– Якутский алмаз, – пробормотал Сашка. – Надо же так.
– Скоро умру, – думая о своем, вслух подытожил Сапсегай. – Солнцу радуюсь, значит, скоро умру.
Он вынул из-за пазухи два деревянных диска, скрепленных ремешком.
– Сделал, пока тебя ждал.
– Что это?
– Очки для весны. Чтобы не болели глаза.
– Как носить?
– Там дырочки. Величиной с иголку. Маленько видно.
– Я и так ничего не вижу.
– Легче будет учиться, – сказал старик. – Я знаю, что ты учишься быть слепым, – хитро улыбнулся он. И неожиданно заключил: – Из тебя мог бы получиться эвенк.
– Спасибо. Лучшего мне не говорил никто. Даже когда был чемпионом.
Нее! – остановился старик. – Теперь я показал тебе нее.
Плоская равнина с крохотными лиственницами, редкими пятнами снега лежала перед ними. Горизонт сливался с однообразно серым небом. Это было то, что когда-то Джек Лондон образно и точно назвал «страной маленьких палок».
– Как ты нашел место? – спросил Сашка.
– Я эвенк. Мне надо пройти один раз, чтобы потом вернуться точно.
Рядом с ними в обрамлении кустиков ивняка была голая заплывшая площадка. Ослизлый кусок льда выглядывал из-под бурой расплывающейся на солнце жижи.
– Он сильно кричал, – сказал старик.
– Раскопать бы. Похоронить как следует. Впрочем, глупости. Надо памятник сделать.
– Ничего не трогай, Саша. Он хорошо лежит. Они вышли на берег речки. Лед был синий.
– Смотри! – показал Сашка.
В кустарнике стояли два ветхих деревянных креста.
– Давние люди, – сказал Сапсегай. – Сколько помню, они такие стоят. Там в лесу церковь есть. Дома были, сгорели, однако. Давно, дед мой плохо помнил.

СЛЕПОТА

Сашка коротким ломиком бил яму во льду. Залитая весенним солнцем равнина лежала кругом. Дремотно курился дым возле яранги.
– Замечательный ледник, – похвалила Ольга, заглянув в яму.
– А ты не хотела! Тут целое стадо заморозить можно. Представляешь: жара, а ты строганину жуешь.
– Очень вкусно, – засмеялась Ольга.
Сашка вытер пот, согнулся и, яростно выдыхая, бил и бил ломиком лед. Осколки врезались в лицо. Сашка снял кухлянку и остался в одной мятой грязной ковбойке.
– У тебя лицо красное-красное, – заметила Ольга.
Сашка не ответил и все колотил лед. Ольга ушла.
Сашка разогнулся, и вдруг тундра закачалась, поплыла перед ним, он оперся о край ямы, рука скользнула, Сашка упал, встал и широко раскрытыми глазами стал смотреть кругом.
– Са-а-ша! – раздался отчаянный детский крик. – Дядя Саша!
Девчонка со всех ног бежала по желтой тундре: короткое платьишко, меховые штаны и смешные ботинки с загнутыми носками.
– Дядя Саша! Птицы! Птицы же! Они! Ой, какие! К вам, к вам.
– Не вижу! – тихо сказал Сашка. – Не вижу… Совсем.
Розовые чайки с тихими криками покружились над ним.
– Не вижу! – крикнул Сашка.
Птицы взметнулись и в порхающем полете направились прочь.
– Не вижу! – Сашка бил кулаком о лед; по лицу, смешиваясь с потом и грязью, текли слезы.
– Они здесь, – говорила девчонка. – Вот прямо. – Розовые?
– Очень!
– Красивые?
– Очень! – Девчонка в замызганном платье и смешных ботинках с загнутыми носками смотрела на землю. – Очень красивые. И все кружат, кружат.
– Хорошо, – сказал Помьяе. – Я буду бежать быстро. Семьдесят километров. Завтра вечером буду у моря. Потом на полярной станции. Сразу радио. Сразу вертолет. Я буду бежать быстро.
Помьяе зашнуровал легкие пастушьи олочи. Немного попрыгал. Скинул кухлянку, остался только в узких кожаных брюках. Ольга протянула ему белую камлейку – ситцевую штормовку с капюшоном.
– Так хорошо. – Помьяе натянул камлейку. Коричневый, черноволосый, он застенчиво подошел к Сашке, который сидел на оленьей шкуре.
– Возьми пожевать, – посоветовал Сашка. – И не спеши. У меня ничего не болит.
Помьяе поднял свою неизменную палку и вышел. И белой камлейке легко, точно в полете, он плыл над тундрой. Руки, закинутые на палку, белели, как чаячьи крылья.
А Сашка Ивакин сидел, прислонившись к стенке яранги. Он был в расстегнутой на груди ковбойке, загорелый и подсохший от подвижной оленеводческой жизни. На коричневом лице странно выделялись, светлели глаза, и неожиданно стали видны тонкие складки в углах рта и морщины вокруг глаз.
В ярангу вошел Сапсегай.
– Убежал Помьяе. Хорошо убежал. Как олень.
– Вот и все, Сапсегай, – сказал Сашка. – Вот и конец маршрута.
– Нет, – не согласился Сапсегай, – начало.
– Какое, к чертям, начало?
– Следующий переход начинается там, где кончился первый. Разве не так?
Сашка ничего не ответил.
Сапсегай с кряхтением опустился на землю.
– Уставать стал. Раньше совсем не уставал. Все бегал и бегал. Как Помьяе, я бегал… Немножко лучше,– подумав, добавил он.
– Ты, наверное, лучше бегал.
– А сейчас устал. Налей чаю.
– Согреть? Или просто налить? – напряженно спросил Сашка.
– Свежего заварим. Ты больной, я старик. Будем пить свежий хороший чай.
Сашка встал. Потрогал стенку яранги. Потрогал другую. И неуверенно направился к чайнику.
Зажав в кулаке трубку, Сапсегай наблюдал за ним.
– Ты не слепой, – сказал Сапсегай. – Это глупость, что ты слепой.
Сашка ничего не ответил. Вытащив нож из ножен, висевших на поясе, он строгал «петушка» – ершик из стружек, которым так удобно разводить костер.
– Анютку отправлю с тобой. Ей в школу. Пусть привыкает к домам и людям.
– Это ты хорошо придумал, – отозвался Сашка и чиркнул спичкой. Неожиданно он засмеялся. – Говорят, что немцы самый педантичный народ. Интересно им будет узнать, что гораздо педантичнее их – кочевники. Каждая вещь веками кладется на свое место. Я это давно заметил. Придется мне как кочевнику жить. Поставлю ярангу и…
Он не договорил. Огонь разгорелся, и Сашка подкладывал прутики, сидя на корточках. В полумраке яранги он чем-то напоминал того бронзоволицего бога земли, что сидел на завалинке аэропорта в бухте Тикси.

В маленькой поселковой больнице была тишина, белые стены и пустота.
Сашка лежал с забинтованными глазами. Вошла молоденькая медсестра, сунула Сашке градусник.
– Хорошо, что вас положили, – сказала она. – А то пусто так.
Сашка молчал.
– Запрос отправили за вашей карточкой. Наверное, в Ленинград повезут. С сопровождающим. Вот счастливый человек! В Ленинград!
– Я счастливый? – спросил Сашка.
– Нет, сопровождающий. Вы несчастный. Врач говорит…
– Шли бы вы к чертям, – перебил Сашка.
– Нервный какой…
– Ко мне должна прийти девочка, – сказал Сашка. – Пустите ее сразу. В любое время.
– А она в коридоре с утра. Сидит и молчит…Анютка сидела у Сашкиной койки. Сидела, благонравно сложив руки на коленях.
– Как живешь? – спросил Сашка.
– Хорошо живу. У тети, – тихо сказала Анютка.
– Надо нам, Анютка, выбираться отсюда.
– Надо, – подтвердила Анютка.
– Поэтому сделай вот что. Сходи в аэропорт и найди Витю Ципера. Механика Витю.
– Я его знаю, – сказала Анютка. – Кто на вертолете, я всех знаю.
– Умница! Скажи, чтоб пришел сюда.
– Сейчас?
– Лучше сейчас.
Анютка встала, оглянулась в дверях на Сашку. Каблуки застучали по коридору.
Сашка размотал бинт с лица. Вынул из-под подушки очки. В зыбком тумане плавали белые стены. Даже в очках теперь он почти ничего не видел. Сашка сгреб с тумбочки лекарства. Подумал и поставил их на место. Сел на койку и стал ждать.
Анютка бежала по поселку мимо деревянных домов, спящих на тротуарах собак. Из-за дальних домов со взлета пошел вверх оранжевый самолет. Она остановились, посмотрела на него и побежала дальше.
Витя Ципер в кожаной куртке с неизменной своей улыбкой появился в палате.
Такие дела, – сказал Сашка. – Выручай.
– Все, что можно.
– Раздобудь мне одежду. Возьми у кого-нибудь из ребят. Будем сбегать из больницы.
– А цель? – спросил Витя Ципер.
– Бога нет? Как считаешь?
– Вроде бы нет. А что?
– А райисполком есть. Понял? И отдел народного образования тоже, – тихо ответил Сашка.
– Полежать бы тебе, – осторожно сказал Витя Ципер.
– Я полежу. Сколько надо, столько и полежу. Но надо все обусловить. У тебя деньги есть?
– Есть. Сколько тебе?
– Полтинник. Буханку черного хлеба купить. Представь себе, что в тундре я его во сне видел. Черняшку. Черняшку и липы. А больше ничего не видел.

ШКОЛА

Было еще темно. На востоке небо уже окрасилось в светло-лимонный цвет, но в поселке, между домами, еще держалась темнота. Сашка вышел на крыльцо. Было тихо. Сашка сошел с крыльца и подошел к умывальнику во дворике. Рядом стояло ведро. Сашка пощупал корочку льда на ведре, пробил ее кулаком и налил воды в умывальник. Стянул с себя рубашку. Он долго плескался, потом тер себя полотенцем.
Взбалмошная гусиная стая подлетела к поселку, в тревожных трубных звуках разбился строй, потом гуси взмыли вверх, выстроились и пошли дальше, тяжелые и уверенные птицы. Сашка стоял с полотенцем через плечо, пока не затих последний гусиный крик.
…По поселку он шел, держа в руке короткий прутик и похлопывая им бездельно по тротуару. Трудно было угадать в нем слепого человека. Разве что по неестественно прямой фигуре и излишне четкому шагу.
Был класс. Ребячьи глаза осмотрели Сашку. На доске висела карта полушарий. Как бы поправляя карту, Сашка ощупью нашел один край карты, другой. Повернулся к классу.
– Прежде чем мы будем изучать, что такое горизонт, как велика Земля и сколько материков, я хочу сказать вам о географии. Это лучшая из наук, потому что эта наука о чудесах.
– Как фокусы? – спросил белобрысый мальчишка.
Конопатый отчаюга с выбитым зубом, не отрывая от Сашки обожающих глаз, влепил белобрысому локтем в бок.
– Мы узнаем с вами о людях, которые ходят босиком по раскаленным углям, о реке Амазонке, где живут интересные рыбы пираньи, о летучих мышах величиною с собаку, о водопадах, горах, пустынях и льдах.
Для вас вся карта мира состоит из «белых пятен», загадок и тайн. Таким образом, мы с вами отправимся в великие и опасные путешествия по земле, и в этом есть смысл географии…

ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ АНТАРКТИКИ

Прошло время, и наступил день, когда весь Ленинград встречал дизель-электроход, доставивший домой очередную антарктическую экспедицию.
Была толпа на причале, вечно волнующий миг швартовки, были объятия, шампанское, слезы, и поцелуи, и смех.
Встреча развеяла на какое-то время продутую антарктическими ветрами дружбу, и Васька Прозрачный спускался по трапу один, ибо никто его не встречал и не мог встречать.
Полтора года полярной жизни сделали жестче его лицо, исчезла деревенская его припухлость, и тем более выделялись глаза его, наполненные изумлением перед миром.
Зимовка и антарктическая работа убрали лишнее и оставили основное.
Он успел загореть во время перехода через тропики, успел «прибарахлиться» во время захода в Танжер и Касабланку, и теперь это был загорелый крепыш Васька Прозрачный в сногсшибательном костюме, плащ через руку, в другой чемоданчик, – всегда он был легким, не отягощенным собственностью человеком.
Он растерянно покрутился среди обнимающихся, целующихся, тараторящих людей и пошел к выходу.
Вась, Василий! – крикнул ему вслед бородач, обнимающий за плечи старушку маму. Но Прозрачный сделал вид, что не слышит.
Он остановнл такси. Сел на переднее сиденье рядом с водителем.
– Поедем в аэропорт.
Пожилой таксист окинул его привычным взглядом, тронул машину с места.
– С Антарктики?
– Оттуда.
– И в Ленинграде задержаться не хочется?
– Еще вернусь, – широко улыбнулся Васька. – Кореш у меня из связи ушел. Найду и вернусь вместе с ним.
Он вытащил из кармана шикарные сигареты, вздохнул и спросил:
– «Беломорчика» не найдется? Фабрики Урицкого. Шофер протянул пачку «Беломора».
– Возьми себе!
От Васькиных сигарет шофер отказался:
– Ты это тоже оставь. Оставь при костюме. Такой костюм требует.
– Механик Лев Клавдиевич уговорил. Ты, говорит, должен быть современным человеком, Прозрачный. Ты, говорит, на переднем фронте науки.
Васька сидел у Никодимыча.
– Писал, – сказал Никодимыч. – Писал и теперь пишет.
Он достал с книжной полки какой-то толстый научный том. Мелькнула надпись: «Никодимычу от верного ученика».
В томе были запрятаны замызганные конверты.
– От Лены прячу, – пояснил Никодимыч. – Она тут уборку по временам затевает.
– Так, – сказал Васька. – А прятать зачем?
– Он ослеп. Совершенно ослеп. Преподает географию за Полярным кругом. Он, видишь ли, убежден, что Лене лучше забыть про него.
– Понятно. – Васька налил в рюмки еще коньяка. Они сидели по-домашнему в тесной комнате Никодимыча и толковали, положив локти на стол.
– А вы как считаете? – спросил Прозрачный.
– Я ведь уже не тренер. Ушел. Решил, что взгляды мои устарели. И потому не могу вмешаться. Может быть, если бы я раньше ушел, Сашка бы не ослеп. Хотел я красиво уйти с горнолыжного горизонта. Оставить после себя.
Васька отодвинул свою рюмку и встал:
– Вот что, я их сведу. Разлетелись шестеренки, но я их сведу.
– Как? – спросил Никодимыч.
– Отпуск четыре месяца. Денег хватит. Я ее в мешок посажу и…
– А надо?
– Не знаю. Я не умом. Я движением души буду действовать. Где адрес Лены? И какой к ней подход?
– Никакого, – сказал Никодимыч. – Скажи, что адрес Сашки тебе известен. Билет помоги купить.
– Я сам с ней полечу. Для присмотра за этими дурачками.
– Таких девушек нет, Вась, – сказал Никодимыч. – Или очень немного.
Васька накинул пиджак, висевший на спинке стула. Затянул распущенный галстук.
– Девятая специальность, – пошутил он. – Васька в качестве свата.

БЕРЕГ

…Море входило здесь в берег широкой бухтой. Сашка сидел на поросшем травой обрывчике. За спиной с косогора шла дорога, и по дороге пыльно катили грузовики. Солнце садилось. Сзади подошел тот самый конопатый парнишка с выбитым зубом.
– Сапрыкин? – не оглядываясь, спросил Сашка.
– Я!
– Садись рядом.
Пацан сел рядом с Сашкой.
– Вы как меня узнали?
– По дыху, – серьезно ответил Сашка. – Я, брат, любого мальчишку за сто метров узнаю по дыху. Помолчи!
Сапрыкин все так же обожающе глянул на Сашку, прихлопнул рот.
– Солнце садится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13