– Как же, помню,– сказал Шимон,– сидел както староста здесь, выпивал, а старик нищий заходит.
«Выпей со мной, братец»,– пригласил его староста.
Нищий выпил и захмелел, а староста мне и приказывает: «Уложи-ка его, Шимон, да поудобнее!»
– Выпьем,– предложил крестьянин Михаил,– помянем покойного добрым словом.
Все выпили, и тут снова заговорил седой Станко:
– А мне не забыть, как сидел староста перед своим домом вечером, накануне злосчастной поездки в город. Я присел рядом с ним. на лавочке, а он мне и говорит: «Станко, дружище, дай руку». Подаю ему руку, а он мне: «Слушай, брат, разве про себя наперед что узнаешь? Вон священник из Строжи всегда одно и то же твердит: из деревни, мол, уезжаешь, а вернешься, нет ли – дело темное. Так и пребываешь в вечном страхе, по себе, небось, знаешь, Станко,– кто без греха? Вот я и подумал: поставить бы в часовне святого Иозефа возле леса большую свечу во искупление моих грехов. Может, как умру, скажет мне отец небесный: „Пока свеча не догорит, будешь в чистилище, а потом на небо возьму“. Так все и думаю об этом последнее время. А вчера приснилось мне, будто святой Йозеф присоветовал: „Гляди только, дружище, чтоб свеча была побольше!“ Я и прикинул: вот, мол, поеду в город, куплю большую свечу. А что, как пить начну, деньги спущу, а свечу-то купить и позабуду?» Тут он мне и говорит – как сейчас, его вижу, покойника: «Станко, дружище, сделай одолженье, дам я тебе денег на свечу, а как умру – купи и поставь в часовне святого Йозефа, пусть горит во искупление моих грехов. Грешен я, Станко, ох и грешен!»
Седой Ставке выпил, утер набежавшую во время рассказа слезу и продолжал:
– Дал он мае деньга и говорит: «Вот тебе, дружище, три гульдена. На большую свечу хватит! То-то будет гореть, пока я буду мучиться в чистилище! Как догорит, знайте: староста ваш уже в царствии небесном. И потолще пусть будет, больно много у меня грехов. Придется помучиться. Держи деньги крепче да не забудь про свечу. Когда зажжете ее в часовне и пойдете лесом, перекреститесь и скажите: „Дай ему, господи, вечный покой, много он грешил, но бог милостив“. Все это покойный староста мне за день до смерти говорил, эх, кабы знал, бедняга, что сегодня схороним его под лиственницами.
Седой Станко снова вытер слезы, вытащил из-за пояса три золотых, положил их на стол и сказал:
– Вон как вы весело блестите! – Поеду в город, куплю свечу большую-пребольшую. Ох, бедный наш староста, копил ты эти золотые и думать не думал, что так скоро в часовне святого Йозефа будет гореть свеча в упомин твоей души.
– А что ему было копить? – буркнул Земб.– Ведь он как? Всем известно: налоги соберет – а мы платили исправно – да и пропьет все. Куда там в город деньги возить! А если возил, так не все.
– Он сам про себя говорил,– сказал Мачех,– грешен, мол, дня нет, чтоб не согрешил. Обещал мне похлопотать, чтоб сына не забрили. «Это влетит тебе в копеечку,– говорит,– зато будь покоен, я уж с начальством договорюсь, как рекрутчина подойдет».
Отдал я ему пару гульденов, а сын, почитай, третий год в уланах служит. Вот он какой был, бедняжка наш покойник. Денежки в карман – и дело с концом. Что ему три гульдена оставить на свечу!
– А то, случалось, и взаймы брал,– припомнил молодой Хохлич.– Раз ко мне пришел: «Дай,– говорит,– парень, гульден». Я дал. А потом спрашиваю как-то: «Эй, староста, деньги-то когда вернешь?» А он мне: «Помилуй, да разве я тебе должен?» – «Да что ты, староста, опомнись!» – «А чего мне тебя обманывать,– говорит,– мы с отцом твоим в ладу жили, так что прощаю тебе, парень, эту шутку».
Земб с вожделением посмотрел на три гульдена, лежавшие на столе, и сказал:
– Бывало, и мне не нравилось, что он, бедняжка наш, сегодня взял, а завтра вроде бы и забыл. Однажды одолжил я ему гульден, а как припомнил должок, он мне в ответ: «Не помню, дружище, ей-богу, не помню, сдается, не брал я у тебя взаймы».
– Все мы грешники на этой земле,– заметил крестьянин в кунтуше.– Правильно староста говорил, грешник он был большой, но, я думаю, простить бы ему надо...
– Да вы только вспомните,– продолжал молодой Хохлич,– покойный староста и на налогах нас обсчитывал, и деньги взаймы брал без отдачи. Как в хозяйстве у него что кончалось – тоже занимал, а там ищиветра в поле. А теперь ему еще и свечу покупать? Да за что же, я вас спрашиваю?
Земб снова с тоской взглянул на деньги, лежавшие перед седым Станко, и сказал:
– За что да за что! И так всем ясно – не за что. Правильно ты, Хохлич, сказал: и на налогах обсчитывал, и взаймы брал, и долгов не отдавал. Чего там говорить.– Земб накрыл деньги рукой.– Так что, Станко, я считаю, нечего для покойника за три гульдена свечу покупать.
Седой Станко вздохнул:
– Так ведь и у меня покойник – царство ему небесное! – взял как-то золотой, да и пропил его. Богмилостив...– Станко снова вздохнул,– и грехи отпускает по милосердию своему. Зачем же свечу покупать?– Покойник был, конечно, человек грешный, но...– он помолчал и закончил: – Но деньги, хоть и после смерти, честно вернул.
Старый Станко засунул себе за пояс один из трех гульденов и сказал:
– Один гульден по праву принадлежит тебе, Хохлич, один -тебе, Земб.
Вот почему и по сей день темно в часовне святого Иозефа, покровителя покойного старосты. Не горит там большая свеча за упокой грешной души. Темнота в часовне сливается с лесной тишиной, нарушаемой лишь, когда молодой Хохлич, Земб или седой Станко, возвращаясь из корчмы дядюшки Шимона, останавливаются перед часовней, крестятся и шепчут:
– Ох, староста, бог милостив, и без свечи распахнет он пред тобой врата небесные, а ты замолви там словечко за нас, грешных...
За трех сукиных сынов...

Вознаграждение Вознаграждение. Перевод О. Гуреевой.– «Народни листы», 25 апреля 1905 года.



Я служил в налоговом управлении. Сидя на расшатанном стуле в комнате практикантов, где не было даже печки, я что-то переписывал из одной книги в другую, как вдруг кто-то похлопал меня по спине.
Я оглянулся, и перо выпало у меня из руки. Надо мной стоял заведующий канцелярией пан Комарек.
Если старик похлопывал кого-то по плечу, значит, дело было дрянь.
– Прошу прощения, ваша милость,– начал я, заикаясь, хотя не чувствовал за собой никакой вины.
– Переписывайте побыстрее,– сказал Комарек,– а когда все уйдут, останьтесь и попрошу в мой кабинет. Смотрите, не забудьте. Повторяю, не уходите со всеми, а зайдите ко мне в кабинет. Запомните хорошенько, юноша!
Начальник ушел в соседнюю комнату и вскоре оттуда послышался его голос: «Вы, пан Кебл, как я посмотрю, после повышения стали себе вместо жирной грудинки копченый окорок покупать. Помните, значит, про свои годы».
Голос начальника постепенно затихал, но из соседней комнаты еще доносилось:
– А вот пан Марек даже в будни курит виржинские. Наш капитан, бывало, говаривал, что, уж если кто курит виржинские, должен одну сигару на всю неделю растягивать. Закурить в понедельник, сделать пять затяжек, а потом целый день держать погашенную сигару в зубах, во вторник опять закурить, сделать пять затяжек и весь вторник держать в зубах, и так всю неделю, а в воскресенье зажечь остаток сигары, потом погасить, опять зажечь и так докурить всю до конца.
Служитель Ваничек, который что-то переписывал в комнате практикантов, заметил:
– Старик сегодня в настроении, вас «юношей» назвал, а теперь вон все шутит.
– Пан Ваничек, зачем же он все-таки меня к себе в кабинет пригласил? – спросил я удрученно.
– У всякого «зачем» свое «потому» есть,– ответил пан Ваничек.– Может, он хочет вас спросить, небью ли я баклуши или как выполняю свои обязанности. Так вы скажите, что я от работы ни на шаг... Ну вот, старик ушел, все спокойно, так я, пожалуй, пойду выпью кружечку. Если меня кто спрашивать будет, скажите, что, мол, нехорошо ему стало.
Ваничек ушел и оставил меня наедине с моими грустными мыслями.
– Чего я старику понадобился? – думал я.– И главное: в кабинет вызывает.
Я вспомнил про практиканта Фучика, которого старик тоже вот так вызвал однажды к себе, а Фучик вернулся от него и сказал:
– С первого я уволен.
Все уже ушли, Ваничек открывал окна, проветривал служебные помещения и собирал сигарные окурки, когда я с трепетом входил в кабинет заведующего.
Заведующий поднялся навстречу мне и, протирая носовым платком очки, спросил:
– У вас есть собака?
– У меня... Видите ли, ваша милость...-замямлил я, при этом зубы у меня отбивали барабанную дробь.
– Не отрицайте, я вчера с противоположного тротуара видел, как вы с ней прогуливались.
– Прошу прощения, да, у меня есть собака, не извольте сомневаться, ваша милость.
– Так вы любите животных,– перебил меня заведующий,– ведь правда, любите?
– Да, с вашего позволения, люблю, ваша милость,– отвечал я, весь дрожа.
– Это мне в вас нравится,– проговорил начальник,– надевая очки.– Садитесь и слушайте.
Он усадил меня на стул напротив и сказал:
– Мне нравится, что вы любите собак. Вы, пожалуй, единственный во всем управлении, кто, как бы это сказать, не равнодушен к бессловесным тварям. Вы ведь к ним не равнодушны, правда?
– Не равнодушен, ваша милость,– ответил я.
– Вот это мне и нравится,– продолжал начальник,– что вы, человек с небольшими доходами, держите собаку. Я заметил, она у вас хорошо откормлена, живот почти по земле волочится. А что, умеет она у вас какие-нибудь штуки выделывать?
– Прошу прощения, пан заведующий, но она уже очень старая.
– Сколько же ей лет? – спросил заведующий.
– Я купил ее еще щенком, как раз когда стал практикантом,– ответил я.
– Ну, тогда она, пожалуй, действительно старая,– согласился заведующий.– И сколько вы на нее в день тратите?
– Пять геллеров, ваша милость,– не считая налога на собак,– ответил я.
– Что ж, это очень порядочно с вашей стороны, раз вы не бросаете собаку и даже тратитесь на нее.
Да, у человека могут быть чувства, даже если он про сто практикант, ведь у вас есть чувства?
– Так точно, ваша милость.
– Да, да, именно это мне в вас и нравится,– сказал заведующий,– что вы не равнодушны к бессловесной твари, которая чувствует все так же, как человек.
А когда ваша собака была молодая и резвая, умела она что-нибудь делать, ну, к примеру, служить или давать лапу?
– Она многое умела, ваша милость, и служить, и подавать лапу, и искать в кармане сахар.
– И это вы ее обучили?
– Да, ваша милость, это стоило мне немало труда, но все-таки я смог ее кое-чему научить.
– Да, да,– заулыбался заведующий,– я как принял вас на службу, сразу заметил, что вы человек способный и голова у вас работает. И знаете, я в вас не ошибся. Вы выполняли все как надо и угадывали каждое мое желание. Я ведь в вас не ошибся, верно?
– Думаю, не изволили ошибиться, ваша милость.
– И если бы я вам сказал, сделайте то или это, верен, вы бы все исполнили. Например, если бы я попросил вас подбросить угля в камин...
– Да нет, я не имел в виду сейчас,– остановил меня заведующий, когда я бросился к камину.– Это был всего лишь пример, садитесь и слушайте дальше. Я вижу, вы меня любите, как отца родного, ну, а я это ценю, Послушайте, вы можете оказать мне одну услугу.
Заведующий с минуту помолчал.
– У нас тоже есть собака, сучка,– продолжал он улыбаясь,– молоденькая сучка, у которой вот-вот должны быть первые щенки. Моя супруга эту собачку очень любит, но не хочет, чтобы та ощенилась у нас дома. Моя супруга очень чувствительна, боюсь, ей сделалось бы дурно. Одна наша служанка выпустила как-то нашу собачку на улицу, хотя мы ей это запретили, так я дал ей расчет. А теперь, как я сказал, у нее должны быть щенки. Вы, я вижу, животных любите, так окажите мне услугу, возьмите нашу сучку на это время к себе. Собачка красивая и не кусается. А уж когда все закончится и родятся щенки, я вас отблагодарю.
Задаром мне ничего не надо. Эта сучка чистокровный фокстерьер, так что вы уж поухаживайте за ней как следует, вы человек способный. А я вам буду признателен. Вознаграждение за мной. Наша служанка принесет вам собачку в корзинке. Берегите ее как зеницу ока...
– А я уж вас отблагодарю,– еще раз повторил заведующий.– Теперь идите домой. Я пришлю к вам служанку после обеда.
– Большое спасибо за доверие, ваша милость,– горячо благодарил я, и в глазах моих стояли слезы,– будьте уверены, я его оправдаю.
* * *
На следующий день я рассказал служителю Ваничеку о том, что заведующий, доверил мне ухаживать за своей сучкой, что его служанка вчера принесла ее ко мне, что это прелестная собачка, которая понесет самое большое через три дня, и наконец, что пан заведующий обещал меня наградить.
Ваничек сначала посмотрел в потолок, потом на меня и спросил:
– Когда вы подавали прошение о повышении в должности?
– Шесть лет назад,– ответил я.– Я работаю практикантом уже двенадцатый год.
– Ну что ж, тогда это возможно,– сказал Ваничек.
– Что возможно? – спросил я.
– Ну что в награду за это он вас повысит. Например, одного он повысил только через десять лет,– сказал Ваничек.
– Да, наверно, он меня повысит,– с радостью думал я,– ведь это ему ничего не стоит. И отблагодарит.
Когда я, радостно предвкушая свое повышение вернулся домой, хозяйка квартиры объявила:
– Ну вот и все. Всего два щенка, один весь белый, а другой с черными пятнами.
Из моей комнаты доносилось тихое скуление, когда я вошел, моя питомица облизывала своих детей. Я нежно погладил ее.
– Хорошая собачка,– думал я,– если бы не ты меня, бы не повысили.
***
На следующий день я не шел, а летел в управление, чтобы скорее сообщить заведующему:
– Ваша милость, все в порядке.
В половине девятого, как только он появился, я постучал в кабинет и вошел.
– Ваша милость,– сказал я, поздоровавшись,– все обошлось благополучно.
– Это вы о моей собачке,– сказал он с теплотой в голосе,– так все кончилось хорошо?
– Очень хорошо, ваша милость,– ответил я,– она принесла двух щенят. Одного белого, а другого белого с черными пятнами.
Заведующий прошелся по кабинету, как бы раздумывая над чем-то, и наконец сказал:
– Я обещал отблагодарить вас, и я сдержу свое слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26