Московиты, которые, впрочем, и сами постепенно стряхивали с себя
татарское иго, в принципе не имели ничего против братской помощи со
стороны Руси, однако цена, запрашиваемая Киевом за эту помощь - так
называемое воссоединение, - многим казалась непомерно высокой. И до
монголо-татарского нашествия восточные славяне, этот конгломерат из
множества разных племен, никогда не чувствовали себя единым народом, а
после раздела их шаткой общности - старокиевского государства,
северо-восточные славяне оказались в совершенно иных геополитических
условиях, нежели их сородичи на юге и юго-западе. Двухсотлетнее пребывание
под азиатским игом не могло не отразиться на психологии московитов, их
национальном характере и культуре, жизненном укладе и, естественно, на
самой форме московской государственности, которая была по-азиатски
деспотичной.
Пожалуй, самым проевропейски ориентированным слоем московского
общества являлось духовенство, поскольку оно напрямую зависело от
Константинопольского патриаршего престола и большинство высших церковных
постов в Московской метрополии занимали либо греки, либо русские. Именно
епископы были единственными в Московии, кто безоговорочно поддержал идею
Романа II об объединении двух восточно-славянских государств, а несколько
позже (но с существенными оговорками) и идею папы Павла VII о
воссоединении двух христианских церквей. Однако ни то, ни другое не нашло
широкой поддержки ни у простонародья (хотя его мнения никто не спрашивал),
ни среди московской знати. Московиты уже начинали осознавать себя нацией,
отдельным народом, и предпочли бы еще на век-полтора оставаться под
татарским игом, но сбросить его самим, собственными силами, сохранив при
том свою самобытность и свою государственность.
Поэтому русский король, не придя к согласию с московским царем,
заключил союз с великим князем Литовским, чтобы общими усилиями освободить
Московию от ига неверных (пусть даже вопреки воле самих московитов) и
присоединить ее к Руси, уступив Карелию Литве.
Обеспокоенный столь решительными намерениями Романа II, а также его
настойчивыми утверждениями о том, что московиты никакой не народ, но лишь
неотъемлемая часть единого русского народа, московский царь спешно
отправил на запад представительную делегацию во главе с князем Николаем
Рязанским и боярином Василием Козельским, целью которой было поелику
возможно постараться настроить католических государей против Руси и Литвы,
всеми средствами дипломатии (и не только дипломатии) сорвать вербовку ими
наемников и закупку военного снаряжения для похода на Московию, а если
получится - то и расстроить готовящееся объединение церквей.
Побывали Московиты и в Тулузе, где по прискорбному стечению
обстоятельств в то же самое время находился Филипп - после успешной
операции по захвату Байонны он приехал на несколько дней погостить у
своего дяди, короля Робера, и повидаться со своим побочным братом,
архиепископом Марком.
Первое знакомство Филиппа с московитами нельзя было назвать приятным.
На второй день после их приезда между ним и боярином из свиты Николая
Рязанского вспыхнула ссора из-за одной барышни, фрейлины королевы Марии
Фарнезе. Московит повел себя с девушкой самым недостойным образом: подарил
ей несколько соболиных шкурок и потребовал, чтобы она тут же оплатила ему
"натурой". Однако девушка оказалась порядочной, она не хотела терять
невинность ради каких-то соболиных шкурок - но, с другой стороны, и со
шкурками ей было жаль расставаться. Боярин был неумолим - либо то, либо
другое; поэтому барышня обратился за помощью к известному защитнику женщин
Филиппу. Тот принял ее заботы близко к сердцу; ему очень понравилась
девушка, к тому же его несказанно возмутила извращенность боярина, который
сделал подарок не в благодарность за любовь, а наоборот - требовал любви в
благодарность за подарок. В пылу праведного гнева Филипп обозвал московита
жалкой утехой мужеложца - просто так обозвал, без всякой задней мысли, в
его лексиконе это было одним из самых язвительных оскорблений, - и, что
говорится, попал не в бровь, а в глаз. Как выяснилось позже, боярин, хоть
и не был от природы гомосексуальным, в отроческие годы нежно дружил с юным
царевичем, теперешним царем, чья слабость к молоденьким мальчикам была
общеизвестна.
Униженный и оскорбленный московит пришел в неописуемую ярость. Вместо
того чтобы чин-чином вызвать Филиппа на поединок, он тут же выхватил из-за
пояса кинжал, явно собираясь прикончить обидчика на месте; его не
остановило даже то, что Филипп не имел при себе никакого оружия. Благо
рядом находился Габриель - он вступил со взбешенным боярином в схватку и,
пытаясь выбить из его рук кинжал, совершенно нечаянно проткнул его шпагой.
Удар Габриеля оказался смертельным для московита, и тот скончался на
месте.
Скандал получился отменный, и королю Роберу пришлось приложить немало
усилий, чтобы помешать Николаю Рязанскому придать этому чисто бытовому
инциденту религиозную окраску; а архиепископ Тулузский свою очередную
воскресную проповедь целиком посвятил смертному греху сладострастия, где в
частности отметил, что ни католику, ни православному не дозволено
обращаться с благородной девицей, как с девкой продажной.
Злополучные соболиные шкурки остались у барышни, виновницы всего
происшедшего, в качестве компенсации за нанесенный ей моральный ущерб, а
сама она, в знак благодарности за заступничество, подарила Филиппу свою
невинность, ничего не требуя взамен. В свою очередь Филипп, в
благодарность за спасение жизни, произвел Габриеля в рыцари и подарил ему
еще одно поместье, а позже, уже после возвращения в Тараскон, счел нужным
придать его владениям статус вице-графства, тем самым сделав своего
первого дворянина виконтом.
Габриель был город и рад, как малое дитя. Он сразу же написал
родителям письмо, вновь приглашая их к себе, и скрепил его своей новой
печатью с графской короной, а внизу поставил подпись: "Ваш любящий сын
Габриель де Шеверни, виконт де Олорон". Правда, ответа он так и не
дождался...
В Памплону Филипп решил прибыть заблаговременно, чтобы наверняка
опередить всех своих конкурентов - разумеется, за исключением виконта
Иверо, который там жил. Слухи об отношениях Маргариты с Рикардом не
столько тревожили Филиппа, сколько пробуждали в ней здоровый дух
соперничества. Этьен де Монтини, которого в конце мая Филипп отправил в
Памплону с тайной миссией и которому, похоже, через сестру удалось
втереться в доверие к принцессе, в своих секретных донесениях сообщал, что
хотя Маргарита всерьез увлечена виконтом, выходить за него не собирается,
а все больше склоняется к мысли о необходимости брачного союза Наварры с
Гасконью. Благодаря Монтини, Филипп был в курсе всех событий при
наваррском дворе, но иногда его разбирала досада, что в отчетах Этьена
лишь вскользь упоминалось имя Бланки. Однако он не решался требовать
подробностей, боясь признаться себе, что Бланка по-прежнему дорога ему...
За несколько дней до отъезда произошло событие, вследствие которого
численность гасконской делегации сократилась почти на треть, -
обнаружилось, что Амелина беременна. При других обстоятельствах Симон де
Бигор только бы радовался этому известию, но сейчас его возможную радость
омрачали мучительные сомнения: от кого же у Амелины ребенок - от него или
от Филиппа? Он угрожал ей и на коленях умолял признаться, чье дитя она
носит под сердцем, и немного успокоился, лишь когда Амелина, положив руку
на Евангелие, поклялась всеми святыми, что этот ребенок - его.
В приступе жесточайших угрызений совести Филипп и Амелина решили
сгоряча, что впредь они будут любить друг друга только как брат и сестра,
и поспешили сообщить эту утешительную весть Симону. Гастон скептически
отнесся к их скоропалительному решению, правда, не отрицал, что до
окончания памплонских празднеств этот обет братско-сестринской любви будет
соблюдаться - хотя бы потому, что Амелина, в связи с ее положением,
остается в Тарасконе.
Вместе с Амелиной вынуждены были остаться и другие гасконские и
каталонские дамы, поскольку у герцога и Филиппа жен не было, а жена
Гастона тоже ожидала ребенка, и следовательно, некому было возглавить
женскую часть делегации. Так постановил экстренно созванный семейный
совет, большинство на котором принадлежало молодежи. Кузены Филиппа разной
степени родства с редкостным единодушием ухватились за возможность
избавиться от своих жен, чтобы вволю порезвиться при наваррском дворе,
славившемся своими плотскими соблазнами.
Такое бессердечное со стороны мужчин решение, несказанно огорчившее
дам, впоследствии обернулось большой удачей, чуть ли не даром Провидения,
ибо по пути в Памплону поезд гасконцев подвергся нападению...

24. ИЕЗУИТЫ И ТАМПЛИЕРЫ
Это произошло пополудни, милях в десяти от границы Беарна с Наваррой.
К счастью, опытный проводник вовремя заподозрил что-то неладное впереди по
пути их следования, и гасконцы успели надлежащим образом подготовиться к
встрече с возможной опасностью. Однако в первый момент, когда меж
деревьями замелькали черно-красные одежды рыцарей-иезуитов, у многих
болезненно сжались сердца - если не от страха, то от суеверного ужаса.
Замешательство среди гасконцев, впрочем, длилось недолго и вскоре
уступило место предельной собранности. Расстояние между противниками было
небольшим, так что после обмена десятком стрел и дротиков, не причинившим
ни одной из сторон никакого вреда, герцог, подняв руку с мечом, зычным
голосом произнес:
- Вперед, дети мои! - и, пришпорив лошадь, помчался навстречу врагу.
Следом за ним с оружием наизготовку, дружно двинулись все остальные.
Иезуиты, которые, видимо, рассчитывали внезапностью нападения внести
сумятицу в ряды гасконцев, оказались лишенными этого преимущества и
поначалу даже были ошарашены их неожиданной агрессивностью.
Уклонившись от копья своего первого противника, Филипп на ходу
полоснул его мечом, да так удачно, что тот не удержался в седле и свалился
наземь. Не утруждая себя проверкой, убит он или только ранен (это было
делом слуг и оруженосцев), Филипп ворвался в гущу врагов, рубя налево и
направо, в обилии сея вокруг себя смерть. Рядом с ним, плечом к плечу,
бились Габриель, Симон, Робер Русильонский, еще два Филиппа и два Гийома -
Арманьяки и Сарданские.
Общая ситуация складывалась не в пользу гасконцев, однако впадать в
отчаяние было еще рановато. Численный перевес иезуитов компенсировался
значительным количеством слуг из свиты гасконцев, часть которых вместе с
оруженосцами помогала своим господам непосредственно в бою, а остальные,
вооруженные луками, арбалетами и дротиками, обстреливали фланги, тем самым
не позволяя иезуитам обойти гасконцев с тыла.
Потери обеих сторон пока что были незначительными: по нескольку
человек убитыми и не более двух десятков раненными, в числе которых, как
ни странно, оказался и Эрнан. Именно в этот день его угораздило нарядиться
в тяжелые турнирные доспехи и, вдобавок, облачить в железные латы своего
Байярда - молодого перспективного жеребца, которого он решил испытать на
выносливость. При первом же столкновении изнуренный конь не устоял на
ногах, и вместе с ним на земле очутился его хозяин. К счастью для Эрнана,
иезуитов затем оттеснили, и жизни доблестного и незадачливого коннетабля
опасность пока не угрожала. Слуги торопливо перенесли его под прикрытие
фургона, а несчастный Байярд так и остался лежать на поле боя, закованный
в железные латы, тяжесть которых не позволяла ему без посторонней помощи
подняться на ноги.
В самом центре линии сражения герцог со свойственными ему
спокойствием и хладнокровием мастерски орудовал мечом, отбивая удары
иезуитов и метко разя их в ответ. На нем не было ни единой царапины, и
своим примером он поддерживал мужество в сердцах воинов, которые, хоть и
были в меньшинстве, успешно отражали атаки врага.
На правом фланге, где сражался Филипп, дела обстояли куда лучше.
Руководимые им рыцари, главным образом молодежь, неумолимо продвигались
вперед, и поверженные иезуиты, кто еще оставался в живых, тут же попадали
под кинжалы оруженосцев и слуг, как свиньи под ножи мясников.
Филипп одобрительными возгласами приободрял друзей, а сам с
нарастающим беспокойством поглядывал на противоположный фланг, где в виду
отсутствия Эрнана, который все еще оставался без сознания, события
разворачивались не в пользу Гастона Альбре и Робера де Бигор. Филипп не
сомневался в победе, он был не вправе хотя бы на мгновение допустить
обратное - но вот какую цену им придется заплатить за нее? Пока еще
держится левый фланг, гасконцы находятся в более выгодном положении, и
потерь среди них значительно меньше, однако у Гастона и графа де Бигор
слишком мало рыцарей - еле-еле, каким-то чудом им удается сдерживать
натиск иезуитов. Вот-вот, и... Нет! В последний момент иезуиты вынуждены
ослабить давление на левом фланге и перебросить часть рыцарей на правый,
где особенно опустошительно хозяйничает гасконская молодежь во главе с
Филиппом. На какое-то время равновесие восстановлено - но надолго ли?..
За первым рядом нападавших Филипп заметил всадника в блестящих
доспехах в шлеме, увенчанном пучком разноцветных перьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36