытием, чтобы успеть в своих намерениях; в самом деле, река Сан-Лоренцо находится в самой середине страны, принадлежащей гуакурам и населенной ими; но он обманулся: оба вождя остались холодными и неподвижными, и не было возможности заметить на их лицах ни малейшего следа волнения.
— Они павлисты? — спросил Тару-Ниом.
— Нет, — откровенно отвечал метис.
Вожди переглянулись.
Малько Диас заметил это.
— Но, — продолжал он, — хотя они не павлисты, все-таки враги ваши.
— Может быть, — сказал пейяг.
— Разве может быть другом тот, кто проникает в край с целью завладеть заключающимися в нем богатствами без позволения настоящих хозяев страны?
— А разве предводитель каравана имеет это намерение? — спросил Тару-Ниом.
— Это не только намерение его, но обдуманная и единственная цель.
— Что думает об этом сартанейо?
— Я?
— Да.
— Я полагаю, что ему надобно помешать.
— Очень хорошо, но какими богатствами хотят завладеть эти люди?
— Золотом и алмазами, находящимися в тех местах.
— Стало быть, они знают, что их там много?
Метис насмешливо улыбнулся.
— Не только знают про это, но им отлично известно местоположение, так что они могут доехать без проводника.
— А! — воскликнули индейцы, окидывая метиса проницательным взглядом.
— Это правда, — подтвердил он, не смущаясь.
— А кто им так хорошо рассказал о богатствах нашей страны? — спросил гуакур.
— Я, — смело отвечал Малько.
— Ты? — вскричал Тару-Ниом. — Значит, ты изменник.
Mamaluco пожал плечами.
— Изменник? — сказал он с иронией, — разве я из ваших? Разве я принадлежу к вашему племени? Вы мне не открывали этой тайны, поэтому и не можете запретить мне передать ее кому хочу; я ее открыл, я же ее и разгласил — на то я имел право.
— Если ты продал свою тайну этим людям, так зачем же ты теперь доносишь нам на них?
— Уж это мое дело и касается только одного меня, а что относится до вас, то подумайте, хорошо ли вы поступаете, впуская иностранцев в вашу землю?
— Слушай, — сказал строго Тару-Ниом, — ты действительно таков, как видно из цвета твоей кожи, то есть лживый белый, ты продаешь своих братьев; мы не станем узнавать причину, которая побуждает тебя к подлой измене, об этом ответит твоя совесть; пока измена эта нам выгодна, мы воспользуемся ей. Какую цену назначаешь ты? Отвечай и говори коротко.
Метис нахмурил брови при этом оскорблении, но, сейчас же оправившись, сказал:
— Очень мало — выбрать пленника, какого пожелаю, без малейшего препятствия с чьей бы то ни было стороны.
— Решено, все будет так сделано.
— Так вы соглашаетесь?
— Конечно; однако, так как ты сам сказал, что они не знают ничего о прекращении перемирия, то было бы бесчестно нападать на них врасплох, а потому мы известим их об этом.
В глазах метиса блеснул гнев, но тотчас же потух.
— А если после этого уведомления они откажутся от своего предприятия? — спросил он.
— Тогда они будут свободны удалиться, не боясь, что их будут беспокоить во время их отступления, — сухо отвечал гуакур.
Малько Диас сделал сердитое телодвижение, но через минуту насмешливо улыбнулся.
— О! — прошептал он, — они скорее умрут, чем отступят хотя на один шаг.
ГЛАВА III. Маркиз Кастельмельор
Человек, которого маркиз сейчас же после свидания с mamaluco позвал и ввел в свою палатку, был маленького роста, коренаст, но хорошо сложен и мускулист; дожив до сорока лет, он достиг высшей точки физического развития.
Как чистый индеец он носил на своем умном лице, необезображенном раскраской и татуировкой, ясный отпечаток монгольской расы; его черные живые глаза, прямой нос, большой рот и немного выдающиеся скулы делали его лицо хотя некрасивым, однако не лишенным некоторой симпатии, до того оно дышало смелостью и откровенностью, смешанной с хитростью, свойственной его племени. Он командовал, как мы уже сказали, несколькими конквистскими солдатами, принадлежащими к каравану.
Капитао, — он был в этом чине, почтительно поклонился и ждал, когда угодно будет маркизу обратиться к нему.
— Сядьте, Диего, — сказал последний ласково, — нам надобно поговорить об очень многом.
Индеец поклонился и скромно сел на край стула.
— Вы видели человека, который только что вышел из моей палатки, не правда ли? — продолжал маркиз.
— Да, ваше превосходительство, — отвечал капитао.
— И вы его, без сомнения, узнали?
Индеец ответил улыбкой.
— Хорошо; что вы о нем думаете?
Капитао стал в замешательстве мять в руках свою поярковую шляпу, опустив глаза, чтобы избегнуть взгляда маркиза, направленного на него.
— Об ком, ваше превосходительство? — спросил он наконец.
— О человеке, про которого я говорю с вами и которого вы отлично знаете.
— Конечно, ваше превосходительство, — продолжал он, — я о нем такого же мнения, какого, вероятно, и вы.
— Я спрашиваю вашего мнения, дон Диего, чтоб узнать, согласуется ли оно с моим.
— Гм, гм! — произнес индеец, качая головой.
— Что это значит…
— А то, что он изменник, если вы уж так настаиваете, чтобы я сказал, ваше превосходительство.
— Так и вы тоже верите в измену с его стороны?
— Конечно, ваше превосходительство, если говорить откровенно, потому что вы хотите от меня откровенного объяснения, не правда ли?
— Да.
— Ну, я убежден, что подлый mamaluco готовит нам уже давно засаду, куда он пихнет нас в то время, когда мы совсем не будем думать об этом.
— Ведь это очень важно! — отвечал маркиз задумчиво.
— Действительно очень важно, ваше превосходительство; Малько-сартанейо, а на языке пустыни сартанейо есть синоним измены.
— Так что ж! Признаюсь вам, капитао, что ваши подозрения, которые вы возводите на этого человека, ничуть меня не удивляют; они мне самому пришли в голову несколько дней тому назад.
— Очень рад, ваше превосходительство, что вы разделяете мое мнение; только, позвольте мне сказать, я нисколько его не подозреваю.
— Как, вы не подозреваете его? — вскричал удивленный маркиз.
— Нет, я уверен в этом.
— Вы уверены? И ничего не сказали мне до сих пор?
— Всегда, ваше превосходительство, доносить на человека и обвинить его вещь очень важная, в особенности когда в подтверждение своего обвинения не имеешь материальных доказательств; правда, у меня есть доказательство, но тем не менее для меня совершенно невозможно материально доказать то, что теперь утверждаю перед вами.
Маркиз опустил голову на грудь и оставался в таком положении несколько минут.
— Но, — возразил он, — это доказательство основывается на каких-нибудь данных?
— О! В них нет недостатка, ваше превосходительство; к несчастью, они показались бы слишком ничтожными людям, которые не были бы предупреждены; вот почему я решился пока ничего не говорить вам до тех пор, пока вы сами не стали бы спрашивать меня.
— Может быть, вы были правы, поступая так, но теперь, дон Диего, положение переменилось: я сам завел этот разговор; положение, в котором мы находимся, опасно, но оно может сделаться еще хуже; объяснитесь же со мной откровенно.
— Извольте, если вашей милости угодно; к тому же, что бы то ни случилось, я всегда исполняю свой долг, мне и этого довольно, если даже Малько вам докажет, что я говорил неправду.
— Вам нечего бояться сеньора Малько.
— Как он ни жесток и ни зол, ваше сиятельство, — отвечал капитао с некоторым одушевлением, — я его не боюсь, он это знает очень хорошо; уже не в первый раз я с ним ссорюсь; мы несколько раз уже мерились с ним силами, и наши силы оказались равными.
— Вы не так поняли мои слова, сеньор, вам нечего бояться Малько Диаса потому, что он уже более не в моем услужении и уехал из лагеря, чтобы, без сомнения, уже не возвращаться.
— Как, ваше сиятельство, — вскричал удивленный индеец, — вы его отпустили?
— Нет, он сам по своей собственной воле покинул нас.
Капитао нахмурился и покачал несколько раз головою.
— Ваше сиятельство, вы поступили опрометчиво, позволяя ему уехать: когда имеешь подобного рода мошенника в своей власти, то никаким образом нельзя его выпускать.
— Что же мне было делать? Срок его найма кончился, он не захотел возобновить его, не согласился даже остаться еще несколько дней; я поневоле был принужден согласиться на его отъезд.
— Правда, маркиз, извините меня; человек этот был свободен, вы не могли его удерживать; однако в подобных обстоятельствах я не поступил бы так, тем более после подозрений, которые, вы сами сказали мне, возникли против него.
— Я очень хорошо знаю, что сплоховал: к несчастью, у меня не было никакого правдоподобного предлога, чтобы его удержать;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15