).

.
И продолжал свою прогулку по саду, улыбаясь и куря загадочную трубку, останавливаемый патерами, которым ласково отвечал:
– Подумайте, amice.
Когда он зажигал ее и где?.. «Когда?» Она была такая вместительная, что он делал это только два раза в день: утром и вечером. «Где?» В своем монастырском покое, который нельзя было назвать кельей. Этот орден никогда не предъявлял к своим членам строгих требований.
«Когда?» С этим было связано новое беспокойство. Видя, что патер Иордан ушел зажигать свою трубку, братия принималась безрезультатно стучаться в дверь его комнаты.
Он запирался. И было слышно только чирканье спичек, Следили, не погаснет ли у него трубка во время прогулки и не постарается ли он зажечь ее где-нибудь в саду, в укрытии; выпускает ли он изо рта сильные или слабые облака голубого дыма; окружали беседку и все кусты в надежде, что трубка начнет гаснуть, вот-вот погаснет совсем, и патер Иордан не захочет возвращаться к себе в комнату, а зажжет ее где-нибудь здесь!
Но нет. Он только дразнил их любопытство. Вдруг раздует трубку и, расхаживая по саду, говорит каждому:
– Замечательная трубка, amice.
Но что им было до ее замечательности, когда они не проникли в ее тайну?
Куда девались мирные послеобеденные прогулки в монастырском саду, с разговорами обо всем на свете, такими тихими, как шум старых деревьев над головой? Беседы о священных предметах, о новых церковных службах, обсуждения проповеди, произнесенной тем или другим из них в воскресенье?
Все уплыло, отошло в прошлое.
Вместо тихих слов: «Какого вы мнения о пастырском послании?» – непривычно громыхало: «По-моему, она зажигается снизу», «Нет, нет! По-моему, сверху!», «Где? Посредине!»
В конце концов достойные патеры стали относиться с небреженьем к повседневной службе. Утренние молитвы читались наскоро. Раньше при чтении молитвенника все мирно дремали, а теперь спать не спали и молиться не молились.
А проповедь! Если прежде молящиеся, посещавшие монастырский костел, не понимали иных произносимых патерами проповедей, то теперь не понимали ни одной.
Отрывочные фразы (я не говорю уж об отсутствии логики, ее обычно в проповедях не бывает), перескакивающие безо всякой связи с одного предмета на другой, звучали совершенно невразумительно для душ верующих, не давая им опомниться от изумления.
И не только патеры лишились покоя. Тревожное состояние передалось мирянам и простым монахам, захватило брата кухаря, который стал задумываться и портить пищу. Неслыханное дело! Во время богослужения монашеский хор не пел уже с прежним усердием. Голоса то и дело звучали вразнобой.
Новый слух прошел по галерее: настоятель хочет обладать этой трубкой!
Он и в самом деле хотел этого и давал за нее Иордану драгоценный чубук с золотыми украшениями.
Снова галерею облетело известие: о том, что возразил патер Иордан на это предложение.
– Reverendissime,– сказал он,– это единственный предмет, отказанный мне покойным дядюшкой, единственная память о брате моего покойного отца. Я не могу отдать эту трубку, reverendissitne.
Известен и ответ настоятеля.
– Милый Иордан, придется вам все-таки отдать ее мне. Неужели эта трубка заставит вас пренебречь своими обязанностями?
Патер Иордан улыбнулся. До сих пор он ни разу не пренебрег, ни одной своей обязанностью.
Но вот однажды он пошел в садовую беседку и закурил там трубку; думая, что никто его не видит, вынул из кармана молитвенник с красным обрезом и стал молиться, покуривая и прочитывая страницу за страницей.
Но о молитве не думал. Он так привык к своей удивительной трубке, что не мог ни на минуту с ней расстаться.
Она помогала ему разгонять скуку, навеваемую нудным содержанием молитвенника. Остальная братия разбрелась по саду, а патер Иордан громко молился, выпуская изо рта облака дыма:
– Пошли мне, господи, мир душевный, ибо что ты делаешь, то добро. Не успокоить духа суете мирской. Повседневный опыт учит нас, кто много имеет, тот стремится к большему. Отсюда вывод: нельзя ли мне честным путем улучшить положение свое на земле?
Выпустив еще один мощный клуб дыма изо рта, он громко продолжал:
– Сделаю так, ибо не возбраняет мне этого ни какой закон. А впрочем, да будет воля господня...
– Да будет воля господня...– повторил чей-то голос, и перед изумленным патером Иорданом предстал настоятель. Он уже полчаса следил за ним из-за куста.
– Милый Иордан,– важно промолвил он,– молитва и курение плохо вяжутся друг с другом. Как может душа вознестись к богу, если человек следит за табачным дымом? Как он может усердно молиться куря? А кто не молится усердно, милый Иордан, сами понимаете, чем это кончается, amice!..– Сделав паузу, от потребовал: – Подайте сюда трубку, которая мешает вашему благочестию...
Патер Иордан был похож в эту минуту на побежденного полководца, вручающего победителю свой меч.
– Вот она, reverendissime,– печально промолвил он, отдавая трубку настоятелю.
– Так,– сказал настоятель.– И покайтесь amice.
Он ушел, скрывая торжествующую улыбку, а вслед ему доносился голос покинутого Иордана, который громко молился:
– Пошли мне, господи, мир душевный, ибо что ты делаешь, то добро. Не успокоить духа суете мирской...
Скоро стало известно, что настоятель конфисковал удивительную трубку.
До самой вечерни только и было разговоров что об этом.
В этот день для братии одна неожиданность следовала за другой.
Все сошлись в монастырском костеле. В вечерней тишине уже трижды прозвучал голос, сзывающий на молитву. Кто же не явился? Настоятель.
Пошли искать. Комната его была заперта. Ни в саду, ни в погребе, ни в коридорах – нигде нету. Как в воду канул.
Нарушили обычай – ударили в колокол четвертый раз.
И тут не пришел. Сиденье его у алтаря стояло пустое. Этого никогда не бывало. Пришлось служить вечерню в его отсутствие. И что это была за служба! Все руками разводили, гадали; что сталось с настоятелем, где он, что делает?
Богослужение без настоятеля! Где это слыхано, где это видано, чтобы строгий и набожный настоятель не пришел в храм?
Поскорей бы конец. Что такое случилось? Отслужили быстро. Глотали целые фразы. Во время литании вместо «Помилуй, господи!» кричали «Помгосди!». Строчку за строчкой, скорей, скорей. Конец. Amen! Аминь (лат.).


Все устремились на монастырскую галерею: снова искать настоятеля. Поднялись на второй этаж, к его Двери, постучали; за дверью послышался шорох, и она открылась.
Перед ними стоял настоятель с трубкой, из которой не выходило ни облачка дыма. Кинув взгляд вокруг, они увидели, что по всему полу раскиданы горелые спички.
– Она не зажигается,– сказал настоятель.– Пойдемте к вечерне.
Им стало страшно, но патер Иордан ехидно проронил:
– Мы, reverendissime, только из костела...
До поздней ночи слышалась в комнате настоятеля горячая молитва:
– Я – только человек, господи! Слабое и хрупкое создание, которому не прожить без поддержки десницы твоей. Опутали меня сети греха и грозят гибелью душе моей. К тебе взываю, отче и боже мой! Сохрани душу мою, отпусти мне тяжкие мои прегрешения, боже, отче мой!..
На другой день трубка патера Иордана оказалась в коллекции настоятеля, причем прислужник его Анатолиус поставил ее в ряд «грешных» – между кальянами и наргиле турецких пашей.
Прошло несколько лет. Патер Иордан умирал у себя в келье. Он лежал в постели, на столике горели свечи, на скамеечке для коленопреклонения молились два патера.
Настоятель сидел у постели умирающего и печально смотрел на его лицо – осунувшееся, пожелтевшее, с заостренными чертами.
Патер Иордан спал. Вдруг он вздрогнул и начал перебирать пальцами по перине. Проснулся. Устремил мутный взгляд на настоятеля и прошептал:
– Reverendissime...
Худой рукой притянул к себе настоятеля и с усилием промолвил:
– Эта... трубка... Reverendissime... зажигается... со всех трех отверстий... Открыть... одно...
Он откинулся навзничь. Потом, собравшись с силами, тяжело дыша, продолжал:
– Одно... за другим... и зажечь сразу в трех местах...
Патер Иордан захрипел, упал на подушку и навеки покинул монастырь. Умер!
Так была раскрыта тайна трубки патера Иордана.

Восхождение на Мозерншпице Восхождение на Мозерншпице. Перевод Д. Горбова.– Газ. «Ден», 16 июня 1907 года.



(Туристская юмореска)
Прежде всего должен предупредить, что я не имел решительно никакого желания, бродя по Швейцарии, разбить себе голову, и если отважился выступить в поход на Мозерншпице, то это объясняется очень сильными побудительными причинами: меня заставили это сделать три бутылки вина и дочь бернского трактирщика, у которого я их выпил.
Но к делу. Что представляет собой Мозерншпице? Поскольку я на нее лазил, нетрудно догадаться, что это – горная вершина, и притом островерхая, о чем говорит самое название Острие, пик (от нем. spize).

. Что она принадлежит к Альпам, объяснять нет надобности, так как трудно допустить, чтобы кому-нибудь пришло в голову, будто в Швейцарии находятся Гималаи.
Мозерншпице гордо возвышается в Бернском кантоне, часах в шести езды от Берна, и примечательна тем, что до моего появления никто на ней ни разу не разбился насмерть – по той простой причине, что никто на нее не взбирался.
Вокруг Берна столько гор, что эта опасная гора теряется в их толпе, и не будь на свете предприимчивого бернского трактирщика Графергерена, никто до сих пор не имел бы понятия о том, что эта гора предоставляет массу возможностей для наслаждений, неразрывно связанных с альпинизмом, как-то: разбивание голов, перелом ног, рук и позвоночника.
Предприимчивый г-н Графергерен из Берна хорошо понимал, какими эта гора отличается преимуществами: мрачные ущелья, стремительные кручи, осыпающиеся каменья и т. п.– и решил поставить у ее подножия хижину для привлечения англичан и вообще людей, которым безразлично, откуда падать – с Монблана или с Мозерншпице.
Он построил хижину под горой и еще одну повыше, в четырех часах ходьбы, или, вернее, ползанья на карачках. С помощью ослов снабдил обе хижины запасами напитков, вина, ликеров, продовольствия и стал ждать первую жертву, которая сделает ему рекламу.
Волею судеб первым попался ему в руки я, В конце июня я приехал в Берн и остановился в его гостинице, где и клюнул, выражаясь вульгарно, отчасти на его вино, отчасти на дочку Маргарету.
И вино и Маргарета подстрекнули меня совершить восхождение на Мозерншпице. Вину удивляться не приходится, но удивительно, до чего бессовестны женщины.
Теперь-то я думаю: ну ее ко всем чертям, эту самую Маргарету из Берна; но тогда, разгоряченный вином, я готов был полезть на Эверест в Индии, а не то что на Мозерншпице, в которой всего три с половиной тысячи метров высоты.
Дело было так. Вечером, в самый день моего приезда в гостиницу Графергерена, я, попивая винцо, вступил в разговор с Маргаретой.
Что говорил – сам не знаю. Хвастался ей своими альпинистскими подвигами.
– Восхождение на Монблан – детская игра, пустяк, мадемуазель,– болтал я.– И знаменитый Глокнер Глокнер – горная вершина в Альпах.

– чепуха. В чем тут трудность? Даже голова не кружится.
Тут подошел г-н Графергерен.
– Милорд,– обратился он ко мне, решив по моим смелым речам, что я англичанин,– милорд, я могу вам предложить кое-что подходящее. Рискованный маршрут.
– Я предпринимаю только такие, которые грозят в семидесяти случаях из ста неминуемой гибелью,– врал я Маргарете.– Вы не знаете, сударь, где находится Небозизек Небозизек – парк и ресторан на холме Петршин в Праге.

?
– Не знаю, милорд. Она опасная?..
– Оттуда из сотни человек нормальными выходят разве что пятеро,– спокойно ответил я.
Это и на равнодушного Графергерена произвело должное впечатление.
– Милорд,– сказал он,– ручаюсь вам, что смертельный исход вполне возможен и на Мозерншпице.
Там есть обрывы и пропасти в две тысячи метров глубины.
– Это пустяк, господин Графергерен. Принесите eщe бутылку и дорогой обдумайте мой вопрос: можете ли вы мне поручиться, что в случае несчастья я разобьюсь вдребезги?
Вернувшись с вином, хозяин ответил:
– Могу дать вам честное слово, что вы превратитесь в котлету. Падая, вы раз двести ударитесь об острые выступы скал,– стал он завлекать меня.– И кроме того, учтите хорошенько то благоприятное обстоятельство, что на Мозерншпице свирепствуют страшные бури и ливни, так что могу поручиться: вас смоет водой и сорвет ветром в пропасть.
– Ну, это хорошо для новичков, господин Графергерен, а для таких альпинистов, как я, не имеет никакого значения.
– Понимаю, милорд, но не забудьте, что вам придется подниматься по ледяным полям, а на Мозерншпице ледяные поля – дело нешуточное. Насколько я знаю, из ста случаев по меньшей мере восемьдесят кончаются тем, что человек проваливается. Одним словом, милорд, восхождение на Мозерншпице – прямо для вас. Не упускайте также из виду, что это единственная гора во всей округе, на которой вас может неожиданно окутать туман; очень велика вероятность сорваться в пропасть. Дальше: камни там осыпаются как раз в тех местах, где тропка вьется над пропастью. Все как будто для вас устроено.
– Экспедиция в вашем вкусе,– поддержала Маргарета.
– Мадемуазель, вам будет приятно, если я взберусь на Мозерншпице? – спросил я.
– Да, милорд,– ответила она.
«Чтоб тебя черт побрал, швейцарская красотка!»– подумал я. А вслух произнес:
– Мадемуазель Маргарета, я полезу на Мозерншпице.
И полез...
Проводника моего звали Георг. Он оказался католиком и многозначительно напомнил мне, что на дорогу можно исповедаться. Я отказался. Тогда он попросил, чтобы я дал ему на водку, пока мы еще в Берне. Эту просьбу я удовлетворил.
Георг так основательно хлебнул водчонки, что еще в Берне хотел привязать меня к себе предохранительным канатом. Я отклонил и это, и мы отправились, друг с другом не связанные, к хижине г-на Графергерена, куда хозяин еще прежде выехал на осле.
– Если я вас не увижу,– сказала мне Маргарета на прощание,– то буду ходить молиться на вашу могилу.
Эти швейцарские девушки такие добрые!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26