Как увидит меня, начинает кричать – по-цыгански выучилась,– только знай кричит: «Овай андра гау, мурдулеска барро, яв адай, кхай, нуке тукелесден морэ».
И прекрасная Гужа дала волю слезам.
– Что это значит? – спросил Капошфальви.
– Это значит,– всхлипывая, объясняла Гужа,– «В той деревне закопали свинью, пойди, цыганка пусть ее отдадут тебе».
Гужа перестала плакать, и ее черные глаза сверкнули. Она в упор смотрела на благородного господина.
У Капошфальви, как известно, было очень доброе сердце.
– Гужа,– промолвил он,– хочешь получить работу? Ты могла бы помогать при уборке комнат. Я прикажу тебя хорошо одеть. Приказчица объяснит тебе что делать. Понемногу научишься. Твой отец, старый Фараш...
– Он не отец мне,– возразила Гужа,– он только с малых лет воспитывал меня, ваша милость,– Она приветливо улыбнулась бывшему гусарскому поручику.
– В шалаши тебе возвращаться, конечно, незачем,– сказал Капошфальви; чем дольше он смотрел на Гужу, тем ласковее становился.– Об остальном позабочусь я...
На другой день приказчица уже обучала Гужу всему, что полагается знать горничной.
Вокруг Фюзеш-Баноцкого поместья расположено пять других поместий, земли которых непосредственно соприкасаются с Фюзеш-Баноком. Владеют этими поместьями дворяне Золтанаи, Виталиш Мортолаи, Дёже Берталани, Михал Комаи и Карол Серени. Всем им вместе триста двадцать пять лет.
Это потомки старинных дворянских родов. В день святого короля Иштвана они еще надевают плащи, бекеши, отороченные каракулем, и пристегивают к поясу кривые сабли, на клинках которых выгравирован год – 1520, 1632, 1606, 1580 или 1545, в зависимости от того, когда какой род вступил на доблестный путь древнего венгерского королевства.
Их замки похожи друг на друга, как их плащи, а их нравы схожи, как их замки. Эти-то дворяне и собрались у самого старшего, семидесятидвухлетнего Карола Серени ровно через три недели после того, как Гужа впервые стала выполнять обязанности горничной в доме Капошфальви.
Они сидели в столовой за круглым столом, перед каждым стояла оловянная чарка с вином. Все молча покуривали короткие трубки.
Только в три часа Серени сказал: «Неслыханно!» В половине четвертого Комаи уронил: «Невиданно!» В четыре часа Берталани заметил: «Ужасно!» В четверть пятого Мортолаи произнес: «Поразительно!» Еще через десять минут Пазар Золтанаи промолвил: «Это совершенно небывалый случай!» И только в пять часов Серени, хозяин дома, снова открыл рот.
– Я полагаю, что мы все говорим о нашем соседе господине Капошфальви,– сказал он.
Чувствовалось, что вино развязывает им языки.
– Я принадлежу к старинной секейской семье ...к старинной секейской семье...– Секеи – потомки венгров, живших в трансильванских Альпах и выполнявших в XI-XII веках функции пограничной королевской стражи.

,– заметил Берталани,– но никогда ничего подобного не слышал.
– При Яне Запольском Ян Запольский (1487-1540) – воевода Трансильвании, король Венгрии в 1526-1540 годах.

, сто лет назад, были очень вольные нравы, но такого не потерпели бы и тогда,– подхватил Комаи.
– Я сожалею, что Капошфальви – наш сосед, моя кукуруза граничит с его арбузами,– произнес Золтанаи.
– Целая округа говорит о том, что у Капошфальви горничная – цыганка по имени Гужа,– вставил Комаи.
– Меня посетил преподобный патер из Фюзеш-Банока,– продолжал Золтанаи,– я как сейчас вижу его. Он едва не плакал. Цыганка Гужа прислуживает гостям.
– Я слышал,– прибавил Серени,– что она сказала преподобному отцу: «Пейте, господин патер, пейте, не стесняйтесь».
– А Капошфальви, говорят,– заметил Комаи,– рассмеялся, похлопал цыганку по плечу и сказал ей: «Бестия».
– Ничего подобного,– возразил Серени,– он сказал: «Красивая бестия».
– И это в присутствии священника!– воскликнул Берталани.
– Невиданно!
– Неслыханно!
– Ужасно!
– Это небывалый случай!
– Мы достаточно натерпелись позора от покойного графа,– сказал Серени, когда общество немного успокоилось,– а ведь он ничего дурного не делал, только любил ходить к шалашам и смотреть на Гужу. Но подобная выходка истощила наше терпение.
– Обсудим все обстоятельно,– предложил Мортолаи.– Мы стоим перед свершившимся фактом: в нашу среду проник, человек по имени Капошфальви, который прокутил где-то в Пеште свое старое дворянское гнездо над Рабой и все-таки сумел избежать разорения, купив Фюзеш-Баноцкое поместье,– говорят, все спустить он просто не успел.– Мортолаи отпил вина.– И едва пригревшись здесь, этот человек – разве я не прав? – задумал подкопаться под наши добрые нравы, устроить, так сказать, подкоп,– не так ли? Цыганку Гужу он вдруг делает горничной. Цыганку, подумайте только!
Тут Мортолаи, проявив все признаки возбуждения, взмахнул рукой и опрокинул чарку с вином. Когда чарку снова наполнили, он сделал порядочный глоток и среди наступившей тишины произнес:
– Вот что я хотел сказать. Полагаю, мы понимаем друг друга.
– Нам ничего не остается,– резюмировал Карол Серенк,– как решиться на трудный шаг: в следующее воскресенье навестить Капошфальви и объяснить ему, что мы все одного мнения: он запачкал репутацию дворянина. Я думаю, что к нему нужно направить Виталиша Мортолаи.
– А мне кажется,– возразил Виталиш Мортолаи,– что мы все должны поехать к нему, он по крайней мере нас испугается.
– Я скажу ему, чтобы он убирался из нашей округи,– произнес Золтанаи, которому вино придало отваги.
– Он гусарский поручик,– заметил Серени.
– Я скажу ему,– продолжал Золтанаи,– чтобы он помнил о своих предках.
– Да будет милостив к. нему господь,– торжественно провозгласил Серени, поднимая бокал.– В следующее воскресенье мы навестим его.
Из пяти бричек, остановившихся в следующее воскресенье перед домом Капошфальви, вышли пятеро дворян; с достоинством вступили они в дом, молча поднялись по лестнице, молча вручили слуге визитные карточки. И только когда хозяин вышел их приветствовать, они один за другим холодно произнесли: «Прошу прощения, ваш покорный слуга».
Молчание пятерых дворян продолжалось до тех пор, пока в дверях не появилась Гужа.
– Мы хотели сказать вам кое-что,– обратился Пазар Золтанаи к хозяину дома.
– Сначала мои соседи выпьют глоток вина,– ответил Капошфальви.– Гужа, принеси вина!
Гости подтолкнули друг друга локтями, а их лица приняли скорбное выражение.
– Красивая у меня горничная,– сказал Капошфальви, когда Гужа принесла вино,– не правда ли красивая, господа?
– Мы хотели сказать вам кое-что,– произнес Серени, делая вид, что не расслышал.
– Нечто важное,– прибавил Михал Комаи.
Мортолаи, Берталани и Золтанаи только кивнули.
– О, торопиться некуда! – заметил Капошфальви.– Гужа, прислужи господам.
– Мы сами себе нальем,– возразил Золтанаи; но Гужа уже склонилась над ним и заглянула ему в глаза.
Золтанаи потупился.
– Прокля...– выругался он потихоньку.– Вот наказанье божье!
– Есть ли у кого-нибудь из вас, господа, такая красивая горничная? – спросил Капошфальви, когда Гужа вышла за новой порцией вина.– Наверное, каждый не прочь со мной поменяться.
– Мы намерены говорить с вами по серьезному делу,– ответил Пазар Золтанаи.– Вот Комаи объяснит вам цель нашего визита.
– Мортолаи старше меня,– выкрутился Комаи,– пусть он скажет, зачем мы приехали.
«Странная компания,– подумал Капошфальви.– Молчат, пьют и без конца твердят, что должны сказать мне нечто важное».
– Ваши бокалы пусты,– произнес он вслух..– Гужа, эй, Гужа!
Комаи толкнул коленом Берталани, Берталани двинул локтем Золтанаи, и этот последний выдавил из себя, обращаясь к Капошфальви:
– Многоуважаемый сосед, я хочу передать...
– Эльес (превосходно),– сказал Мортолаи на секейском наречии, на которое переходил всегда, когда волновался.
– Я хочу передать вам наше общее пожелание,– продолжал Золтанаи, делая ударение на каждом слове.– Я полагаю, что представители нашей округи собрались здесь в полном составе, то есть я, Берталани, Золтанаи... то есть я, Комаи и Мортолаи.
Золтанаи вытер пот со лба и машинально протянул руку к пустому бокалу.
– Гужа,– позвал Капошфальви,– вина господам!
Появилась Гужа и стала разливать вино. В ее обращении с Золтанаи сквозила какая-то интимность, наливая вина Комаи, она коснулась его заросшего лица своими волосами, Берталани положила на плечо левую руку, а старому Мортолаи взглянула в глаза так, что тот, растерявшись, залпом выпил полный бокал внушительных размеров.
– Благородному господину понравилось,– засмеялась Гужа, наливая снова.
– Цыганка,– произнес Золтанаи.
– Да, господин Капошфальви,– подхватил Берталани,– интересы сословия вынуждают нас..,– не зная что еще сказать, он выпил вина и закончил словами: – Бог свидетель.
А гибкая Гужа все вертелась вокруг гостей, наполняя бокалы. Час спустя Мортолаи взял Гужу за подбородок, а Берталани сказал;
– Кошечка!
– Бестия,– нежно проговорил через час Золтанаи, в то время как Берталани шептал ей:
– Дермекем (дитя мое).
Гости беспрестанно обращались к Гуже, перебивая друг друга, а Капошфальви только головой качал от изумления.
Старые почтенные дворяне были уже пьяны, когда через полуоткрытое окно в комнату донеслись звуки скрипки. Жалобные звуки. Видимо, скрипач, расположившийся под окнами замка, находил особое удовольствие в высоких тонах, что свойственно всем цыганским музыкантам.
Тоскливые, протяжные звуки витали над собравшимися – звуки, напоминавшие шорохи камыша в ясные ночи на дярматских равнинах.
Заунывная мелодия сменилась быстрой, и вот понеслись звуки живые, стремительные, как топот жеребят, мчащихся по долине Тисы.
И так же внезапно она вновь зазвучала жалобно, и уже лилась под окном цыганская песня, оплакивая печальную бродячую жизнь цыган.
– Цыган играет,– сказал Капошфальви.– Не позвать ли его, чтобы он сыграл нам?
– Конечно,– заплетающимся языком ответил Берталани,– эгерскому вину под стать цыганская музыка.
– Гужа,– приказал Мортолаи,– позови этого цыгана.
Гужа убежала. Голос скрипки под окнами дома зазвучал громко, ликующе, потом протяжно зарыдал – и стал удаляться, напоминая в тишине наступающего вечера крики больших болотных птиц. Прошло четверть часа – Гужа не появлялась, хотя вся компания, не исключая и хозяина, который тоже был навеселе, кричала: «Эй, Гужа!»
Не дозвавшись ее и в следующие полчаса, господа начали волноваться. Их тревога возросла, когда в комнату без стука, ворвался приказчик.
– Не извольте гневаться, вельможные господа,– задыхаясь, выпалил он.– Четверть часа назад, возвращаясь из Банока, я встретил у мостика Гужу с Мегешем.
– А кто такой Мегеш? – с трудом выговорил изумленный Капошфальви.
– Мегеш – это цыган и музыкант,– ответил приказчик.– Неделю назад он вернулся из армии, и говорят, что он Гужин милый. Иду это я из Банока – и за Баноком встречаю Гужу с Мегешем. Мегеш несет скрипку. «Куда, Гужа?» – спрашиваю. «Да вот,– отвечает,– хочу побродить по свету со своим женихом».
Не извольте гневаться, высокородные господа,– закончил приказчик, вытирая со лба пот,– я еще весь дрожу, хотя, извините, от цыган всего можно ждать.
Так оно и было. Гужа больше не вернулась.
– Наше дело чести разрешила сама Гужа,– сказал через несколько дней старый Берталани своим соседям, когда они опять сошлись все вместе,– по крайней мере нам не пришлось ссориться с нашим соседом Капошфальви.
– Он очень хороший человек,– заметил Мортолаи, вспомнив эгерское.– Но сдается мне, что об этой цыганской истории он сожалеет больше всех.

Над озером Балатон Над озером Балатон. Перевод В. Мартемьяновой.-Предположительная дата написания – 1905 год. При жизни Гашека рассказ не печатался. Сохранился в рукописи у друга Гашека Карела Марека.
Вдова Марека, умершего в 1945 году по возвращении из фашистского концлагеря, передала рукопись известному собирателю материалов о Гашеке и издателю его произведений Здене Анчику, который напечатал его в газете «Литерарни новины» 16 августа 1952 года.



(Венгерский очерк)
В тот полдень Болл Янош сидел перед своим домом на веранде, сооруженной по местному обычаю наподобие портика, который примыкает прямо к дому и предоставляет убежище от палящих лучей солнца.
Вид на окрестности был отсюда прекрасный. Зеленели и отливали голубизной пологие склоны, покрытые виноградниками. Среди густой, непроглядной зелени, сползавшей вниз, в долину, там и сям проступали синеватые пятна: в этих местах виноградники были обрызганы раствором, предохраняющим виноград от вредителей.
Отсюда все можно было обозреть: виноградники, сторожки, крытые соломой, полосы кукурузных полей и совсем далеко – луга, откуда доносился приглушенный звон колокольчиков, и слышалось мычание коров.
А за лугами раскинулась безбрежная гладь озера Балатон, или, как гордо его называют здесь, «Magyar tenger» – «Венгерского моря». У этого моря зеленые неспокойные воды, сливающиеся на горизонте с небом, в синеву которого поднимаются круги дыма всякий раз, когда где-то в отдалении пароход бороздит водную гладь, простирающуюся отсюда на сто двадцать километров до самого Веспрема. Да, это был край «Magyar tenger» – с его вином, бурями и легендами о русалках, что вечерами увлекают рыбаков в глубины озера, со старыми сказками о речных вилах, которые похищают мальчиков по ночам, убивают их и оставляют на пороге дома.
Это то самое озеро Балатон, откуда в тишине ночи слышатся таинственные звуки, крики и плач детей водяных, которые с незапамятных времен целыми семьями живут в водных пучинах. Им, должно быть, несть числа, потому что в Бодафале, Медесфале, Олвашфале, в Олме и во многих других деревнях, разбросанных по берегу озера, вдруг объявляются древние седые старики с длинными бородами. Им, наверное, сотни и сотни лет, потому что о них рассказывали уже деды дедов, прапрадеды теперешних обитателей этих краев.
Однако Болл Янош вовсе не любовался красотой пейзажа. Он сидел на стуле, завернувшись в полушубок, хотя день был необычайно жаркий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26