Слуга вышел с почтительным поклоном.
Оставшись одна, баронесса протянула руку и, взяв со стола книгу, раскрыла ее, скорее для вида, чем для чтения. Мысли ее были далеко, — она думала о путешественнике, который не побоялся, несмотря на вьюгу и ураган, отправиться в горы один и вдали от всякой помощи отважно подвергался величайшей опасности, без сомнения, не послушав предостережений местных жителей внизу на равнине. Она говорила себе, что человек этот, подобно ей, должен иметь важные побудительные причины, чтобы действовать таким образом; конечно, любопытство баронессы, женщины в полном смысле слова, было пробуждено, и она задавала себе вопрос, что бы это был за человек и какие могли у него быть причины или дела, способные побудить его подвергаться ужасной и почти верной смерти.
Однако время шло; около часа протекло после прибытия незнакомца, а все она не получала о нем никакого сведения. Любопытство ее достигло крайней степени, нетерпение не знало пределов. Она невольно прислушивалась ко всякому неопределенному шуму в доме и пальцами стучала по столу в напряженном ожидании. Два-три раза она чуть было не встала сама осведомиться, что происходит, одно чувство приличия удерживало ее каждый раз, как она невольно порывалась встать.
Наконец отворилась дверь, и слуга вошел.
Баронессе понадобилась вся сила воли, чтоб подавить восклицание, готовое сорваться с ее губ.
— А! Это вы? — сказала она с притворным равнодушием, умерив блеск глаз. — Что нового? Оттаял ваш путешественник?
— Совершенно, баронесса, но и пора было: еще несколько минут, и все было бы кончено с ним. Теперь он говорит, пьет и движется как настоящий человек. Мы вылечили его на славу.
— Тем лучше, — улыбаясь, ответила она, — очень рада за него. Теперь вы, вероятно, видели его лицо?
— Разумеется, баронесса. Он снимал с себя верхнее платье по мере того, как отогревался и как ему возвращалась свобода движений. Тогда мы могли смотреть на его лицо сколько хотели. Это красивый и румяный мужчина с бакенами, подстриженными треугольником, обходительный и добрый малый, хотя в нем заметно некоторое коммерческое изящество.
— Что такое? Что вы называете коммерческим изяществом? — любопытно спросила баронесса, подняв голову.
— Прошу извинить мое странное выражение, я разумею под ним изящество не природное, но приобретаемое человеком в коммерции или даже в какой-либо промышленности, от постоянных деловых сношений с людьми благородными. Богатые торговцы, банкиры и тому подобные вообще имеют этого рода коммерческое изящество, которое с первого раза проведет, но слово или невольное движение тотчас выдаст простолюдина-выскочку.
— Словом, вы хотите сказать, что шила в мешке не утаишь? — с улыбкой сказала баронесса.
— Именно так. Этот незнакомец имеет веселый вид, толстый нос, большой рот, великолепные зубы, он богато одет, но золотая цепочка его чересчур массивна, а бриллиантовый перстень на мизинце так и бросается в глаза.
— Да, да, это также коммерческое щегольство, по вашему выражению. Однако ваше описание примет, как ни подробно, не открывает мне, кто он. Разве он ничего не говорил вам о себе?
— Да, ничего такого, что навело бы нас на мысль, кто он. Говорит он много, но ничего не высказывает и как будто настороже. Он только сказал, что вынужден очень спешить из-за важных дел, и как будто досадовал, что должен был здесь остановиться.
— Это немного, продолжайте о нем заботиться и велите подавать обед.
— Не прикажете ли доложить вам прежде остальное?
— Разве вы не все сказали?
— Одно слово осталось прибавить.
— Говорите скорее.
— Когда путешественник немного отошел, он спросил Иоганна и меня, кто мы. Так как вы не изволите сохранять инкогнито, мы и сказали ему без дальних околичностей, что он находится в доме, временно занятом баронессою фон Штейнфельд, а мы имеем честь быть ее слугами.
— Вы хорошо сделали, я не имею никакого повода скрываться. А дальше?
— При вашем имени незнакомец вздрогнул и вскричал в сильнейшем изумлении: «Вот странно-то, ей-Богу! Какая встреча!»
— Он сказал это?
— Слово в слово.
— Это действительно странно. Все теперь?
— Нет еще, баронесса. Тогда я позволил себе спросить его имя и не знает ли он моей благородной госпожи.
— Что он ответил?
— Засмеялся и сказал: «Быть может, любезный друг», и прибавил: «Вы любопытны, это недостаток, от которого надо исправиться». Тут он достал из кармана бумажник, написал несколько слов на чистом листке, который вырвал, сложил и подал мне для передачи вам, баронесса.
— Где же записка?
— Вот она, — ответил слуга, положив ее на тарелку и почтительно подавая хозяйке.
— Разве не могли вы избавить меня от всей этой болтовни и тотчас передать письмо? — с неудовольствием заметила она.
— Вы изволили требовать от меня все сведения. — Баронесса молча пожала плечами и прочла записку.
— Действительно, странная встреча! — пробормотала она чуть слышно и спустя минуту прибавила: — Кто знает, не Господь ли посылает его ко мне? Во всяком случае, милости просим; очень уж мне не посчастливится, если я не успею вытянуть из него то, что желаю знать.
Она оставалась в задумчивости несколько мгновений, потом подняла голову и увидела лакея, стоявшего перед нею в почтительной позе.
— Что вам надо? — резко спросила она.
— Жду вашего приказания, — ответил он. — Вы не изволили сказать, надо ли подавать кушанье или нет.
— Попросите господина ко мне и введите его сюда сейчас, с обедом нечего спешить. Идите.
Слуга вышел.
— Вот странно-то, — продолжала она думать вслух, когда осталась одна. — Как попал сюда этот человек? По какой бы это было причине? Вероятно, опять какая-нибудь гнусность, какая-нибудь измена? Посмотрим, — прибавила она тонко. — Он идет. Возьмемся скорее за роль, и будем вести дело искусно, он не так хитер, как хочет казаться.
Дверь отворилась, и появился слуга, который вел посетителя.
— Особа, которую вы изволили желать видеть, — доложил лакей и посторонился пропустить путешественника.
Тот вошел. Это был Жейер, страсбургский банкир, которого мы потеряли из виду после его неприятного разговора с Мишелем Гартманом, когда он вынужден был, против всякого желания, прокатиться весьма неудобно в Голландию, как, вероятно, не забыл читатель.
— Ступайте, — сказала баронесса слуге, когда вошел банкир, — но будьте поблизости, чтоб слышать звонок, вы мне скоро понадобитесь.
Лакей молча поклонился, вышел и затворил за собою дверь.
— Так это вы, любезный господин Жейер! — весело вскричала баронесса, протягивая ему руку. — Очень рада вас видеть.
— А я-то как счастлив, баронесса! — воскликнул он, почтительно наклоняясь к протянутой ему руке и целуя ее. — Уж конечно, я не мечтал о такой очаровательной встрече, едучи сюда.
— Сядьте у камина, вы не совсем еще отогрелись, я думаю, если мне сказали правду о вашем состоянии, когда вы приехали, — смеясь, заметила баронесса.
— Я буквально замерз и не надеялся когда-либо оттаять.
— И как же вы неосторожны, что отправились в горы один при такой погоде!
— Сознаюсь, что поступил опрометчиво, чуть было я не поплатился дорого и не забуду этого. Меня ввели в заблуждение относительно расстояния; мили в горах нескончаемой длины.
— Кому вы это говорите, любезный господин Жейер? Ведь со мною случилось почти то же, что и с вами: мы сбились с пути, и я была очень довольна, что нашла убежище хоть здесь.
— Положим, баронесса, — возразил он, содрогаясь при одном воспоминании о том, что вынес, — но вы были в хорошей карете и холода почти не чувствовали, тогда, как я ехал верхом, на меня валил снег. И пробрало же меня до мозга костей! Если я жив, то благодаря одному инстинкту мула. Бедное, верное животное. Не понимаю, как оно не сбилось с дороги в этой обширной снежной равнине, но едва я бросил поводья, как оно прямо и без малейшего колебания примчало меня сюда. Можете ли вы объяснить себе это, баронесса? Что до меня, то, признаться, я пас.
— Тут нет ничего необыкновенного, любезный господин Жейер, но, вероятно, вы не подверглись бы такой опасности, если б не побудило вас к тому дело, не терпящее отлагательства.
— Действительно, баронесса, дело мое спешное. Да и вы, полагаю, без важных причин не пустились бы в путь в это время года, вы, женщина светская, слабая, привыкшая к удобствам?
— Без сомнения, любезный господин Жейер, точно такие же причины, какие и вас заставили скакать по горам и долам верхом на муле.
— Быть может, баронесса, но я этого не полагаю.
— Почему не полагаете?
— Простите, баронесса, я только хотел сказать, что у меня могут быть личные побудительные причины, которых у вас, мне кажется, быть не должно.
— Пожалуй, вы и правы, на первый случай спорить не стану, — ответила она, улыбаясь, — но оставим это, любезный господин Жейер.
— Весь к вашим услугам, баронесса.
— Полагаю, вы с утра не много встретили гостиниц на вашем пути.
— В восемь часов я выехал из Планшэ-ле-Мина, деревни, находящейся в нескольких милях отсюда.
— Знаю, я проехала ее, — перебила баронесса. — А по выезде из деревни?
— Ехал, баронесса, все ехал, не останавливаясь, до этого дома, где имел счастье встретиться с вами.
— Что значит, если я хорошо понимаю вас, что вы голодны.
— Сознаюсь в этом, баронесса. Даже с опасностью показаться вам существом грубым и с животными наклонностями, я не скрою от вас, что, оправившись теперь совсем, я почувствовал голод просто страшный.
— Не стесняйтесь, любезный господин Жейер, — сказала она, смеясь, — я нахожу это вполне естественным. В доказательство я и сама, хотя не могу похвалиться таким же страшным голодом, однако собиралась, есть в ту минуту, когда вы приехали, что и доказывает накрытый стол, как вы сами видите.
— Я в отчаянии, баронесса, что мое присутствие помешало вам…
— Не извиняйтесь, я, напротив, очень рада, что мешкала до сих пор, потому что это дает мне возможность пригласить вас разделить мою скромную трапезу.
— Мне, право, совестно…
— Полноте церемониться, любезный господин Жейер, мы теперь в обстоятельствах исключительных, просто два путешественника, соединенные случаем, которые делятся тем, что имеют.
— Да ведь я, баронесса, кроме голода, ничего со своей стороны предложить не могу, — громко захохотав, заявил банкир.
— Не беда! На сегодня этого достаточно, а в другой раз будет ваша очередь. Примите мое приглашение так же просто, как я желаю его, да я и вижу, что вам смертельно хочется согласиться.
— Признаться, баронесса, я умираю с голода, и если…
— Это полагает конец всякому сопротивлению, и мы вместе садимся за стол.
— Когда вы так добры, что непременно требуете этого, баронесса, я покоряюсь и с радостью принимаю честь, которой вы удостаиваете меня.
— Вот это хорошо, я знала, что мне удастся убедить вас.
— Против вас, баронесса, никто не устоит.
— Льстец, — заметила она с улыбкой, — кстати, вы, кажется, говорите по-английски?
— Немного, баронесса, — ответил Жейер с притворной скромностью.
— Очень хорошо, я уверена в своих слугах, они честны и преданы мне, но, к несчастью, как и все слуги, грешат любопытством. Очень может быть, что в беседе нашей нам придется говорить друг другу то, что им слышать ни к чему; итак, если вам не будет неприятно, мы станем говорить по-английски. Что вы скажете на это?
— Ваше желание для меня закон, баронесса.
— Значит, дело решено, и вы назоветесь Липманом.
— Вы ничего не упускаете из виду, баронесса.
— Проболтаться так легко, а это может повлечь за собою непоправимое несчастье в нашем положении, любезный господин Жейер. Осторожность в высшей мере, как вам известно, первое условие безопасности. Быть может, строгое инкогнито необходимо и для того безотлагательного дела, о котором вы упоминали.
— Да, я желал бы остаться неизвестным.
— Так все прекрасно! — вскричала баронесса смеясь. — Скорее теперь за стол.
— Я готов, баронесса, — ответил Жейер, весело потирая руки.
Баронесса позвонила.
Дверь отворилась немедленно, и на пороге явился слуга.
— Поставьте прибор для господина Липмана, Юлиус, — приказала хозяйка, — и пусть Лилия подаст нам кушанье. Прикажите Иоганну позаботиться о муле господина Липмана, а вы осмотрите дом и в комнате наиболее уцелевшей затопите камин и приготовьте все для ночлега, господин Липман останется ночевать: погода так дурна, да и темнота страшная. Ступайте.
Слуга поспешно вышел, вмиг вернулся со вторым прибором и потом ушел. Спустя минуту дверь отворилась опять, и Лилия, молодая служанка, вошла с мискою супа.
Лет двадцати, не более, Лилия была прекрасно сложена, с хорошеньким и свежим личиком выражения бойкого, живыми глазами и великолепными зубами; сверх того, она всей душой была предана баронессе фон Штейнфельд, что вовсе не служило ей во вред. Хотя только десятью годами моложе баронессы, она была ее крестница, не расставалась с нею никогда и даже присутствовала при уроках, когда та еще училась. Итак, молодая служанка имела образование гораздо выше своего положения и знала несколько иностранных языков, между прочим английский, на котором говорила бегло. Не против нее, следовательно, баронесса принимала осторожность. С какой же целью приглашала она Жейера говорить по-английски и за столом велела служить именно Лилии, которая одна из всех ее слуг могла понимать их? Тайну эту баронесса еще хранила в глубине души.
— Сядемте за стол, любезный господин Жейер, — весело сказала она, — суп подан.
Лилия не могла скрыть движения изумления, украдкой подмеченного банкиром.
«Ладно, — подумал он, обманувшись относительно причины невольного движения девушки, — вот любопытство-то удовлетворено и не будет, а плутовка, верно, собиралась слушать, что мы будем говорить».
Сначала ели молча. Жейер, который буквально умирал с голода; ел и пил на славу. Баронесса улыбалась, глядя, как он с пылом, который, по-видимому, не мог остыть, трудился над блюдами, и обильными, и вкусными. Однако самый ненасытный голод наконец утоляется; настала минута, когда банкир, заморив червячка, вспомнил, что молчать долее невежливо, и поспешил извиниться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68