— Время уходит, надо покончить, — пробормотал он про себя и обратился к Гартману, все еще погруженному в печальные размышления. — Нельзя колебаться долее, — сказал он решительно, — надо бежать, и в эту же ночь, сейчас, иначе вы погибли.
— Что вы под этим разумеете? — спросил Гартман, быстро подняв голову и глядя на него вопросительно.
— На длинные объяснения у нас времени не хватит; я только ограничусь тем, что командир Мишель успел захватить Поблеско и отобрать у него наворованные деньги. К несчастью, командир слишком добр: ему следовало расстрелять подлеца как шпиона и вора, а он ему возвратил свободу. Я сам привез его в Страсбург не более полутора часов тому назад. А, знаете ли, как он воспользовался своею свободой на первых же порах?
— Подготовил какой-нибудь способ мести?
— Как раз угадали, сударь, но до командира Мишеля ему не достать, тем более что он не знает даже, где разыскивать его, вот он и направил все свои козни против вас, чтобы излить свою злобу над вами.
— Такая низость непостижима со стороны человека, всем обязанного мне.
— А между тем жаждавшего обобрать вас еще почище, — возразил Оборотень с горькою усмешкой. — Поймите же, сударь, что человека этого поймали с поличным, командир Мишель обличил его, вот он и не считает более нужным щадить вас. Впредь между ним и семейством Гартман, которое он гнусно обманывал, может быть одна борьба насмерть.
— Да, я должен сознаться, вы говорите правду. О! Все это ужасно! — с глубокой скорбью воскликнул старик, закрыв руками лицо.
— Едва он был освобожден, как отправился прямо в главную квартиру требовать вашего немедленного ареста, в этом нет ни малейшего сомнения. Я наблюдал за ним и собственными глазами видел, как он входил. Генерала фон Вердера вы знаете, достаточно вынесли вы от него оскорблений и угроз. Конечно, он согласится на все, чего потребует Поблеско против вас. Не разделяете ли вы моего взгляда?
— Другого иметь нельзя. Итак, вы полагаете, что меня арестуют?
— Не полагаю, но уверен, и в эту же ночь, пожалуй, а на рассвете неминуемо. Этого вам допускать не следует, сударь, вы прибавите страшное горе к тем испытаниям, которые постигли близких вам, и повергнете их в отчаяние. Надо бежать, не теряя ни минуты, для того я и здесь. Все готово, я жду только слова от вас, чтобы приступить к действиям.
— Господи! Что тут делать?
— Верить этому честному человеку, сударь, — сказал Франц, внезапно отворив дверь, — немедленно оставить Страсбург, где ничего вас не удерживает более, не упорствовать в невозможной борьбе и спастись бегством; если не для себя, то для вашего семейства, которое ожидает вас в смертельной тоске, зная, что вы окружены неумолимыми врагами, поклявшимися погубить вас.
Гартман осмотрелся вокруг в последний раз, из груди его вырвался вздох, похожий на рыдание, и он рукою провел по лбу, влажному от пота.
— Вы хотите этого, друзья мои, — сказал он, — пусть будет по-вашему, я уйду, но когда?
— Сейчас, сударь, это необходимо. Сынишка мой там внизу, на улице, притаившись у подъезда. Я дал ему подробное наставление. Хоть и мал, а изворотлив он, что шелковинка, и предан вам. Можете положиться на него вполне. Он так проведет вас среди пруссаков, что те и не почуют. В состоянии ли вы пройти две-три мили без отдыха?
— Вдвое пройду, друг мой, я силен и бодр. Разве я не иду к жене и детям?
— Вот так-то лучше, сударь, и слушать вас приятно, теперь я отвечаю за ваше спасение! — весело вскричал Оборотень. — Вам предстоит не более трех миль пути, и вы остановитесь на месте, называемом Волчьей Ямой, где я и сойдусь с вами незадолго до рассвета.
— Разве вы не идете с нами?
— Никак не могу, сударь, у меня здесь дело есть. Но вы не тревожьтесь, ваше бегство совершится вполне благополучно, вы не подвергнетесь ни малейшей опасности.
— Я не забочусь об опасности, давно уже свыкся я с нею. Если нападут на меня, я сумею защищаться. Даю вам слово, что живого меня не захватят.
— Хорошо сказано, сударь, надевайте теперь плащ и шляпу и следуйте за мною. Мы и то чересчур долго замешкались.
— Разве я должен уйти один?
— Нет, Франц идет с вами.
— Напрасно вам было и спрашивать это, сударь, — вмешался старый слуга, — мой долг быть при вас неотлучно, и я пошел бы за вами несмотря ни на что.
Гартман протянул обе руки, которые Оборотень и Франц пожали с глубоким чувством и почтительностью.
— Спасибо вам, друзья мои, — сказал негоциант, — спасибо за преданность, оказанную с такою простотой и величием. Теперь мое решение принято, вы не увидите во мне ни колебания, ни малодушия. Пойдемте, и да хранит нас Бог!
— Аминь! — заключил контрабандист. — Пора Ему, Батюшке, заняться немного нами, — пошутил он, — а то уж очень что-то долго черт обделывает дела наших врагов.
Они спустились с лестницы при свете глухого фонаря, чтоб не привлечь внимания шпионов, которые могли караулить дом.
Достигнув двора, Оборотень, который словно видел среди мглы, коротко приказал спутникам остановиться и тихо засвистал.
Почти мгновенно отворилась калитка, и мальчуган вошел во двор, а за ним по пятам следовал Том.
— Ну что? — тихо спросил Оборотень.
— Ничего, батюшка, — ответил мальчик так же тихо, — минут пять назад Том обходил вокруг, пруссаков не было поблизости.
— Ладно! Значит, самое время теперь?
— Самое время, батюшка.
— Ты хорошо запомнил мои наставления?
— Еще бы! Нет, батюшка, вы знаете, что мне не надо два раза повторять одно и то же.
— Так я могу поручиться за тебя этим господам?
— Можете, батюшка, — ответил мальчуган, подняв голову, — с Томом бояться нечего.
— Помни, что до рассвета надо быть у Волчьей Ямы.
— Будем, батюшка, не беспокойтесь.
— Там ты остановишься выжидать моего прихода.
— Сказано уж это, только поторопиться бы следовало; идти далеко, а дорога неудобная.
— Ты прав, — и, обратившись к Гартману, он прибавил: — С Богом в путь, господа! Можете положиться на моего мальчугана.
— До свидания! — сказал Гартман.
Мальчик свистнул собаку, приласкал ее и сказал:
— Пожалуйте, господа.
За ним последовали Филипп Гартман и старый слуга его. Все трое удалились большими шагами и вскоре исчезли во мраке.
— Я думаю, командир Мишель останется мною доволен, — пробормотал себе под нос Оборотень, как скоро очутился один, — но дело мое не кончено еще, предстоит самое трудное, надо торопиться.
И он в свою очередь вышел на улицу. Уходя из своего дома, Гартман не запер ни одной двери, он оставил все ключи в замках. Действительно, к чему было и запирать? Разве пруссаки задумались бы взломать двери или разбить мебель?
Едва Оборотень сделал несколько шагов вдоль улицы, как быстро откинулся назад и почти плашмя припал к земле за грудою обломков.
Он вдруг заметил идущего к нему навстречу человека, закутанного в большой плотный плащ, впереди него шел солдат с зажженным факелом, а сзади следовали еще двое, вероятно, служившие ему охраной.
Человека этого контрабандист узнал с первого взгляда, несмотря на его старания закрыть лицо.
Это был Поблеско.
Проходя мимо темного и безмолвного дома Гартмана, он приостановился и, по-видимому, поглядел на него внимательно, а потом пошел дальше, Пробормотав несколько слов, которых Оборотень не расслышал.
Поблеско отпер дверь своего дома, поблагодарил солдат, которым дал мелочи, вошел к себе и затворил за собою дверь.
Солдаты пошли обратно, разговаривая между собою и деля полученные деньги.
Оборотень не трогался с места и дал им пройти, но когда они скрылись из виду за углом, он встал на ноги, прошел через улицу и притаился против самого дома Поблеско.
Огонь виднелся в окне, надо полагать, спальни. Несколько раз он переменял место и минут через двадцать погас, погрузив все во мрак.
Поблеско лег спать.
— Доброй ночи! — сказал Оборотень, удаляясь большими шагами по направлению к предместью Пьера. — Изволь спать спокойно, мой почтеннейший, чтоб не приснилось тебе тяжелых грез! Гм! Ты воображаешь, что дело в шляпе. Какое же лицо ты скорчишь завтра, когда увидишь, что птичка улетела! Ахти мне! Как пора было господину Гартману отправиться на свежий деревенский воздух!
Беседуя таким образом сам с собою, Оборотень дошел до улицы Всех Святых, в которую и свернул, не замедляя шага.
Миновав около половины улицы, контрабандист остановился и пытливо стал озираться вокруг, чтоб удостовериться, действительно ли он один.
Успокоенный мертвою тишиной, он сделал еще несколько шагов и очутился у низенькой двери. Она отворилась без малейшего шума, едва он толкнул ее, и Оборотень бесстрашно углубился в темный коридор, выходивший на узкий двор, которого он вскоре и достиг. Там он взял немного влево, вынул из-за пазухи глухой фонарь, который оставил у себя, отворил дверь перед собою и вошел в комнату, где не было ровно никакой мебели, но три человека спали на соломе мертвым сном.
Оборотень тщательно затворил за собою дверь, поставил на пол фонарь и подошел к спящим, которых стал трясти изо всей силы.
В несколько мгновений три спавшие человека были на ногах, зевая и потягиваясь, но, не выражая ни малейшего неудовольствия на бесцеремонность, с которой прервали их сладкий сон.
Эти три человека наши старые знакомые: Шакал, Влюбчивый и Карл Брюнер.
— Да скоро ли вы кончите зевать и потягиваться, словно карпы, выскочившие из воды? — засмеялся Оборотень.
— Вот и кончено, не сердись, старина, — ответил Влюбчивый, — мы теперь смотрим во все глаза и настороже, как зайцы. Что делать надо?
— Скажут тебе сейчас, любопытный. А ты, Карл, исполнил то, в чем мы с тобою условились?
— Точно я не знаю, какую встряску вы иначе задали бы мне! — вскричал молодой человек смеясь.
— Это вероятно, малый, итак, говори, что следует, да скорее, нам нельзя времени терять на разглагольствования. Валяй!
— Все в том же виде, как я оставил по приказанию барыни, когда мы выезжали из Страсбурга. С этой стороны помехи нет, дорога открыта, и мы войдем словно к себе домой, но…
— Ах, черт возьми! Тут, но есть.
— Что вы говорите, Оборотень?
— Ничего, продолжайте.
— Душой бы рад, да с толку сбился теперь. Что бишь я говорил?
— Ты сказал но.
— Да, да, знаю! Но дом не пуст, как мы полагали.
— Ах ты, черт! Кто же там живет?
— Прусский полковник, ни более, ни менее!
— У молодца губа не дура! Один он?
— Нет, у него трое слуг.
— И более никого?
— Есть еще молодой офицер, он служит ему секретарем и спит в комнате возле его спальни.
— Ладно! А полковник где спит?
— В собственной спальне графини и в ее кровати, вообразите!
— Воображаю, разве пруссаки теперь не у себя в Страсбурге? Зачем им стесняться?
— Все равно, уж чересчур это своевольно.
— Не занимайся такой мелочью, а говори, где нам-то предстоит дело.
— В спальне.
— Где спит полковник?
— Именно там.
— Гм! Вот она крапива-то. Ну, была, не была! Можешь ты провести нас в эту спальню?
— Это очень легко, никто не увидит нас и не услышит.
— Того-то нам и надо.
— Я к вашим услугам.
— Постой минутку. Где спят слуги?
— Один на конюшне.
— А другие два?
— В туалетной, смежной с спальней, чтоб тотчас явиться на зов господина.
— Вот тебе и на! Дом-то сущий капкан. Какие трусы эти пруссаки!
— Это не трусость, а скорее осторожность.
— Мне наплевать что, одно для меня ясно — возложенное на меня поручение, которое я принял, основываясь на твоих уверениях в успехе, просто неисполнимо.
— Полноте! — вскричал Карл Брюнер смеясь. — Ведь я вам говорю, что отвечаю за все.
— А я, малый, после твоих сведений ровно ни за что не отвечаю.
— Вот видите, друг любезный, — продолжал Карл Брюнер с лукавою улыбкой, — Господь, положим, создал пруссаков подозрительными, но Он же их сделал и пьяницами, один порок уничтожает другой. Понимаете?
— Что тут поймешь?
— А я понимаю.
— С чем и поздравляю тебя. Но довольно болтовни. Когда ничего здесь не поделаешь, то лучше вернуться в наш стан у Дуба Высокого Барона.
— Постойте, дружище.
— Чего тут стоять-то?
— Выслушайте меня хорошенько. Сегодня вечером, пока товарищи спали, а вы были не знаю где, я прокрался в дом.
— Ага!
— Самолично хотелось удостовериться в положении вещей и в трудностях нашего предприятия. Дом оказался пуст, и я воспользовался этим… отпер двери.
— Эхе-хе! Уж не ошибся ли я, чего доброго, на твой счет, молодец? Неужто ты менее глуп, чем я полагал?
— Пожалуй, что и так.
Оба посмотрели друг другу в глаза и захохотали.
— Черт возьми! — вскричал Оборотень. — Я не отступлюсь от сказанного. Что вы об этом думаете, товарищи? Попытаться?
— Взялись, так и попытаемся, — ответил Влюбчивый. — Двух смертей не бывает, а одной не миновать.
— Мне сдается, что мы похохочем, — подтвердил Шакал.
— Когда и вы согласны, то идем, — решил Оборотень.
Он поднял фонарь и взялся, было за ручку двери.
— Не тем путем! — с живостью вскричал Карл Брюнер. — Напротив, заприте дверь на все запоры.
Он отодвинул в сторону солому, брошенную на пол, и открыл вход в подполье.
— Вот наша дорога, — сказал он, — предоставьте это дело мне, и все будет отлично.
Дверь заложили накрепко, потом Карл Брюнер при помощи Шакала и Влюбчивого поднял крышку люка, и под нею оказались первые ступени каменной лестницы.
По знаку Карла Брюнера Оборотень спустился первым, чтобы освещать дорогу, Влюбчивый и Шакал последовали за ним, а последним был Карл, который тщательно закрыл за собою люк.
ГЛАВА XVII
Продолжение предыдущей
Лестница, по которой сошли смельчаки, имела не более двенадцати ступеней и вела в довольно обширный подвал, еще загроможденный пустыми бочками и бутылями. Подвал разделялся на две почти равные части деревянного переборкой, посреди которой была дверь.
Почти сорванная с петель, дверь эта стояла настежь. По запущению, в котором находился подвал, было очевидно, что он не служил уже много лет. Действительно, деревянная переборка наполовину сгнила, а разбросанные пивные бочонки и бутыли почти распадались в прах.
Карл Брюнер прошел впереди товарищей во второе отделение, раздвинул несколько пустых бочек, потом стал на колени в углу у стены и попросил Оборотня посветить ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68