Вениамин Борисович Смехов: «В один прекрасный день...»

Вениамин Борисович Смехов
В один прекрасный день...



OCR Busya
«Вениамин Смехов «В один прекрасный день… Повести о театре»»: Советский писатель; Москва; 1986
Аннотация Один день из жизни актера Леонида Павликовского. Как любит говорить отец: «Извините, что без скандала обошлось». Вениамин Борисович СмеховВ один прекрасный день… Утро Понедельник 14 марта 197… года у драматического актера Леонида Алексеевича Павликовского начался как обычно, в семь часов утра по его собственному будильнику. Ничего особенного, утро светлее зимнего, но пока еще темнее летнего. В семь часов проснулась первая забота Леонида и его отцовская совесть, остальные спали. Кажется, что спал весь мир: все люди, дома и дела, а также знаки препинания вместе с заглавными буквами. Вот дозвенел будильник, медленно освободился человек от разлюбезного одеяла и в нижнем белье прогулялся по квартире. Надо сделать зарядку, но руки и лицо уже вымыты холодной водой, значит, сегодня поздно делать зарядку. Леонид – еще не спеша – зажег газ, поставил полный чайник зеленого цвета, вошел в комнату, где спали жена Тамара и дочери, наклонился над старшей и громко прошептал: «Леночка, ты слышала звонок? Пора, миленькая, пора в школу». Длинноволосая головка контрольно приподнялась над подушкой и в тот же миг скрылась под стеганой голубизной. Леонид улыбнулся, взглянул в окно. Перед подъездами двигалась мусорная машина. Появились отдельные прохожие, они шли быстро и на ходу застегивали пуговицы на пальто. Часы на стене показали десять минут восьмого. Леонид зевнул и сделался бодрым. Со двора раздавалось ворчание подъемного крана. Город проснулся.«Леночка, все! Опоздаешь. Быстро!» – протелеграфировал отец жестоким шепотом. И дочь села в кровати, не открывая глаз. Каштановые дебри волос разбежались по детским щекам и шелковой ночной рубашке. «Пап, ну, ну, ну!.. Еще минутку, и все». Она сладко рухнула на подушку. Леонид оглянулся на неподвижные тела Тамары и младшей Аллы. Он нежно обхватил пальцами дочкин игрушечный нос и чмокнул ее в щечку. Младшая Алла в дальнем углу перевернулась на спину и тоже чмокнула, во сне. Жена Тамара громко вздохнула и выбросила из-под одеяла голую ногу.Восемнадцать минут восьмого. Леонид выбежал в свою комнату. На ходу грозно прокричал: «Черт возьми, каждый день одно и то же! А ну, всем встать моментально! Лена! Я уже не прошу!» И, застилая свою постель, уже издалека: «Через пять минут завтрак на столе! Не серди папу, лучше не серди папу!»7 часов 35 минут. Кухня. Лена доедает непременную яичницу. Папа наливает ей чай.– И долго я буду доставлять себе эту радость? Как ты думаешь, дочуркин?– Какую, пап? А знаешь, Оля вчера поссорилась с Тоней Валяевой! Я видела.– Ну вот эту радость: мыть за тебя посуду? Наливать чай? Умолять проснуться?– Я тебя не прошу. Я с удовольствием сама. Давай я помою.– Ладно, обойдемся. Десять минут всего тебе до ухода. Ну, не рассиживайся, беги, дочь!– А поцеловать отца?!– Подхалимажка!– Это если бы я была Машка! А я Ленка. Значит, подхалиленка, да? – И бисерным, звонким хохотом разразилась на папашиных руках, дрожащих от смешанного чувства радости, гнева и тяжести семилетнего тела.– Все! Марш! Глянь на часы!– Мама! – и, охнув, первоклассница исчезла в недрах совмещенных удобств.Следующий номер программы – малышка. Вошел снова в комнату. Батюшки! Мать по-прежнему недвижима, а эта – худющая, быстрорукая пигалица – юный обожатель сюрпризов – готова! Стоит во всем положенном (на столе, где куклы), вытянулась в струнку и состроила гримасу. Перевод гримасы на русский язык: «Это что же за чудо такое, что за волшебница девочка Аллочка – золото неумытое, счастье непрекращающееся?!» Губы поджаты, глаза – на лбу, руки – по швам. На часах – 7.45. Не успев отдать должное гениальности младшей, отец берет дитя под мышки и буквально вставляет в валенки, стоящие в прихожей. Дальше – в туалет. Умываться. Далее – в кухню. Там левой рукой надевается кофта, платок под шапку и рейтузы под валенки, а правой – бутерброд в зубастый ротик, туда же – чай с молоком… А оттуда вопль: «Ты что?! Атанина Михаловна не велит кормить! Мы же в садике завтракаем! Я же там аппетит потеряю!» – «Давай-давай быстро, от одного кусочка такие худые ничего не теряют! Лена, ты готова?!»7.55. Ревет за окном бульдозер, скрипит подъемный кран, слышатся крики детей: «Валька, кинь битку, у нас первого урока не будет. Зебра заболела!» – «Ура! Лови! Бегу!»Леонид Алексеевич Павликовский предупредительно распахивает дверь перед детьми. Вот бог – вот порог.– Все, все, все! Лена, не тяни! Аллочка, беги, жди ее там, сама не иди, слышишь? Лена! Алла вышла, марш – все, все, все!!!– Пап, ну, пап, ну! Не кричи! Голова заболит, у нас и так тяжелый день! Две математики, понял?Лена, поддержанная за попку пятерней отца, вылетает в дверь. Все? Нет, дудки. Из комнаты прорезается начальственный звук материнского голоса:– Лена, ты забыла форму! У нее же физкультура!.. Догони ее!– Вот беги и догоняй, если вовремя не можешь просну…– Как тебе не стыдно! «Мужчина»! Задержи их! Там форма на пылесосе в черной коробке! Леонид!!! Сейчас же!Восемь часов одна минута. Л. А. Павликовский, молодой актер драматического театра, прожил целый час своего нормального рабочего дня. Быстро завтракать. На ходу заглянуть в холодильник: молоко кончается, колбаса кончается, супа – на один день, масла – еле-еле. Ясное дело. Вымыть посуду. Нежданной негаданностью на кухне воцаряется розовый пеньюар, в нем – жена Тамара, а в ней – три тысячи претензий…– Еще бы, разве обо мне можно подумать! Ему бы поесть, все сделать, а я беги голодная, полдевятого, только-только не опоздать…– Во-первых, пятнадцать минут девятого; во-вторых, почему я, почему не ты должна готовить?…– Как тебе не стыдно! «Мужчина». Еще пожалуйся на свою жизнь: великий артист, скверная жена, ты мне все – и деньги в дом, и детей готовишь! Кормилец вообще, поилец! Спасибо.– На, не рычи; что кидать: колбасу с яичницей или котлету? Масло шипит точно как ты, в один голос…– Не надо, не надо, я сама уж. Кто на таком огне греет? Сколько раз говорила: яйцо на холодное масло разбивают. Невкусно же так. Ладно, уймись, спасибо.– Я тебе сыр нарезал. Чай наливать? Лимон будешь?– Спасибо, Ленечка, успеваю. Не надо лимон, у меня изжога. Целует еще! Не хочу в губы, ты зубы не чистил.– Здравствуйте! Ну-ка, немедленно, Афродита Тамаровна! Обнимка – ап! Поцелуй – ап…Две минуты необъективной, но взаимной нежности в кухне, между остывающим чаем и тарелками из-под еды, на которые горячо струится вода в раковине.– В холодильнике пусто; учти, у меня после работы – зачет, я дома буду к ночи. И что завтра на обед ребятам?– Да я в магазин бегу, успокойся.– Леенька! Вот это человек! Сама целую. Ап. Вот это да.– Правда, мужчина?– Вот это мужчина!Семья мирно-поспешно переодевается, кровати застилаются. На улице – грохот стройки и крик старушки Демьяновны: «Клавдия Степановна, вы дома? Клавдия Степановна, вы дома? А, Клавдия Степановна! Доброе утро. Вы дома – я к вам».Восемь часов тридцать восемь минут.– Фу, опять впритык. Ну, жизнь! Может, вместе выйдем? Лень? Хоть до метро?– Три минуты семьи? Глядеть не могу на эти штучки. О чем твои химики думают? Влепили бы выговор, понизили до младшего инженера.– Понизят, понизят. Ты попроси – они понизят. Меня вообще из милости держат. Пока ты – великий артист и Арсеньев ходит к тебе на спектакли… А уйдет в Академию… Я готова! Не тяни. И банку достань – для сметаны. Тетя Лиза обещала борщ сделать.– Я не обещала – первый раз слышу! С добрым утром!На пороге другой комнаты – улыбка тети Лизы-Джоконды, 75-й год жизни и готовность наконец поговорить с племянницей и зятем. Не тут-то было. Молодые хором грохнули: «Доброе утро, теть Лиз!», и с вешалки слетел воздушный шар, возмущенный стуком двери. Тетя Лиза, не расставаясь с улыбкой, заявила: «Девочка готовила шарик для садика, девочке велели принести, она его готовила, и никто, никто девочке не напомнил! Безобразие». После такого монолога шарик перешел в большую комнату, где занял вчерашнее место между медвежонком без лапы (черный цвет, подарок бабушки) и жирафом без уха (апельсиновый цвет, изделие из толстого стекла, подарок папы маме к третьей годовщине свадьбы). Старушка обошла комнаты, что-то поправила, открыла форточки, сказала себе: «Никогда не успевают, нельзя на полчаса раньше встать, вечно спешка, безобразие, пойду кофе пить», – и подошла к телефону, ибо он зазвонил.– Слушаю! Доброе утро… Нет, он только что ушел… Думаю, через час, в одиннадцать в театре репетиция… Не думаю… Лучше перезвоните через час… Хорошо, обязательно. Я всегда передаю, когда называют имена. Гулякин? Ах, Гурари! Передам. Всего хорошего.Восемь часов сорок пять минут. Расставание у порога метрополитена. До этой минуты от дверей дома шел диспут о летнем отдыхе. Тамара утверждала, что мама прекрасно справится с внучками и место хорошее, Украина, а в августе они по дороге из Москвы в Крым захватят обеих дочек. Леонид предлагал на этот раз школьницу направить в лагерь – и дисциплина там, и развлечения, и сверстники, а уж потом соединить всех в августе в Крыму.– Ладно, – отпарировала Тамара, – с тобой бесполезно, ты упрешься – и ничего! Твой лагерь противопоказан Ленке: она медлительна, ранима, ее в два счета обидят и затрут такие вот Тони Валяевы! Я бегу, я опоздаю. Не забудь сметану. Тетя Лиза борщ обещала. Напомни ей, кстати, про борщ.– Целую, подруга. Завтра поговорим. Совсем забалуете девку. Да, что-то она сегодня про Тоню Валяеву…Мать резко задержалась:– Что? Опять с Олей? Ну что?– Да, говорит, они поссорились с Олей.– Дай-то бог. Эх, кабы эту Олю в чувство привести. Ты видал, как Ленка ее любит? Знает, что предательница, знает все ее фокусы с этой Тонькой – и все равно… Ой, пропала!И, взаимно чмокнувшись, они расстались. Милиционер на перекрестке проспекта Мира и Безбожного переулка громко засвистел. Дружно рванулся поток машин; одни к Выставке, к Рижскому вокзалу, а другие к центру и к Садовому кольцу. Леонид быстро шагал к гастроному. Часы у аптеки на той стороне показали без десяти девять. Тамара схлопочет выговор, это точно. Перейдя трамвайный путь, он машинально задержался глазами на чьих-то изумленных лицах, очнулся, отвел взгляд и вбежал в магазин. Все-таки успел услышать голоса вдогонку: «Козаков!» – «Нет, Павликовский!..» – «Да Козаков, тебе говорят!» После кинофильма «Госпожа Бовари» его стали узнавать на улицах и в метро. Секретарь директора магазина:– Вы к кому?– Евгений Несторович у себя?– У него бухгалтер.– Да я на минуту.Вошел в кабинет, где под японским календарем раскачивался в кресле сам зав. пищеблагами с орденской колодкой на груди. Директор любил с семьей выходить в свет, в театры, на стадионы, в цирк, он радушно опекал артистов, певиц и футбольного ветерана Соколова из дома номер сорок.– Привет, дорогой. Подожди минутку.Бухгалтер неодобрительно глянул на Леонида, бегло пробурчал насчет чьей-то штатной единицы и, подобрав штук сто бумаг со стола, вышел. Директор протянул актеру огромную пятерню:– Давай садись, Леонид Алексеевич. Играешь сегодня, что даете?– «Ревизора» даем, Евгений Несторович. Вам вроде понравилось?– Да-да, лихой спектакль, молодец Гоголь. И ты там в порядке. Сыну моему Тополев не понравился. Он на пенсию не уходит?– Вряд ли, у нас прямо на сцене принято умирать. Редко на пенсию. Я запарился тут, опаздываю, как всегда… Евгений Несто…– Зря, молодых много, подпирают, что за подарок этот Тополев. Ни черта не слышно, тоже мне Ульянов. Он, по-моему, под Ульянова работает. Ошибаюсь?– Да вряд ли, он больше под себя. Нет, в «Битве в пути» он отлично сыграл. Не помните?– В кино?– Нет, у нас в театре. Хотя мы еще не были знакомы, вы «Битву» не видели. Отлично играл. Жалко, сняли спектакль. Такая профессия… – Леонид нервно глянул на часы, электрические часы под самым потолком кабинета. – Профессия не сахар. Одни славят, на руках носят, кажется, доказано: Тополев – талант. А другие вот…– Где там талант? Он у него во рту застревает, между вставными челюстями! Тоже скажет: талант! Вот Золотухин талант. Табаков – это я понимаю. Или артист Павликовский Леонид – в полном порядке.– Ну уж ладно.Теперь не остановишь. Да и то: грешно прерывать, когда тебя хвалят, да еще директор магазина, да еще в прошлом летчик-истребитель. Мужик и вправду любопытный, с прошлым. А время потерпит, не в очереди же стоять.– О тебе же, Леонид Алексеич, – чего «ладно-ладно»? – в «Вечерней Москве» ясно сказали: артист многообещающий, как там, вселяющий, с чувством вкуса, а? Это за «Ревизора» твоего или… Позабыл.– Насчет «В поисках радости» Розова.– Отлично сыграл. Помню. А ты – Тополев, Тополев… Чего надо-то? Сегодня есть вырезка, только завезли. Говори, дорогой.– Значит, так. – Он слегка покраснел. Вроде самого директора и не стеснялся, но как доходит до заказа, до «одолжения»… Опять покраснел. – Значит, мяса мне кило два, колбасы, если есть, докторской.– Грамм восемьсот?– Нет, семьсот хватит. Водка есть? Две тогда. Что еще?– Окорок не надо?– Надо. Семьсот тоже. Яиц по девяносто копеек – можно три десятка? Апельсины есть? Тоже. Два кило. Что-то жена просила…– Сыр финский, нет?– Ага, спасибо, это сразу килограмм. Очень вкусный сыр-то. Рыбы такой… как ее… нету?– Севрюги, осетрины нет, через неделю обещали. Все? Про сигареты помню. Потерпи десяток дней – завезут, позвони. Все?– Ну да, все. Мерси, Евгений Несторович.Директор вызвал секретаршу, передал ей листок с заказом. Звонок телефона. Пошел разговор с базой или с торгом. На часах – 9.00. Леонид Павликовский, драматический артист, прожил ровно два часа из своих рабочих суток.Пока заказ подбирался за кулисами магазина, отец семейства прошелся по торговым залам и во вновь открытом отделе самообслуживания быстро отяжелил сумку молоком, кефиром, творогом, пачкой чая, пачкой масла и тремя бутылками нарзана. Порядок. Вернулся в кабинет (пришлось протиснуться сквозь шумную очередь за тортом «Сказка») и получил свои свертки, оплатил, поблагодарил и, довольный, что директор опять висит на телефоне, раскланялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12