– Естественно.
– Ничего не понимаю.
– Да. Таким, как ты, не понять. Но есть сколько угодно уважаемых людей лет пятидесяти – шестидесяти, которые до смерти боятся своих жен и, стараясь меньше времени проводить дома, бродят по улицам до поздней ночи.
Синго попытался вспомнить лицо Торияма, но ему это не удалось. Ведь лет десять уже не виделись. Интересно, Торияма умер у себя дома?
4
Придя на панихиду, Синго зажег ароматическую палочку и остановился у ворот храма в надежде встретить кого-нибудь из своих однокурсников, но никого не было видно.
Не появлялся никто в возрасте Синго.
Видимо, он опоздал.
Заглянув внутрь храма, Синго увидел, что люди, стоявшие у входа, сломали стройный ряд и пришли в движение.
Члены семьи умершего находились в глубине храма.
Жена покойного, по всей вероятности, еще жива, подумал Синго, и точно: у гроба стоит худая женщина – видимо, это она.
Волосы крашеные, но, кажется, уже давно не была в парикмахерской – у корней они совсем белые.
Поклонившись этой пожилой женщине, Синго подумал: Торияма, наверно, очень долго болел и, ухаживая за ним, она не успевала покраситься. Но, выпрямившись после поклона и зажигая у гроба еще одну ароматическую палочку, он прошептал про себя: «Кто может знать?»
Поднимаясь по лестнице и входя внутрь храма, Синго, низко кланяясь членам семьи покойного, совсем забыл, что жена Торияма жестоко обращалась с мужем. Но сейчас, склонившись в поклоне у гроба, он вспомнил об этом. Синго был потрясен.
Он вышел из храма, чтобы не видеть вдову.
Потрясла Синго его поразительная забывчивость, а совсем не Торияма и его жена, и обратно к воротам храма по вымощенной камнем дорожке он шел в отвратительном настроении.
Все будет забыто, все пойдет прахом, стучало в висках Синго.
Мало осталось людей, которые знают, какие были отношения у Торияма с женой. И даже если они и проживут еще немного, ничего не изменится – все уже ушло в прошлое. И придется полагаться лишь на воспоминания жены. Не останется никого, кто бы мог честно и непредвзято оглянуться назад.
Когда собирались однокурсники Синго и заходила речь о Торияма, никто из них не говорил о нем всерьез. Все только смеялись. И тот, кто рассказывал, стремился к одному – изобразить Торияма покомичнее.
Из тех, кто обычно собирался, двое умерли раньше, чем Торияма. Синго вдруг пришло в голову, что ни сам Торияма, ни его жена просто не в состоянии были понять, почему она издевается над ним и почему Торияма позволяет издеваться.
Торияма так и сошел в могилу, ничего не поняв. А для жены, оставшейся в живых, все это превратилось в прошлое, в прошлое, в котором уже нет Торияма. Жена его тоже умрет, так ничего и не поняв.
В доме человека, который рассказывал о Торияма, когда собрались однокурсники, было пять-шесть старых масок Но. Однажды к нему зашел Торияма, и он показал их ему. Торияма засиделся тогда допоздна и, рассматривая маски, никак не уходил. По словам этого человека, Торияма не уходил не потому, что так заинтересовался масками, которых он прежде никогда не видел, а просто ему нужно было убить время, пока не уснет жена, чтобы можно было спокойно вернуться домой.
Интересно, подумал Синго, какие мысли обуревали главу семьи, которому перевалило за пятьдесят, когда ему приходилось каждый день допоздна бродить по городу.
Висевшая над гробом фотография Торияма была сделана на Новый год или в какой-то другой праздничный день – на ней был изображен умиротворенный круглолицый человек в парадной одежде. Ретушь фотографа не оставила на его лице и тени мрачности.
Этот благообразно-умиротворенный Торияма такой молодой – не чета стоявшей у гроба жене. Казалось даже – жена так состарилась оттого, что всю жизнь Торияма издевался над ней.
Жена Торияма невысокого роста, и поэтому Синго видел ее белые у корней волосы даже на макушке; плечи у нее были покатые, и чувствовалось, что она очень худа.
Сын и дочь, не оставляя мать, стояли рядом с ней, но Синго они были плохо видны. – Как у тебя дома?
Синго стоял у ворот храма, готовясь задать этот вопрос, если встретит кого-нибудь из своих старых приятелей.
А если и его об этом спросят, он ответит:
– Пока все как будто в порядке, но, к сожалению, и в семье дочери, и в семье сына не все благополучно.
Это если ему уж очень захочется с кем-нибудь поделиться.
Но этого не будет – никакая сила не заставит старых приятелей быть откровенными. Да и вмешиваться в чужие дела они не привыкли. Они дойдут, переговариваясь, до трамвайной остановки и расстанутся.
А как приятен был бы Синго такой разговор:
– Вот и Торияма мертв, и теперь, глядя на фотографию, не скажешь, что жена издевалась над ним, правда?
– Сын и дочь Торияма прекрасно устроили свою жизнь – в этом, пожалуй, заслуга его жены, ты согласен?
– В наш век за семейную жизнь детей ответственны в первую очередь родители.
Эти слова Синго приготовил, чтобы переброситься ими со своими старыми приятелями. Эти слова без конца вертелись у него в голове, – откуда они взялись?
На крыше храмовых ворот галдела стая воробьев.
Они опускались на резко выступавший карниз, потом взлетали на конек крыши, потом снова опускались на карниз.
5
Когда он вернулся из храма в фирму, его ждали два посетителя.
Синго попросил Хидэко Достать виски из шкафчика, стоявшего позади стола, и налил немного в чай. Виски помогало восстановить память.
Принимая посетителей, Синго почему-то вспомнил воробьев, которых он видел у дома вчера утром.
Они сидели на пампасовой траве, что росла, за домом. Интересно, клюют они там что-нибудь или ловят насекомых? – думал Синго и вдруг, присмотревшись, увидел, что в стайке, которую он считал воробьиной, есть и овсянки.
Разглядев среди воробьев овсянок, Синго стал присматриваться еще внимательнее.
Несколько птичек беспрерывно перелетали с колоска наколосок, пригибая их своей тяжестью к самой земле. Овсянок всего три. Они приятнее. Овсянки не суетливы, как воробьи. Перелетают редко.
Глянцевые блестящие крылья, яркая грудка, – овсянки выглядели очень празднично. Воробьи рядом с ними казались вывалившимися в пыли.
Синго нравились овсянки – их свист отличался от чириканья воробьев, отличались они и повадками.
Синго некоторое время смотрел, не вспыхнет ли ссора между воробьями и овсянками.
Но воробьи, точно сговорившись, вспархивали все вместе, и овсянки тоже собирались отдельной стайкой– и те и другие чувствовали себя независимо, но далее если они и сбивались в одну кучу, ничего похожего на ссору не возникало.
Синго пришел в восторг. Это случилось утром, когда он умывался.
Видимо, ему напомнили этот случай воробьи на воротах храма.
Проводив посетителей, Синго прикрыл за ними дверь и, обернувшись к Хидэко, сказал:
– Ты мне не покажешь дом, где живет женщина, с которой встречается Сюити?
Синго решил попросить ее об этом, когда еще разговаривал с посетителями, но для Хидэко его вопрос был неожиданным.
Всем своим видом Хидэко выражала протест, она побледнела, но сдалась сразу же. И все же сказала сдержанно звенящим голосом:
– Что вы собираетесь там сделать?
– Тебе я никаких неприятностей не доставлю.
– Хотите встретиться с ней?
Синго еще не думал о том, встретится он сегодня с этой женщиной или нет.
– Разве вы не можете пойти туда вместе с Сюити, когда он вернется? – уже более спокойно сказала Хидэко.
Синго заметил, что Хидэко натянуто улыбнулась.
Подавленность не покинула Хидэко и в машине.
У Синго тоже было тяжело на душе оттого, что он унижает Хидэко, топчет ее. Своей просьбой он унизил не только Хидэко, но и самого себя, и своего сына Сюити.
У Синго была надежда покончить с этим делом в отсутствие Сюити. Но он чувствовал, что надежда его так и не сбудется.
– Если вы хотите поговорить, то, я думаю, лучше с той женщиной, которая живет вместе с ней, – сказала Хидэко.
– С той, которая тебе симпатична?
– Да. Давайте я приглашу ее к нам, в фирму, там и поговорите.
– Ну что ж, пожалуй, – сказал Синго нерешительно.
– Однажды Сюити много выпил и, сильно опьянев, начал буйствовать. Приказал этой женщине – пой, и когда та запела приятным голосом, Кинуко заплакала. А уж если Кинуко заплакала от пения этой женщины, значит, она ей во всем подчинится.
Странная у нее манера рассказывать. Кто же эта Кинуко? Наверно, любовница Сюити.
Синго и в голову не приходило, что Сюити так ведет себя, когда выпьет.
Возле университета они вышли из машины и свернули в узкую улочку.
– Если Сюити узнает, что я натворила, мне лучше уйти из фирмы, он никогда мне этого не простит, – тихо сказала Хидэко.
Синго стало не по себе.
Хидэко остановилась.
Нужно свернуть у той каменной ограды, оттуда четвертый дом, на нем табличка с именем Икэда. Я непойду – они знают меня.
– На сегодня хватит – и так я доставил тебе массу хлопот.
– Но почему? Мы ведь уже почти пришли… Разве плохо, если вам удастся восстановить мир в семье?
Хидэко уговаривала его, но чувствовалось, что вся эта история ей неприятна.
Синго обогнул угол дома, обнесенного бетонной оградой, – Хидэко назвала ее каменной, – за которой в саду возвышался огромный клен, четвертым в ряду стоял совсем неприметный маленький старый домик, принадлежащий Икэда. Вход, обращенный к северу, выглядел мрачно, стеклянная дверь на втором этаже, выходящая на веранду, закрыта, никаких звуков из дома не доносится.
Синго прошел мимо. Ничто не привлекло его внимания.
Проходя мимо дома, Синго приуныл. Что скрывает этот дом в жизни его сына? Но Синго не считал себя вправе вторгаться в него.
Он вернулся другой дорогой.
На прежнем месте Хидэко не было. Не оказалось ее и на широкой улице, где они вышли из машины.
Вернувшись домой, Синго, стараясь не смотреть в глаза Кикуко, сказал:
– Сюити на минутку заглянул в фирму и сразу же уехал. Хорошо, что погода улучшилась.
Он чувствовал себя совсем разбитым и рано лег спать.
– На сколько дней Сюити взял отпуск? – спросила из столовой Ясуко.
– Знаешь, я его не спросил. Но у него всего и дел-то – привезти сюда Фусако, наверно, дня на два, на-три, – ответил он, уже лежа в постели.
– Сегодня Кикуко с моей помощью простегала ватное одеяло.
Приезжает Фусако с двумя детьми – сколько забот свалится на Кикуко, думал Синго.
А что, если придется поселить Сюити отдельно, – подумал Синго, и сразу же в памяти всплыл дом любовницы Сюити, который он видел в Хонго.
Синго вспомнил, как противилась его просьбе Хидэко. Каждый день она работает с ним рядом, но он ни разу не видел, чтобы она так возмущалась.
Может быть, ему никогда не придется увидеть, как возмущается Кикуко. Однажды Ясуко сказала Синго, что Кикуко старается не ревновать, чтобы не огорчить отца.
Синго, разбуженный храпом Ясуко, зажал ей нос. Ясуко, словно она и не думала еще спать, сказала бодро:
– Как ты думаешь, Фусако снова приедет с тем самым фуросики?
– Наверно. Они замолчали.

Сон об острове
1
Под полом ощенилась приблудная собака. Ощенилась – так могут сказать лишь посторонние, но ведь и для семьи Синго собака была чужой. Ощенилась под полом, и никто из домашних не знал, когда это случилось.
– Мама, Тэру не приходила ни вчера, ни сегодня, может быть, потому что принесла щенят? – дней семь назад сказала на кухне Кикуко.
– Не знаю, возможно, – равнодушно ответила Ясуко.
Синго, грея ноги у жаровни, заваривал себе зеленый чай. С этой осени у него вошло в привычку по утрам Пить зеленый чай, и он сам его заваривал.
Кикуко заговорила о Тэру, готовя завтрак, и на этом разговор оборвался.
Когда Кикуко, опустившись на колени, поставила перед Синго миску с супом из соевых бобов, Синго налил ей чаю.
– Может, выпьешь чашечку?
– Выпью, пожалуй.
Такого еще не бывало, и Кикуко уселась поудобнее.
Синго взглянул на нее.
– И на оби и на кимоно у тебя хризантемы.
А ведь сезон хризантем уже кончился. В этом году из-за неприятностей с Фусако забыли о твоем дне рождения.
– Почему же, на моем оби – все четыре благородных растения. Так что его можно носить круглый год.
– Что это значит «четыре благородных растения»?
– Орхидея, бамбук, слива, хризантема… – сказала Кикуко звонко. – На чем-нибудь вы их, конечно, видели, отец, и должны знать. И на картинах они бывают и на кимоно.
– Скромный рисунок. Поставив чашку, Кикуко сказала:
– Очень вкусно.
– Этот зеленый чай я получил в подарок от семьи покойного, память которого я почтил, – как же его звали? – и теперь я снова стал пить зеленый чай. Раньше я его пил всегда. У нас дома другого чая вообще не бывало.
Сюити в то утро ушел в фирму раньше, чем Синго. Надевая ботинки в прихожей, Синго пытался вспомнить имя покойного приятеля, семья которого прислала ему в подарок зеленый чай. Можно было бы, конечно, спросить у Кикуко, но он промолчал. Этот приятель умер, внезапно в гостинице на горячих водах, куда он поехал с молодой женщиной.
– Давно что-то Тэру не приходила, – сказал Синго.
– Да, ни вчера, ни сегодня, – ответила Кикуко. Обычно, услыхав, что Синго собирается выйти из дому, Тэру подходила к крыльцу и провожала его до ворот.
Совсем недавно, вспомнил Синго, Кикуко гладила на крыльце Тэру по животу.
– Отвратительный какой-то, вздутый, – сказала, нахмурившись, Кикуко, пытаясь нащупать щенков. – Сколько их там?
Тэру посмотрела на Кикуко странно побелевшими глазами, потом легла на бок и подставила живот.
Живот Тэру не был настолько вздутый, чтобы вызвать отвращение, как сказала Кикуко. В паху кожа, словно став тоньше, порозовела, у сосков налипла грязь.
– Сосков десять?
Услыхав это от Кикуко, Синго тоже стал издали пересчитывать соски собаки. Самые верхние – маленькие, словно бы увядшие.
У Тэру был хозяин, она носила даже ошейник с номером, но, видно, хозяин плохо ее кормил, и она отбилась от дома. Раньше Тэру вертелась около кухонь соседей. Но когда Кикуко стала добавлять к остаткам от завтрака и ужина припасенные для нее вкусные кусочки, собака большую часть времени проводила у дома Синго. Часто по ночам в саду слышался дай Тэру, и можно было подумать, что она вообще прижилась у них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27