Рассказы из жизни в бразильских степях – 2
Library of the Huron: gurongl@rambler.ru
«»: ; ;
ISBN
Аннотация

Густав Эмар
Эль-Дорадо
ГЛАВА I. О Sertao
Двадцать пятого июня 1790 года около семи часов вечера довольно многочисленный отряд всадников выехал из узкого оврага и начал взбираться по крутой тропинке, едва обозначенной на склоне горы, которая образует крайний предел сиерры Ибатукаты, лежащей в провинции Санта-Пауло.
Эти всадники, переплыв реку Парана-Пану, готовились, без сомнения, переехать Рио-Тиети, если, как по-видимому показывало принятое ими направление, они ехали в Минасгерайское губернаторство.
Большей частью хорошо одетые, они носили живописный наряд сартанейев и были вооружены саблями, пистолетами, ножами и карабинами; скатанные лассо висели на кольцах, сбоку седла.
Нужно заметить, что боласы, страшное оружие гаучо пампасов восточной банды, совершенно неупотребительны внутри Бразилии.
Люди эти, с загорелыми лицами, с надменным видом, гордо сидя на своих лошадях, держа оружие наготове, со взглядом, постоянно устремленным на кустарники, чтобы наблюдать за дорогой и открывать засады, представляли при косвенных, непалящих лучах заходящего солнца необыкновенное сходство с теми отрядами искателей приключений — павлистов, которые в шестнадцатом и семнадцатом веке, казалось, были направляемы перстом Божьим на отважные открытия; они завоевали новые страны для метрополии и кончили тем, что оттеснили в леса воинственные и непокоренные племена первых обитателей этой земли.
Сходство это довершалось обстановкой; в территории, по которой ехали всадники, теперь живут белые и кочующие метисы, большей частью пастухи и охотники, но в то время еще бродили многие индейские народы, пропитанные ненавистью к белым и смотревшие, не без основания, на эту землю, как на свою собственность, беспощадно воевали с бразильцами, нападали на них и резали их везде, где ни встречали.
Всадников было около тридцати, считая служителей, приставленных наблюдать за обозом, перевозимым на мулах; они в случае нападения должны были вступать в бой, а потому были вооружены саблями и ружьями. В некотором расстоянии от первой группы ехала вторая, состоявшая из дюжины всадников, среди которых два мула везли паланкин (носилки), закупоренный со всех сторон.
Обоими отрядами, очевидно, предводительствовало одно лицо, потому что, когда первый достиг вершины горы и остановился, от него отделился всадник, посланный ко второй группе, по-видимому для передачи приказания ускорить шаг.
Люди второго отряда имели военный вид и были одеты как конквистские солдаты (soldudos da conquista); поэтому человек, знакомый с бразильскими нравами, мог узнать, что предводитель каравана был не только богат и силен, но что, кроме того, путешествие имело важную цель и было преисполнено опасностями.
Несмотря на дневной жар, несколько спадавший уже, солдаты крепко держались в седлах; они носили, что, казалось, их нисколько не стесняло, странный наряд, без которого никуда не выезжают, т. е. кирасы, так называемые gibao de acmas, род дорожного казакина, подбитого шерстью и стеганного, который, доходя до колен, защищает руки и предохраняет их от индейских длинных стрел лучше всяких лат. Так как они во время погони за дикарями в лесу бывают принуждены оставлять лошадей, с которыми не могли бы проникнуть в девственные леса, то носят сбоку род большого кривого ножа, называемый facao и служащий им для разрезания лиан, чтобы очищать себе дорогу; сверх того — у каждого мушкетон или ружье без штыка, которое заряжается крупной дробью, потому что почти невозможно направить верно пулю в эту густую зелень, которая становится еще более непроницаемой от странного расположения ветвей и от сплетения лиан.
Солдаты наводят страх на индейцев и марронов, которых преимущественно поручено им ловить. Большая часть их состоит из индейцев или метисов, и потому они отлично знают все хитрости дикарей и сражаются с ними только в засадах.
Их очень уважают за мужество, скромность и за самую непоколебимую верность; таким образом, присутствие дюжины их в караване служило верным признаком высокого положения, занимаемого в бразильском обществе вождем экспедиции или, по крайней мере, путешественников. Общество остановилось, как мы уже сказали, на вершине горы; с этой высоты открывался со всех сторон, на довольно большое расстояние, великолепный вид лесов, холмистых долин, прорезываемых бесчисленным множеством потоков, но не было ни одного дома, ни одной лачуги, которая оживляла бы эту пышную и дикую природу; это была действительная sertao, т. е. пустыня во всей своей величественной и дикой красоте. Путешественники, мало интересовавшиеся очаровательной картиной, развертывавшейся перед ними, и к тому же утомленные продолжительным путешествием по почти непроходимым местам, под палящими лучами солнца, ударявшими им прямо в голову, старались поскорее устроить на ночь свой лагерь.
Между тем как одни развьючивали мулов и сваливали в кучу тюки, другие устанавливали палатку посредине импровизированного лагеря; кто посильнее, тот рубил деревья для временного укрепления, остальные разводили для ужина огни, которые должны были поддерживаться целую ночь, чтобы удалить диких зверей.
Когда все было устроено, всадник с гордым видом, лет двадцати восьми и не более тридцати, аристократические манеры которого, гордый взгляд и отрывистый разговор обличали привычку повелевать, приказал приблизить паланкин, остававшийся до того времени вдали и все еще окруженный стражей. Паланкин принесли к самой палатке и открыли; занавес палатки заколебался, потом опять упал, не дав узнать, какого пола была личность, сидевшая в паланкине, по выходе которой тотчас же унесли носилки. Солдаты, вероятно, получившие такое строгое приказание, окружили шатер и не допускали к нему никого на пистолетный выстрел.
Начальник отряда после исполнения его приказания ушел в палатку немного поменьше, поставленную в нескольких шагах от первой, и, бросившись на стул, погрузился в размышление.
Господину этому, как мы уже сказали, было от двадцати восьми до тридцати лет, черты его лица были тонки и аристократичны, почти женственной нежности и красоты; его лицо, кроткое и ласковое на первый взгляд, при внимательном изучении теряло, однако же, это выражение и принимало вид жестокой и насмешливой злобы, которая внушала боязнь и почти отвращение; его большие черные глаза смотрели неопределенно и редко останавливались на чем-нибудь; рот его, украшенный зубами ослепительной белизны, и тонкими, черными, тщательно закрученными усиками, передергивался по временам иронической улыбкой. Хотя он был таков в действительности, но для поверхностного наблюдателя он показался бы удивительным всадником, исполненным благородства и пленяющим своей гордой осанкой.
Он пробыл один около двадцати минут в своей палатке, так углубившись в самого себя, что, казалось, не только позабыл утомленье целого дня, проведенного на коне, но также и место, где находился; в это время поднялась тихо занавесь палатки, и на пороге показался человек, который, уверившись, что господин, портрет которого мы только что набросали, был действительно один, вошел вовнутрь, снял шапку и почтительно стал ожидать, чтобы тот, к которому он пришел, заговорил с ним. Личность эта составляла чрезвычайно резкий контраст с первой; это был еще молодой человек, с мускулистыми членами, с угловатыми чертами лица, с низкой, жестокой и невзрачной физиономией, с отпечатком скрытой злости; низкий, вдавленный лоб, серые, круглые, сильно углубленные в глазные впадины и довольно далеко отстоящие друг от друга глаза, длинный загнутый нос, выдающиеся скулы, большой и безгубый рот делали его немного похожим на хищную птицу из самой низкой породы; чудовищная голова его, поддерживаемая толстой и короткой шеей, была вдавлена в безобразно широкие плечи, его покрытые сильными мускулами руки придавали ему вид грубой и удивительной силы. Все это вместе взятое имело что-то отталкивающее. Существо это, которое легко можно было узнать, что оно метис mamaluco , носило наряд сартанейев, но костюм этот, хотя прекрасный и живописный, далеко не поправляя его стан и не рассеивая глупого выражения лица, служил только, так сказать, для того, чтобы выказать его еще более.
Несколько минут прошло, а молодой человек все еще не замечал своего странного посетителя; последний, соскучившись так долго ждать и желая, без сомнения, как можно скорее прервать молчание, не нашел более верного средства, как уронить свой карабин. При шуме, раздавшемся от удара оружия об камень, молодой человек вздрогнул и поднял вдруг голову. Узнав тогда человека, который стоял перед ним неподвижно как истукан, он несколько раз провел рукой по лбу, как будто для того, чтобы прогнать докучливые мысли, подавил отвращенье и, улыбаясь, сказал:
— А! Это вы, Малько Диас?
— Да, это я, маркиз, — отвечал метис тихим, почти задыхающимся голосом.
— Ну! Что же вы хотите еще от меня?
— Э! — сказал тот со скрытой насмешкой, — прием, который мне делает ваше сиятельство, не слишком-то радушен. Вот уже два дня, как я с вами не разговаривал.
— Мне, я думаю, не нужно стесняться перед вами. Зачем же это? Разве вы не получаете жалованья, а вследствие этого вы не слуга ли мой? — продолжал маркиз с оттенком гордости, с целью дать почувствовать посетителю расстояние, которое установили между ними общественные условия.
— Правда, — отвечал Малько, — слуга — собака, и обходиться с ним нужно как с собакой, но вы, однако, знаете пословицу: «A bom jogo boa volta!» .
— Избавьте меня, пожалуйста, от ваших глупых поговорок и скажите без обиняков — зачем пришли сюда», — отвечал молодой человек с нетерпением.
Малько Диас устремил на него зловещий взгляд
— В самом деле, — начал он, — вы правы, ваше сиятельство, лучше сейчас же покончить.
— Жду!
— Я пришел рассчитаться с вами; вот и все, сеньор.
— Гм! — процедил между зубами молодой человек, — рассчитаться, что это значит, velhaco?
— Velhaco или нет, маркиз, я все-таки хочу свести с вами счеты.
— Я не понимаю вас, объяснитесь, но сделайте милость, короче, у меня нет лишнего времени, чтобы слушать вашу болтовню.
— Я лучшего и не желаю, маркиз, хотя это вовсе не болтовня, как вы сейчас изволили сказать.
— Увижу, начинайте!
— Ну вот в чем дело, ваше сиятельство: я нанялся к вам тому назад два месяца в Рио-Жанейро в проводники за четыре испанских унций в месяц, или, если вам угодно, за сто шесть тысяч рейсов , не так ли, ваше сиятельство?»
— Совершенно верно, только вы позабыли, господин Диас, что получили от меня по своей просьбе до отъезда из Рио-Жанейро…
— За месяц вперед, — перебил mamaluco, — напротив, я очень хорошо помню, ваше сиятельство».
— Так что же вам нужно?
— Мне нужно остальное.
— Как остальное, с какой стати?
— О, по очень простой причине. Ваше сиятельство, так как наше условие кончится завтра в десять часов утра, то я хочу рассчитаться с вами сегодня, чем беспокоить вас во время путешествия.
— Как, разве мы уже так долго в дороге?
— Сосчитайте, ваше сиятельство.
— Действительно, — отвечал тот задумчиво.
Молчание продолжалось довольно долго, вдруг молодой человек прервал его и, подняв голову, стал пристально смотреть на метиса.
— Итак, вы хотите оставить меня, Малько Диас, — сказал он более дружеским тоном, нежели прежде.
— Разве мое обязательство не кончилось, ваше сиятельство?
— Кончилось, но вы можете его возобновить.
Малько колебался, хозяин не сводил с него глаз; наконец он решился.
— Слушайте, ваше сиятельство, — сказал он, — позвольте мне откровенно говорить с вами.
— Говорите.
— Ну что же! Вы знатный барин, маркиз, это правда; я в сравнении с вами ничтожный бедняга; однако как я, по вашему мнению, ни жалок, у меня есть бесценное богатство, и я сглупил, согласившись служить вам.
— И это богатство…
— Моя свобода, ваше сиятельство, моя независимость, право ездить и возвращаться, не отдавая никому отчета в своих поступках, говорить, не соразмеряя свои слова и не выбирая особых выражений; признаюсь, я не рожден быть слугой. Что будешь делать, мы, сартанейи, так созданы, что предпочитаем свободу и бедность — богатству в рабстве; я знаю, это глупо, но что же делать?
— Вы все сказали?
— Да, все, ваше сиятельство.
— Но ведь вы не слуга, вы только проводник.
— Это правда, ваше сиятельство, но вы невольно забываете, что я проводник, и обходитесь со мной как со служителем, а я не могу приучиться к такому обращению, гордость моя возмущается при этом, кровь кипит в моих жилах, и я боюсь тогда, что у меня недостанет терпенья.
Презрительная улыбка пробежала по губам молодого человека.
— Таким образом, это единственная причина, которая заставляет вас меня покинуть? — отвечал он.
— Точно так, ваше сиятельство.
— Но если, довольный вашей службой, я предложил бы вам вместо четырех — пять квадруплов, вы, без сомнения, согласились бы?
В глазах mamaluco блеснула алчность, но сейчас же это выражение сгладилось.
— Извините, ваше сиятельство, — сказал он, — я бы отказался.
— Даже если я предложил бы вам шесть?
— Даже если бы вы предложили мне десять.
— А! — воскликнул маркиз, кусая губы.
Очевидно, молодой человек находился под влиянием глухого гнева, который он сдерживал с трудом.
— Когда вы хотите уехать от нас? — спросил он.
— Когда, ваше сиятельство, позволите мне.
— А если бы я захотел, чтобы вы остались с нами до завтра, до десяти часов утра?
— Я остался бы, ваше сиятельство.
— Хорошо, — сказал молодой человек хладнокровно, — я вижу, что это для вас дело решенное.
— О! Совершенно, ваше сиятельство.
— Я сейчас же вам заплачу, что остался должен; потом вы уедете хоть тотчас.
Метис сделал движение, похожее на выражение благодарности, но не произнес ни одного слова.
Маркиз вынул из кошелька несколько золотых монет и подал их метису.
— Возьмите, — сказал он.
Малько протянул руку, но сейчас же, одумавшись, сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15