– Не скажите. Иной три университета кончит, а сядет раньше инвалида – милиция не сгонит. – Ответ старичка с палочкой.Покинутая им скамейка разговорилась. Хоть бы потише хвалили – щеки горят. Артист не артист, а публичных осмотров не выносил Павликовский. Да не шумите вы так старички.– Иной сам сядет, девицу усадит, мало ему – и портфель рядом установит. Стой тут над ним! И ноги тебя еле держат, а он хоть бы хны.– Не говорите! В прежние времена…– Что вы! Нынешние молодые – хозяева жизни. А у себя-то на собраниях за нравственность выступают, а? По бумажке культурный облик выкликают, да?– Не говорите! Именно по бумажке. Здесь-то без бумажки – вся культура вон из головы, и все!– Да! И хоть бы хны! Хоть бы хны!Господи, скорей бы остановка. Весь на виду, герой вагона. 10 часов 50 минут. Вышел, смешался с толпой. Но, с другой стороны, хорошо поступил, правда. Все-таки в старшем поколении бодрость духа поддержал, веру в молодость. Бегом – на эскалатор. Кто еще тут – в лицо заглядывают. Ясно. Девицы-киноманки. За спиною шепот: «Мадам Бовари», «Мадам Бовари»… Ну, ничего. На жизнь жаловаться – грех. Вот сейчас рольку разложим, рукава засучим, Гошкиной шепелявостью блеснем. Выше голову, артист. И – вверх по эскалатору. Вон еще группа любителей, почитателей, узнавателей. И чего его рассматривать? В жизни-то он так себе; лучше, чем на сцене или на экране, ни за что не проявится. Чудаки любители. Но все же – извините, приятно. Рассказами своими или пьесами никого, увы, не удивил, не порадовал. Зато актерство – на некоторой утоляющей высоте. Ну, конечно, судя по тому, как складывается популярность. «Служенье муз не терпит суеты, Прекрасное должно быть величаво…» Не забыть бы билеты заказать, маме позвонить и от Губина-молокососа вовремя отвертеться. А то ведь на радию не поспеет Леонид Популярович.Очередь у кассы театра возвещает о добрых морально-финансовых перспективах. За десять дней билеты раскупаются. Только два из репертуарных двадцати названий не очень-то пользуются спросом. Ничего, выйдут «Аты-баты», отхлынет премьерный ажиотаж, появится и третий скучняга. До чего же тошно вылезать на сцену, когда в зале лысеют некупленные кресла! Знали бы люди – из жалости бы аншлаги устраивали.– Доброе утро, Клавочка!– Доброе утро, Леночка!– Семен Михалыч, доброе утро!– Доброе утро, Ленечка!– Ленечка, здорово.– Здравствуй.– Леониду Алексеевичу – Виктор Тополев! Кланяюсь и поздравляю.– Здравствуйте, Виктор Олегович. С чем именно изволите приветствовать?– Поздравляю с тем, что вы почтили наш скромный храм…– …нескромным вашим присутствием! Лёха, нечего с ветеранами трепаться, марш на репетицию!– Привет, Кулич. Зина! Ты вчера лекарство достала?– Ой, Лень, забыла тебе позвонить: спасибо, милый, мама поправляется. Проси что хочешь. Твоя должница Зинаида Андревна.– Чего хочу – попрошу. Не на людях, конечно.– Лень, я твоя! – убежала Зина. – Я вся твоя!Разбегаются из раздевалки актеры, на ходу причесываются, острят, обнимаются. Некоторые мрачно сторонятся иных сослуживцев. Кое-кто, закуривая, косится мельком, с видом явного недоброжелательства. Из репродуктора доносится голос помощника режиссера Катерины Николаевны: «Доброе утро, дорогие товарищи. Не забудьте расписаться в табеле, искать никого не буду. Даю звонок на репетицию „Аты-баты“. Просьба пройти в большой зал. Репетиция „Воскресения“ начнется через полчаса, задерживается Юрий Сергеич».– Где это он, любопытно, задерживается, неподражаемьй наш шеф? – рокочет Тополев Виктор Олегович. Он то ведь явился, как и 30 лет назад, ровно и четко, за 10 минут до срока. И тут уж, извините, все повинны, весь свет, если ему, ветерану, снова приходится ждать… – Что это за такие задержки, кто смеет руководителя прославленного театрального коллектива…«Юрий Сергеич просил начинать без него. Кого интересует, где режиссер, – он обещал объяснить лично. В министерстве он, вот где». Катерина Николаевна, старый помреж, знала свое дело превосходно. Звонок – длинный, привычно резкий – совпал с курантами входных часов у гардеробщика Николая. Это означало старт рабочего дня актеров, реквизиторов, электриков – всего населения театра. Кроме того, звонок поздравил Леонида Алексеевича с началом пятого трудового часа. «Служенье муз не терпит суеты…» В большом зале мирно перездоровались двадцать два вызванных актера и один режиссер, молодой Губин, любимец Гончарова по ГИТИСу, подающий надежды режиссер. Сегодня, на его шестой репетиции, у подавляющего большинства актеров одно и то же желание. А именно: чтобы Яша Губин в дальнейшем подавал надежды в другом театре, на других актерах…– Ну, начнем. Приступили. Анечка, Леонид Алексеич, Андрей Иваныч, давайте вчерашнюю сцену.Другой бы на том и осекся. Вышли бы актеры и стали пробовать играть, привыкать к обстоятельствам, к ролям. Поискали бы с режиссером чего-нибудь любопытного. Нетушки, папочка, как сказала бы Ленка Павликовская, так не пойдет, так не игра. Кстати, не забыть бы перед радио домой позвонить. Забудет тетя Лиза, что для Лены со вчера котлеты оставлены в холодильнике.– Прежде чем вы начнете, я вот что. Помните, как Сулержицкий – Качалову: «незаметно замечать?», а? Ань, а? Андрей, где-то понял? Лень, а? Незаметно замечать! Пусть текст идет, а вы друг друга щупайте – где-то вот до этого места: «Да знаю, знаю, милый мой! Не первый раз в лазарете!» Лень, а? Ань, а? Андрей? Это ведь где-то то, да?!– Простите, Яша. Давайте попробуем. Там видно будет.– Или как Гордон Крэг, когда артисты заскучали: «А вы спиной не пробовали партнера увидеть?» Потрясающий мужик! Спиной! Как нам Мансурова рассказывала. Они с Алексеевой в гражданскую войну жили вместе. И кошка у них была. Имени ее не помню. Скажем, Мурка.– А я помню, – рявкнул Леонид, и все приготовились сдерживать улыбки. Но Леонид хмуро упрекнул дипломанта Губина: – Нельзя забывать кошек больших артистов. Степанида звали животную, Степанида. Этот случай описан в журнале…– Лень, а? Отличный пример, ну? Они у кошки своей учились общению! Как та мышей ловила. Кошка и мышь – стоп! Обе затихли. Эта не двигается, и эта, в лапах у этой, не двигается. Обе не двигаются. Эта ждет: если эта двинется, ррраз! И на Кавказ! Черта с два! Кошка вдруг вялая, томная, будто эта ей не нужна, а? Спиной размякла, башкой затылок рисует, а лапы держат эту! Элемент кино где-то, а, Андрей? Ань, а? Мышку нервы где-то отпускают, она проверяет глазом: безопасность вроде бы, да?– А Степанида? – придвигается Леня. Все улыбаются. Губин значительно поднимает указательный палец:– Лень, а? Кошка совсем разобщилась, отконтачилась от мышки. Тогда эта делает рывок, а эта в одну десятитысячную долю секунды – каррамба! Бац! Чем она общалась? А?! Лень, а?– Давай репетировать! – Леня показал на часы.– Да, поехали. Анекдот слыхали? Стук в дверь. «Кто там?» – «Мосгаз»… Слыхали? «А я Фантомас!» Слыхали?– Подожди, Яша. Ты уже столько накидал. Давайте теперь воплотим. – Это уже Андрей заскучал.Все-таки с места сдвинулись. Один лег на диванчик и, поглядывая в текст роли, сморщился от воображаемой боли в плече. Аня «вошла» якобы в палату и, держа осторожно свои листики, как поднос с инструментами, обернулась на Леонида. Тот склонился над «больным» и, переводя глаза с партнера на текст, зашепелявил по-гошкиному: «Ради бога, не учите меня жить. Вы ранены. Ваше дело – лежать и не рыпаться. Кто из нас кончил медицинский?…»– Минутку. – Губин подскочил к дивану. Подвижный, эрудированный, добродушный. Кабы еще не отвлекал чепуховыми разговорами. Конечно, есть много актеров, которых хлебом не корми, ролью не тревожь – дай потрепаться на общие темы. Но Леонид как зубную боль переживал всякую неконкретную болтовню.– Минутку. Лень, это шутка? Или ты пробуешь?– Я пробую. Можно дальше? – прошепелявил он на последних словах.– Лень, а? Может, не будем? Серьезный врач, влюблен. Может, нутром возьмем? Зачем штукарить?– А мне нравится.– Чего ты, Яша? Это ничему не мешает. Пусть шепелявит.Артисты поддержали. Началась дурацкая дискуссия. Губин для порядку поартачился, напомнил еще две цитаты из Михаила Чехова и Виктора Розова и отошел на запасные позиции.«Кто из нас закончил медицинский? То-то же».«А!!!» – заорал Андрей.«Правильно, больно. Очень хорошо».Все захохотали. Кусочек сцены сегодня сложился. А благодаря шепелявости имени Гошки образ смягчился и стал принимать будущие очертания. Присутствующие оживленно следили. И только Губин не унимался. Он словно не затем сюда пришел, чтобы сделать спектакль наилучшим образом, он словно с кем-то просто пари заключил тормозить и сеять скучищу.– Минутку. Активность, Лень, где-то верная, но что-то мне в ней не нравится. А ты, Ань, здесь лучше. Так. Что я хотел сказать, Лень, а?– Яша, поехали, время. У тебя три сцены вызваны – можно до конца дойти?– Лень, а? Не гляди здесь на Андрея. Надо где-то Дать понять: он другим занят. Не люблю я примитива, товарищи. Все мы в лоб умеем играть. Почему нас Жан Габен так удивляет? А? Лень, а? Ничего не делает в лоб. Или помните у Орленева в записках…– Яш, помнишь письмо Мамонтова к Дальскому: Дальский, говорит, кончай отвлекать артистов! Дай им свободно свое мастерство оттачивать! Яш, а? Где-то то, а? – грубовато передразнил Павликовский режиссера. Пауза. Яша заморгал и надулся.– Я вообще могу уйти, репетируйте сами.– Яш, да он шутит!– Да бросьте вы, ребята! Яш, на юмор-то обижаться!– Яш, делай скидку на кинозвездность: Ленька привык к реактивным скоростям…Яша сел, грустя и соображая, за режиссерский столик. Леня, не извиняясь, продолжил сцену, мимикой для всех, кроме Яши, изобразив, как ему надоела галиматья. Сцена дошла до конца. Пауза. Артисты виновато глядят на дипломанта. Дипломант – на пачку своих сигарет.– Яш, дальше пойдем? Или повторять будем?Леня, взглянув на часы (12.25), быстро оказался наедине с обиженным. Шепот. Рука – на плече «подающего надежды», дружественно похлопывая…– Яша, кончай дуться, делай скидку на киновредность. Кончай дуться. Ты хороший малы! Вот, кстати, тебе с женой билеты на мою премьеру в Доме кино. Ты просил – я достал. И там, в буфете, за коньяком, я тебе все объясню. Зачем артистов пугать? Ты – талант, я талант, чего дуться?– Лень, я не дуюсь. Ты пойми – я человек. Мне трудно всухомятку. Я должен понять, что, как, куда, и разбередить себя и вас.– Об этом тоже поговорим. Это не бередение, а фантазия твоя. Поверь моему опыту, ты – хороший, умный малый. Я пошел, ладно?– Ладно. Спасибо за билеты. Завтра попробуешь то, что я сказал насчет второго плана? У него больной, а второй план у него где-то она, любимая, а? Лень, а? Где-то?– Ну разве что где-то, Яш. До завтра.– Сцена в лазарете свободна! Прошу окопную! – неожиданно бодро вскричал молодой режиссер.Леонид выскочил к главрежу. Нету его. Тогда к директору. Тот отчитывает слесарей, ибо вчера на спектакле лопнула труба и залило женский туалет. Скандал. До антракта не успели заштопать, ибо второй слесарь был пьян. Директор орал на старшего слесаря, вместо того чтобы сразу выгнать виноватого. Леонид вышел в комнату месткома. Звонок.– Алло, нет, не Борис Алексеич. Нет, не знаю. Да, Павликовский. Здравствуйте. А с кем имею честь… А, из райкома. Хорошо, записал у него в календаре. Что? Да? Спасибо, служу Советскому Союзу. Ну и что ж, что роман французский. Актер-то советский. До свидания.Быстро набрать номер мамы. Тьфу, занято. Тогда Тамары.– Слушаю!– Нет, это я тебя слушаю.Отошел, психопат? Что скажешь?– «Моя снежинка, моя пушинка, моя царевна – царевна грез… Моя хрустальная… – бархатным меццо-баритоном запел Леонид Тамаре. – Моя жемчужная…»– Слава богу, – сразу растопилось в прохладной трубке. – Слава богу, догадался.– «к твоим ногам…»– Спасибо, Лёшик черноголовый…– «…я жизнь свою принес!»И повесил трубку, чтобы не снижать эффекта. На душе согревающе похорошело. С улицы донесся скрип многих тормозов. И на смену заплакала сирена «скорой помощи». Леонид привстал, последил за улицей. Среди прохожих узрел Матвея Борисыча, главного администратора. Черт с ним, надо еще поунижаться. По внутреннему телефону – звонок в кассу: 3–4.– Элла Петровна, любимая – жуть! Когда любит поэт…– Лень, не балуй. Мой сын тебя вчера пятый раз ходил в кино просматривать. И чего он в тебе нашел?– Эллочка, детей надо уметь понять. Они гораздо, я бы сказал, сугубее нас. Они умнее и ширше, як душой, так и… Кстати, во имя сына и ради святого духа…– Леня, билетов нету. Иди к директору. Вся бронь в Моссовет ушла. Сессия, Леня, сессия.– Элла Петровна, вы – мать, и я – мать: Тополев получил бронь? Отказать, он бездетный! А я, Элла, отец, и вы, Элла, отец, а брат брата всегда поймут, так?– Леня, у меня в кассе народ, мне не до шуток. Зайди после перерыва.– Эллочка, я зайду чичас. И повешусь возле билетного сейфа. Мне врачам дочкиным – на Арбузова четыре билета! Умру, а добуду!– Через директора! Все, Лень!– Через тебя, злодейка! Иду! – угрожающе закончил актер.По городскому – домой. «28 – все нули – с хвостиком».– Вас слушают.– Теть Лиз, как дела, родимая?– Добрый день, вот списочек звоночков. Из редакции Зерчавкин Натан – я ему сказала «в среду». С «Мосфильма» привезли сценарий с запиской. Прочитать?– Не надо. Все ясно. Зерчавкин был сердит?– Нет-нет. Даже сказал: «Ну, привет ему огромный».– Значит, очень сердит. Позвоню. Дальше.– Дальше – мама.– Черт, сейчас позвоню.– Да уж, маме надо звонить, дорогой мой. Посмотрим, как твои деточки с вашим воспитанием…– Хорошо, теть Лиз. Ленке котлета в холодильнике, слева от морозильника. И огурец не забудьте!– Не забуду. Ой, забыла: Дима Орлов едет в Голландию не в мае, а через два, что ли, дня. Велел позвонить. Так. Это я сказала. Ну, все. Опять девица в трубку дышала, повесила. И какая-то спросила тебя, хихикнула: «Привет ему от Нади». Надя – это кто?– Никто, теть Лиз. Так же как и Маруся, и Перепетуя. Спасибо, родимая. Целую крепко – ваша репка. Ленка – чтобы отдохнула. У нее тяжелый был день.– Я знаю, две математики. Маме не забудь.– Целую!Звонок маме. Занято. Бегом – к директору. Время – 12.35.– Лукьян Михалыч, на одну минутку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12