– Он много тебе рассказал?
– Ещё ничего. Мы только обменялись любезностями. Он уже собирался перейти к делу, когда вмешалась Юля.
Ричард с облегчением вздохнул:
– Слава Богу, успел.
– А в чём дело, – спросил я, заинтригованный его поведением.
– С Томасом Конноли лучше не связываться. Сейчас же гони его в шею.
Я подвинул к себе стул и сел.
– Объясни-ка подробнее, Рич. – Я никогда не называл его дядей, поскольку он был старше меня лишь на восемь лет, и я всегда относился к нему как к другу и брату. – Что ты выяснил?
– Вполне достаточно, чтобы потерять аппетит. Этот клиент не для тебя, Игорь. Я знаю, что порой ты берёшься за рискованные дела, но Конноли... – Ричард мотнул головой. – От него лучше держаться подальше, если не хочешь угодить в крупные неприятности. Томас Финли Конноли не просто богатый беглец с Аррана, он доверенный советник королевского дома в изгнании и один из лидеров движения за реставрацию монархии. Высший Революционный Трибунал Арранской Народной Республики заочно приговорил его к смертной казни, и за прошедшие пятнадцать лет он пережил добрую дюжину покушений, однажды был ранен, правда, не смертельно, зато его жене и детям повезло меньше – они все погибли.
Я покачал головой:
– Ну и ну!..
– Вот именно. Здесь смердит грязной политикой, круто замешанной на международном терроризме. Нашему правительству не очень нравится, что Конноли поселился на Дамогране, но ничего поделать оно не может – как демократическая страна, мы не имеем морального права отказывать в убежище человеку, которого преследуют по политическим мотивам. Зато наши спецслужбы довольны – наконец-то у них появилась настоящая работа. За последние три года они уже изловили десяток арранских головорезов, которые охотились за Конноли.
Я почесал затылок и с сомнением произнёс:
– А с чего ты взял, что его визит ко мне имеет хоть какое-то отношение к политике? Я думаю, что как раз наоборот – не имеет никакого. Конноли не производит впечатление человека, который обращается к кардиологу, когда у него болит голова. Он, несомненно, навёл обо мне справки и знает, какими делами я занимаюсь. Похоже, у него проблемы личного порядка. Ведь и у политиков есть своя частная жизнь.
– Есть, конечно. Но она неотделима от их общественной деятельности. Независимо от того, с каким делом пришёл к тебе Конноли, ты рискуешь привлечь к себе внимание революционных властей Аррана. А эти ребята напрочь лишены чувства юмора и не шибко разборчивы в средствах. Они без сожаления расправились с семьёй Конноли – то с какой же стати, скажи мне, они станут церемониться с его адвокатом? Им убить человека, что раз плюнуть. Так что будь хорошим мальчиком, Игорёк, и прислушайся к совету своего старого дядюшки: не ввязывайся в это дело, каким бы выгодным оно ни казалось. Извинись перед Конноли и вежливо попроси его уйти. Ни в коем случае не поддавайся на его посулы... Гм. Только не подумай, что я по старой привычке снова взялся командовать тобой. Просто я беспокоюсь за тебя. И за Юльку. И за твою мать, наконец. Как я посмотрю ей в глаза, если с тобой что-нибудь случится!
Я вздохнул, мысленно попрощавшись с тугим кошельком несостоявшегося клиента.
– Всё в порядке, можешь не переживать. Ты меня убедил. Я сейчас же выставлю Конноли за дверь.
– Вот и молодец, – одобрил меня Ричард.
Мы коротко попрощались, я выключил видеофон и задумчиво уставился поверх консоли на стену. Юля выбралась из кресла и подошла ко мне.
– Хочешь, я пойду и скажу ему, что ты не возьмёшься за его дело?
Я отрицательно мотнул головой:
– Нет, доченька, я сам.
Поднявшись со стула, я ласково потрепал её белокурые волосы и вышел из комнаты.
Конноли я застал стоящим у окна. Повернувшись ко мне, он спросил:
– Надеюсь, у вас ничего не случилось?
– Случилось, – чересчур резко ответил я.
Он посмотрел на меня долгим, внимательным взглядом и произнёс:
– Да, понимаю. Вы кое-что узнали обо мне и решили не ввязываться в неприятности.
– Совершенно верно, – подтвердил я. – У меня пятнадцатилетняя дочь, и я не хочу, чтобы она стала сиротой.
– Могу вас заверить, господин адвокат, что вам не о чем беспокоиться. Я принял все меры предосторожности, и никто не узнает о моём визите. А в дальнейшем мы встречаться не будем, потому что...
– Потому что, – перебил его я, – у нас не будет никаких общих дел. Я очень благодарен вам за осторожность, а сейчас убедительно прошу вас уйти. Нам больше не о чем разговаривать.
Конноли покачал головой:
– Мой уход ничего не изменит. Вы всё равно займётесь моим делом. Собственно, вы уже занимаетесь им.
Я вопросительно уставился на него:
– Что вы имеете в виду?
– Тут вот какая ситуация, советник. У меня есть дочь Элен, ей скоро исполнится семнадцать. Девять лет назад, во время одного из покушений, погибли моя жена и оба сына, а Элен лишь каким-то чудом уцелела. Мне удалось скрыть факт её спасения, и официально она считается умершей. Все эти годы она находилась под опекой верных мне людей, пожилой супружеской четы, которых окружающие считали её дедом и бабушкой...
Я решительно подступил к нему и схватил его за отворот пиджака с явным намерением вытолкать из кабинета. Наверное, со стороны это выглядело немного комично: Конноли был на полголовы выше меня и раза в полтора шире в плечах, и хотя у меня было преимущество в молодости, я вряд ли смог бы сдвинуть его хоть на сантиметр.
– Господин Конноли! Я не собираюсь дальше...
– Её настоящее имя, – будто ни в чём не бывало продолжал он, – Элен Розалинда Конноли. Но вы должны знать её как Алёну Габрову.
Я разжал пальцы, отпустив пиджак посетителя. Моя рука соскользнула вниз и безвольно свесилась вдоль туловища.
– Алёна... Габрова... – растерянно пробормотал я.
Конноли отошёл от окна и остановился возле стола.
– Вы, конечно, можете известить суд, что отказываетесь защищать её интересы, – неторопливо проговорил он. – Но вы так не сделаете. Не в ваших привычках бросать клиента на произвол судьбы только потому, что у того обнаружились неподходящие родственники.
Чувствуя себя загнанным в ловушку, я на негнущихся ногах подошёл к двери, заблокировал её изнутри, затем вернулся к столу и тяжело опустился в своё кресло. Конноли тоже сел и устремил на меня задумчивый взгляд. В его серых с неуловимым зеленоватым оттенком глазах застыло ожидание.
– Значит, – наконец произнёс я, – это вы рекомендовали Петру Габрову отказаться от услуг Стоянова и нанять меня?
– Да. Наш первый выбор защитника нельзя назвать удачным. Господин Стоянов оказался самодовольным ничтожеством с полностью дутой репутацией. А о вас я навёл тщательные справки и уверен, что на сей раз не ошибся. В определённых кругах вас считают самым удачливым судебным адвокатом Дамограна. И, по-моему, эта репутация вполне заслуженная.
– В граждански делах, может, и да. Но не в уголовных. Я редко выступал на таких процессах.
– По моим сведениям, шестнадцать раз. И в четырнадцати случаях добивались оправдания своих подзащитных.
– Это говорит скорее о моём умении выбирать клиентов, а не об удачливости, – заметил я. – Восьмерых... нет, даже девятерых из них оправдали бы и при самой скверной защите. Но что касается вашей дочери...
Меня перебил зуммер интеркома. Как я и ожидал, дочка, обеспокоенная моей длительной задержкой с выпроваживанием Конноли, решила выяснить, в чём дело. Я нажал на кнопку ровно настолько, чтобы сказать: «Извини, Юля, я занят», – после чего совсем выключил интерком.
– Так вот, – продолжал я, – в случае с вашей дочерью дела обстоят хуже некуда. Следствие располагает слишком убедительными доказательствами, и я не вижу ни малейшего шанса опровергнуть их или хотя бы подвергнуть сомнению. Даже сам Перри Мейсон, легендарный адвокат двадцатого века, не смог бы убедить присяжных вынести оправдательный вердикт. – Я на секунду умолк. Томас Конноли спокойно смотрел на меня, и я мог только догадываться, какая боль скрывалась за этим притворно равнодушным взглядом. – Вы уж простите за откровенность, но я не считаю себя вправе внушать вам напрасные надежды. Я уже говорил это господину Габрову, теперь повторяю и вам, что Алёна... то есть, Элен...
– Называйте её Алёной, – посоветовал Конноли. – В противном случае вы рискуете запутаться и назвать её Элен при посторонних. Да и она сама за девять лет привыкла к своему новому имени.
– Да, вы правы, – согласился я и продолжил: – Так вот, Алёна несомненно будет признана виновной. Вопрос только – в чём и какое за сим последует наказание. Я полагаю, именно это вы и хотите со мной обсудить?
На какой-то миг Конноли замялся.
– Ну... Прежде всего, я хотел бы выяснить, есть ли ещё возможность освободить Алёну до начала суда под залог. Сумма не имеет значения, когда речь идёт о спасении моей...
– Молчите! – быстро произнёс я, тотчас сообразив, чт о замышляет мой посетитель. – Ни слова больше. Я всё понял, но не хочу ничего об этом слышать. Позвольте напомнить вам, что я не ваш адвокат и не собираюсь им становиться. Поэтому убедительно прошу вас воздержаться от разглашения в моём присутствии сведений, которые закон квалифицирует как информацию о преступных намерениях. Я могу догадываться о ваших планах – догадки не факты, их к делу не подошьёшь; но знать о них я не хочу. Надеюсь, я ясно выражаюсь?
Конноли кивнул:
– Вполне. Извините, что увлёкся. Так вот, – продолжал он, – если вы добьётесь освобождения Алёны хоть на один день, я буду считать, что свою задачу вы выполнили. Такая формулировка вас устраивает?
Я поморщился. Слишком грубо и прямолинейно, можно было выразиться и помягче, не так откровенно выпячивая это «хоть на один день». Следуя букве закона, я никакой конкретной информации не получил, и суд не расценил бы это высказывание как извещение о намерении совершить преступное деяние, но всё же... А впрочем, ну его к чёрту! Какое мне, собственно, дело до того, что Конноли собирается умыкнуть свою доченьку с нашей планеты, оставив правосудие в дураках? Главное, что он не сказал мне об этом прямо. А чисто по-человечески я мог его понять: если бы моя Юля, упаси Боже, попала в такую передрягу, я пошёл бы на всё, чтобы помочь ей. И не остановился бы перед нарушением закона... Гм, хорошенькие мысли для адвоката!
– С залогом весьма проблематично, – сказал я. – Нашими законами не предусмотрено освобождение под залог обвиняемых в убийстве. Правда, Алёна ещё несовершеннолетняя, и если бы я взялся за это дело с самого начала, то, скорее всего, сумел бы убедить судью выпустить её на поруки под ответственность господина и госпожи Габровых. Но сейчас... – Я покачал головой. – Нет, это маловероятно. До начала суда осталось лишь две недели, обвинение уже на полную силу раскрутило свою пропагандистскую машину, и я очень сомневаюсь, что моё ходатайство будет удовлетворено. Тем более, что Стоянову уже было отказано, а с тех пор в деле не обнаружилось никаких благоприятных для вашей дочери обстоятельств. Я, конечно, подам прошение об освобождении на поруки, но не советую вам на него рассчитывать.
Конноли кивнул:
– Да, я понимаю... – Тут выдержка изменила ему, он вскочил с кресла и нервно заходил по кабинету. – Вы должны что-то придумать, господин Поляков. Вы должны спасти мою дочь. – Он резко остановился. – У вас много говорят о гуманности вашей пенитенциарной системы, но всё это ложь, наглое лицемерие. Смертная казнь куда честнее и гуманнее. А ваше так называемое «лечение», оставляя человека в живых, убивает самое ценное – его душу. После этого уже не будет нынешней Алёны, от неё останется лишь бледная тень. Ей будут недоступны глубокие чувства, она лишится способности любить и ненавидеть, радоваться и горевать, её жизнь превратится в пустое, бессмысленное существование. А ведь ей ещё нет и семнадцати, она пишет такие милые, такие красивые стихи, у неё настоящий талант к поэзии... Да, конечно, я признаю, что Алёна совершила тяжкое преступление – но она всё равно моя дочь, мой единственный оставшийся в живых ребёнок. Я не хочу потерять и её!
Так же внезапно, как и взорвался, Конноли взял себя в руки и рухнул в кресло. Достав из кармана платок, он вытер вспотевшее от волнения лицо и тихо произнёс:
– Прошу прощения, советник. Порой я не выдерживаю. Уже четыре месяца длится этот кошмар, и мои нервы на пределе.
Я подождал с минуту, давая ему возможность успокоиться, потом заговорил:
– Если вы беседовали с господином Габровым после нашей с ним встречи, то должны знать, что я категорически против ещё одной психиатрической экспертизы. Разумеется, я могу добиться повторного освидетельствования, но в случае подтверждения первоначального диагноза о полной вменяемости обвинение лишь ещё больше укрепит свои позиции – а они и без того несокрушимые. Я вижу в них только одно слабое место, куда следует направить главный удар, – отсутствие явного мотива. А чтобы обвинить человека в убийстве первой степени, необходимо установить мотив преступления. На сей счёт присяжные получают от судьи вполне однозначные инструкции: они не вправе признать подсудимого виновным в предумышленном убийстве, если предложенный обвинением мотив вызывает хоть малейшие сомнения. Насколько мне известно, в конторе прокурора ещё не решили, какой из возможных мотивов предложить вниманию суда. Скорее всего, это будет бессмысленная жестокость избалованного подростка. Сомневаюсь, что обвинение рискнёт встать на зыбкую почву, рассуждая о какой-то страшной тайне, которая умерла вместе с доктором Довганем.
– Бессмысленная жестокость... – повторил Конноли. – Моя Элен, Алёна – и бессмысленная жестокость... Это же просто дичь!
– Для вас, может, и да. Но не для присяжных. Они люди со стороны и будут судить о вашей дочери на основании предоставленных им фактов. А факты таковы, что Алёна девушка вспыльчивая, раздражительная, неуравновешенная, она легко выходит из себя и часто конфликтует со старшими. Я уже ознакомился с её школьными характеристиками и отчётами наблюдавших её психиатров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52