Теперь уже ничего не исправишь, – Синго почувствовал тяжелые угрызения совести.
До рожденья б знать, кого родишь, до рожденья б знать, кого родишь, – не было б родителей, достойных сострадания, не было б родителей – не было б детей, разрывающих наши сердца…
В памяти Синго вдруг всплыла эта фраза из пьесы театра. Но, просто всплыла, а не то что его стали вдруг мучить запоздалые сожаления.
Старый Будда ушел из мира, новый Будда в нем еще не появился. Во сне он вдруг возродится в старом слуге – кем он будет наяву? Обретя человеческий облик, возродиться в котором так трудно…
Злость и неистовство, охватившие Сатоко, когда она пыталась схватить за кимоно девочку-танцовщицу, должно быть, унаследованы от Фусако. А возможно, и от Аихара. Если все же от Фусако, то чья, интересно, кровь передалась ей, отца или матери?
Если бы Синго женился на старшей сестре Ясуко, у них, наверно, не родилась бы такая дочь, как Фусако, не родилась бы, наверно, и такая внучка, как Сатоко.
Странно все-таки – до сих пор Синго любит человека, умершего давным-давно.
Сейчас ему шестьдесят три, а ведь та, которая умерла, когда ей было чуть больше двадцати, была Старше его.
Когда Синго вернулся домой, Фусако уже лежала в постели, обняв младшую дочь. Он увидел их потому, что фусума, отделявшие их комнату от столовой, были приоткрыты.
– Спят.
Это сказала Ясуко, заметив, что Синго заглянул в комнату.
– «Сердце так колотится – вот-вот из груди выскочит, нужно хоть немножко успокоиться», – сказала мне Фусако, приняла снотворное и сразу же уснула.
Синго кивнул.
– Может, прикрыть?
– Сейчас, – встала Кикуко.
Сатоко лежала не шевелясь, плотно прижавшись к спине Фусако. Но глаза у нее были открыты. Странный все-таки ребенок. Лежит молча и не спит.
Синго не сказал, что ходил покупать Сатоко кимоно.
Видимо, и Фусако не рассказала матери, что натворила Сатоко.
Синго ушел в другую комнату. Кикуко принесла угли.
– Присаживайся.
– Сию минуту. – Кикуко вышла и вернулась с подносом, на котором стоял кувшин с водой. Для одного кувшина поднос, возможно, был бы не нужен, но рядом лежали еще цветы.
Синго взял их.
– Что это за цветы? Колокольчики? – Нет, черные лилии…
– Черные лилии?
– Да, мне их принесла подруга, она обучает чайной церемонии. – Кикуко достала из стенного шкафа за спиной Синго небольшую цветочную вазу.
– Неужели это и есть черные лилии? – не переставал удивляться Синго.
– Подруга рассказала, что, когда в государственном музее в годовщину Рикю устраивалась недавно чайная церемония, там стояли черные и белые лилии – это было очень красиво. Они стояли в старинной бронзовой вазе с узким горлышком…
– Хм.
Синго смотрел на черные лилии. Их было две, и на каждом стебле по два цветка.
– Этой весной не меньше одиннадцати или даже тринадцати раз шел снег.
– Да, часто шел.
– Ранней весной, когда отмечалась годовщина Рикю, еще лежал глубокий снег. И в такую пору черные лилии, – просто удивительно. В горах, наверно, нарвали.
– Цветом они немного похожи на черную камелию.
– Угу.
Кикуко налила в вазу воды.
– В эту годовщину Рикю были выставлены его предсмертные стихи и меч, которым он сделал себе харакири.
– Что ты говоришь? Значит, твоя подруга обучает чайной церемонии?
– Да. В конце войны у нее погиб муж… Она еще при нем часто устраивала чайные церемонии, и теперь это ей пригодилось.
– Какой же школы она придерживается?
– Школы муся-но кодзи.
Синго, незнакомый с чайной церемонией, ничего не понял.
Кикуко замерла в ожидании, чтобы поставить цветы в вазу, как только Синго выпустит их из рук.
– Они, видимо, так и растут, низко опустив головки, это не оттого, что начали вянуть.
– Да. Я ведь их сразу же поставила в воду.
– У колокольчиков головки, по-моему, низко опущены.
– Что?
– Мне кажется, эти цветы мельче, чем колокольчики, а?
– Пожалуй, мельче.
– Сначала они кажутся совсем черными, но на самом деле они не черные, а темно-фиолетовые с густым бордовым оттенком. Ладно, завтра днем рассмотрю их получше.
– На солнце они кажутся красновато-сиреневыми. Цветы, хотя и совсем распустились, не достигали и трех сантиметров. У них было по шесть лепестков, пестик трехпалый, тычинок – пять. Листья, обращенные в четыре стороны, равномерно покрывали весь стебель несколькими ярусами. Они были маленькие, в три, три с половиной сантиметра длиной. Синго понюхал цветок.
– Пахнет неопрятной женщиной, – сказал он, не подумав.
Он не имел в виду ничего плохого, но Кикуко покраснела и опустила голову.
– Запах меня разочаровал, – поправился Синго. – Понюхай сама.
– Мне бы не хотелось изучать цветы так тщательно, как это делаете вы, отец.
Кикуко стала подбирать цветы.
– Для чайной церемонии четыре цветка, правда, слишком много, но все-таки, может быть, поставить их все?
– Да, поставь.
Кикуко положила черные лилии на пол.
– В шкафу, где стояла эта ваза, должны быть маски, достань, пожалуйста.
– Сейчас.
Синго только что пришла на ум фраза из пьесы театра Но, и это напомнило ему о масках. Он взял маску Дзидо.
– Это добрый дух – вечный ребенок. Когда я купил ее… я тебе рассказывал?
– Нет.
– Так вот, когда я купил ее, я попросил Танидзаки, помнишь, мою секретаршу из фирмы, приложить маску к лицу. Это было так мило, я прямо поразился.
Кикуко приложила к лицу маску Дзидо.
– Шнурки сзади завязать?
Из глубины глаз маски на Синго, он это чувствовал, смотрели зрачки Кикуко.
– Маска оживает только в движении.
У Синго снова забилось сердце от чистого, но запретного чувства, которое он однажды уже испытал, когда, вернувшись домой с покупкой, едва не поцеловал маску в ее пунцовые губы, такие приятные.
Жизнь в безвестности не страшна, лишь бы сохранились цветы сердца…
Кажется, эти слова тоже из той пьесы театра Но.
Синго не мог оторвать глаз от очаровательной маски ребенка на лице Кикуко, которая поворачивала голову то в одну, то в другую сторону.
У Кикуко было маленькое личико, и ее подбородок почти целиком скрывала маска, и вдруг с чуть видневшегося кончика подбородка скатилась на шею слеза. Потом стало две струйки, потом три, и они все текли и текли.
– Кикуко, – воскликнул Синго. – Сегодня, встретив подругу, ты, наверно, подумала, что если разойдешься с Сюити, то станешь тоже обучать чайной церемонии, да?
Кикуко-Дзидо кивнула.
– Но даже если мы разойдемся, я все равно буду приходить к вам и устраивать для вас чайную церемонию, – твердо сказала она из-под маски.
Вдруг послышался плач Сатоко.
Во дворе громко залаяла Тэру.
Плохо все, подумал Синго, он почувствовал, что Кикуко прислушивается к тому, что делается у ворот: не вернулся ли Сюити, который, видимо, и по воскресеньям ходит к своей любовнице.

Дом птиц
1
Колокол в соседнем храме и зимой и летом звонит ровно в шесть часов утра, и Синго и зимой и летом встает чуть свет, стоит ему услышать звон колокола.
Встает чуть свет – это не значит, что он обязательно поднимается с постели. Просто он просыпается чуть свет.
Но шесть часов утра – это совсем не одно и то же зимой и летом. Храмовой колокол круглый год звонит в шесть часов, и поэтому Синго кажется, что это одни ите же шесть часов, но ведь летом в это время уже всходит солнце.
Хотя у изголовья Синго всегда лежат большие карманные часы, он редко смотрит на них, – для этого нужно зажечь свет и надеть очки. Без очков ему трудно отличить длинную стрелку от короткой.
Кроме того, не бывает такого, чтобы Синго просыпал. Наоборот, он встает слишком рано.
Зимние шесть часов – это еще очень рано, но Синго не смог улежать в постели, поднялся и пошел за газетой.
С тех пор как не стало прислуги, раньше всех встает Кикуко и начинает работать по дому.
– Вы, отец? В такую рань… Синго с мутили слова Кикуко.
– Да нет, я снова лягу.
– Ложитесь. Еще и чай не вскипел.
Синго приятно, что Кикуко давно поднялась. Уже сколько лет Синго испытывает грусть, проснувшись зимним утром в кромешной тьме.
Но приходит весна, и пробуждение Синго теплеет.
Сегодня, когда стоит уже вторая половина мая, вслед за утренним колоколом Синго услышал крик коршуна.
– А-а, опять он, – прошептал Синго и, подняв голову, прислушался.
Сделав большой круг над домом, коршун улетел, похоже, в сторону моря. Синго встал.
Чистя зубы, он все время поглядывал в небо, но коршуна не увидел.
И все же Синго казалось, что в небе над домом еще не успел растаять по-детски тонкий крик коршуна.
– Кикуко, по-моему, кричал наш коршун, – сказал Синго, обернувшись к кухне.
Кикуко перекладывала дымящийся рис в деревянный бочонок.
– Заработалась и не слышала.
– Значит, опять к нам прилетел.
– Возможно.
– Он и в прошлом году часто кричал. В каком же это было месяце? По-моему, тоже в мае, а? Памяти совсем нет.
Синго смотрел на Кикуко, и поэтому она сняла с головы ленту.
Видимо, она спит, подвязав волосы лептой.
Кикуко, не закрывая бочонка с рисом, торопливо готовила Синго чай.
– Если существует наш коршун, значит, должны существовать и наши овсянки.
– Хм. Есть и наши вороны.
– Вороны?… Синго засмеялся.
Действительно, если коршун может быть «нашим коршуном», вороны тоже могут быть «нашими воронами».
– Считается, что дом и сад принадлежат только людям, но они принадлежат и самым разным птицам тоже, – сказал Синго.
– Так можно договориться до блох и москитов.
– Не говори чепухи. Блохи и москиты не могут быть хозяевами дома. Они не зимуют в доме.
– Но блохи бывают и зимой. Значит, скорее всего они зимуют в доме.
Не знаю, сколько лет живут блохи, нопрошлогодних блох не бывает. Кикуко, глянув на Синго, рассмеялась.
– Скоро и нашазмея уже вылезет.
– Полоз, которого ты испугалась в прошлом году?
– Да.
– Еще бы, вот это – настоящий хозяин нашего дома.
Летом прошлого года Кикуко, вернувшись домой с покупками, увидела у черного хода полоза и закричала от страха.
На ее крик прибежала Тэру и бешено залаяла. Собака, наклонив голову, бросалась к полозу – вот-вот вцепится в него, – отскакивала метра на полтора, потом снова подлетала, точно собираясь напасть.
Полоз, чуть приподняв голову, высунул красный язык и, даже не взглянув в сторону Тэру, медленно пополз и скрылся под порог черного хода.
Пословам Кикуко, он был раза в два длиннее двери– значит, больше двух метров. И толще руки.
Кикуко говорила взволнованно, Ясуко же была совершенно спокойна.
– Это хозяин нашего дома. Он поселился у насзадолго до того, как ты пришла к нам.
– А вдруг Тэру загрызла бы его, что тогда?
– Он победил бы Тэру. Обвился бы вокруг нее… Тэру поняла это, вот почему она только облаяла его – и все.
Какое-то время Кикуко трусила и не пользовалась черным ходом. Ходила только через веранду.
Все-таки было жутковато при мысли, что где-то под полом или под крышей живет огромная змея.
Но, может быть, полоз обитал на горе за домом. Он показывался редко.
Эта гора не входила во владения Синго. Он даже не знал, кому она принадлежит.
Гора вплотную подступала к дому, круто вздымаясь вверх, и для зверья, которое там обитало, сад дома Синго был естественным продолжением горы.
Цветы и листья с кустов и деревьев, росших на горе, густо сыпались прямо в сад.
– Коршун вернулся, – пробормотал Синго и тут же – оживленно: – Кикуко, коршун, кажется, вернулся.
– В самом деле. По-моему, это его крик. Кикуко поглядела на потолок. Некоторое время слышался крик коршуна.
– А раньше он улетал к морю?
– Да, крик его как будто донесся с той стороны.
– Полетел, наверно, к морю, добыл пищу и теперь возвращается, – сказала Кикуко, и Синго подумал, что, видимо, она права.
– Выбирает место, где бы устроиться с пойманной рыбой.
– Тэру наверняка отберет.
– Нет, он взберется высоко, ей не достать.
То же было в прошлом году и в позапрошлом – каждый раз, когда Синго, просыпаясь, слышал крик коршуна, он испытывал к нему чувство, похожее на любовь.
И не один Синго – слова «наш коршун» употребляла вся семья.
Синго не знал точно, сколько было коршунов, один или два. И еще, слышал ли он из года в год крик одного и того же коршуна? Не произошла ли смена поколений? Может быть, коршуны-родители давно умерли и теперь кричат их дети? Впервые об этом Синго подумал сегодня утром.
Синго и его семье было бы приятнее не знать, что старый коршун умер в прошлом году, а в этом году кричит новый, и, в полудреме слушая его, думать, что это все тот же «наш коршун».
Удивительно, что коршун выбрал именно гору за домом Синго и поселился на ней, хотя в Камакура сколько угодно точно таких же небольших гор.
Тебя трудно повстречать, но мне удалось тебя встретить, тебя трудно услыхать, но мне удалось тебя услышать, говорится в одной пьесе театра Но. Может быть, это относится и к коршуну?
И хотя коршун жил вместе с Синго и его семьей, он лишь что-то кричал им голосом, полным ласки.
2
Кикуко и Синго вставали раньше всех в доме и по утрам беседовали; если же Синго хотелось поговорить с глазу на глаз с Сюити, он мог сделать это только в электричке.
Переехали мост через реку Рокуногава, – значит, вот-вот покажется лес Икэгами, подумал Синго. У него вошло в привычку смотреть по утрам из окна вагона на лес Икэгами.
Сколько лет, проезжая мимо, он смотрел на этот ее, но лишь совсем недавно обнаружил там двустволую сосну.
Она одна возвышалась надо всем лесом. Ее стволы, точно пытаясь обняться, склонили друг к другу свои вершины. А ветви так сблизились, что, кажется, же обнимаются.
Надо всем лесом господствует эта единственная двустволая сосна, и, казалось бы, она всегда должна была бросаться в глаза, но почему-то до сих пор Синго не замечал ее. А стоило ему однажды заметить, и теперь она уже всегда бросалась в глаза.
Сегодня утром проливной дождь, и двустволая сосна едва видна.
– Сюити, – окликнул Синго. – Что с Кикуко?
– Ничего страшного. Сюити читал еженедельник.
В Камакура на вокзале он купил два журнала и один дал отцу. Синго держал его в руках, не читая.
– Что же все-таки с ней? – тихо повторил Синго.
– Жалуется, что голова болит.
– Странно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27