Иной раз и хотелось бы
запеть, да не до песен, нe до шуток, не до смеха. Это во многом зависит от тех, к
то нас охраняет, Ц от конвоя. Вот когда ходим с Иваном Костромским (из Кос
тромы он) Ц тогда песни, смех, шутки и работа что надо. Он старший конвоир, п
ростой парень, сам охотно пошутит и никогда никого нe обидит: «Устали Ц от
дохните, река рядом Ц умойтесь, освежитесь». Воткнет в землю вехи для обо
значения зоны, за которую мы не вправе выходить, и будьте любезны, занимай
тесь своим делом. Он не переходит грани дозволенного ему во взаимоотноше
ниях с нами, заключенными, но и не считает нас заразой, достойной одного то
лько презрения. Не то что другой наш старший конвоир Ц Рыжий. Он действит
ельно рыжий и еще очень злющий. Когда ходим с ним Ц ну, спасу нет. И что за п
ротивное отношение… Можно подумать, что кто-нибудь из нас у него лично ко
шелек стянул. Ненавидит он нас, видать, люто. Недавно он до того озверел, чт
о сам командир взвода упек его на гауптвахту. Это был страшный день. Повед
ение старшего конвоира с утpa всех нервировало. Он беспрестанно на нас ора
л, требуя то прекратить курить, то перестать шептаться. Даже его помощник
у, мы видим, противно. Рыжему солдаты тоже не очень симпатизируют, они его
прозвали капралом».
Начали мы в тот день работу. Отремонтировали первый пролом, затем еще два
пролома и остановились на перекур. День очень жаркий, не меньше 35°. Раздел
ись, предоставив свои тела бесчисленным комарам, слепням, мошкаре. Жарко.
От невыносимой жары в горле сухо, трудно дышать. Но спрятаться от солнца н
екуда. Хотим пить. Дьявольски хотим пить. Рядом у дороги, метрах в двух от н
ее Ц ручеек. Мы хотим пить все как один. Пошли к ручью. Тут грозный окрик Ры
жего заставил вернуться на дорогу. «Не будет воды!» Ц заявил он и щелкнул
затвором автомата. Бригада его просила, ругала, умоляла, а он: «Не будет во
ды!»
Садимся, отказываемся двигаться дальше. Сидим у ручья и глотаем слюну, у к
ого она еще есть. Таким образом просидели час, Рыжему надоел окружающий к
олорит. «Вставай, пошли дальше!» Ц скомандовал он. Мы ни с места. Он орет, бе
сится, наставив на нас автомат, подходит вплотную. Нервы у всех напряжены.
Встаем, идем дальше. Отремонтировали еще пролом, еще много проломов. Брюк
и от пота, текущего по нашим спинам, прилипают к ногам; тела наши в укусах; я
зык у всех засохший, говорить не хочется. Работаем. Оказывается, чтобы поп
асть в ад, не нужно умирать. Вот оно Ц настоящее пекло. Лето! Это сезон, кото
рого так ждут повсюду люди, когда природа украшается зеленью, цветами, пе
снями птиц, когда весело журчат ручьи и земля благоухает. Лето?! Для нас эт
ого нет. Для нас Ц жара, дорога, проломы, жажда, а для меня лично еще и кувал
да…
Но и вчера было лето. Еще вчера я любовался своей работой и мною любовалис
ь другие, еще вчера я не ощущал веса своего «понедельника». Сегодня тебе н
е до песен, не до шуток, сегодня кажешься себе неудачником, обиженным судь
бою, для которого нет надежды снова стать человеком, и растет в тебе злое ч
увство, ему этот Рыжий открыл своим поведением зеленую улицу.
День казался бесконечным. Но вот наконец вечер. Кончили работу, собрали и
нструменты, ждем машину. Хотим пить. Хотим курить. Курева у нас нет.
Сидим, ждем машину. Но вот кто-то из нас кого-то оскорбил, задел, и теперь эт
и двое ругаются, припоминают все пакости, которые один про другого знает.
Наконец вскакивают, друг на друга налетают, сейчас будет драка. Я тоже вск
акиваю, чтобы разнять их, Ц нельзя допустить драки. Это мне нелегко удает
ся. Наконец противники разняты, лишь поливают друг друга словесной грязь
ю. Нервы напряжены до предела. Ведь могло произойти что угодно. Наконец Ц
о радость! Ц машина. Поспешно погрузили инструмент, сели. Едем. И вот Ц зо
на. Вернулись… Идем на ужин. После ужина спешу к колодцу, в нем ледяная вод
а. Раздеваюсь догола, выливаю на себя пять-шесть ведер холодной воды. Хоро
шо! Ах, хорошо! Хорошо, что есть этот колодец, уже ради него можно жить. Здесь
можно остудить нервы. А теперь можно и спать Ц день кончился.
Итак, сегодня, 18 июня, в 4 часа дня тридцать два года тому назад на острове Са
аремаа родился я для того, чтобы прожить также сегодняшний страшный день
. Да, это был действительно страшный день. Как многo значит Ц воля одного. О
н один может делать погоду десятерым. Пожелай он Ц и мы бы не почувствова
ли тяжести неволи (как бывает всегда с Иваном Костромским). Но он не захоте
л, и мы ощутили физически давление одного дня. Может, так это и должно быть?
Заключение Ц это наказание. Мы все десятеро совершили преступления, мно
го преступлений. Многие из нас ненавидят общество, всякое общество. Мног
ие притворяются исправляющимися. И за все это всех нас ненавидит он, этот
не очень развитой рыжий парень. Он хочет, чтобы мы почувствовали, почем фу
нт лиха, и боялись попасть сюда снова; он хочет быть для нас страшным, и хот
я он далеко не прав, но вообще-то, может, это справедливо: тюрьма потому и на
казание, что она страшна, а страшным людям за страшные деяния и наказание
должно быть таким же. Будет им в тюрьме вольно и беззаботно Ц будут ли они
бояться ее тогда? Но что же тогда такие, как Иван? Они к нам относятся по-че
ловечески, вселяют оптимизм и желание вернуться в жизнь, к честным людям,
к честным делам. Поэтому Рыжего командир взвода правильно засадил на гау
птвахту, он убивает всякую надежду на прощение, искупление, а если нет над
ежды Ц зачем тогда и стараться? Можно опять в карцер, в тюрьму, в побег Ц к
уда угодно, потому что трудись не трудись Ц все равно хорошим не станешь.


* * *

Ночь. Спят арестанты. В секции храп и немного, если быть скромным, несвежий
воздух. Но это естественно для помещения, где живут семьдесят человек. Не
спит лишь Серый Волк. Не спится ему: одолевают мысли, да и разные ночные пр
оисшествия, которыми полна жизнь колонии, не дают спать. Поначалу уснув, о
н проснулся от дикого, нечеловеческого воя. Вой действительно оказался н
е человеческим, а кошачьим, кошка спасалась бегством под нары от гнавшег
ося за ней с недобрым намерением кота. Затем он было уснул опять, но немног
о погодя послышался другой вой, уже определенно человеческий. Это кричал
во сне сосед, захлебываясь отрывистыми похабными ругательствами. После
этого Серый Волк уже уснуть не мог, опять появились боли, а вместе с ними и
мысли. Мысли и чувства.
Скоро свобода. Осталось двенадцать дней. Скоро другая жизнь, в другом мир
е, где возможны счастье и любовь… Но мне страшно, я его боюсь, того мира, дру
гого. Здесь нередки случаи, когда люди, которым предстоит освобождение, о
тказываются выходить на волю. Я их не мог понять, но вот сейчас смутно пред
ставляю их ощущения, их страхи; находясь долго в заключении Ц десять, пят
надцать лет, Ц они отвыкли от воли, потеряли способность быть самостоят
ельными, они не знают, как нужно говорить, как держаться; им кажется, что и х
одят там, на воле, люди не так, как они, и спят, и едят Ц все делают иначе. Здес
ь все известно, здесь тебе приказывают Ц делай так, ходи так, стань этак, п
овернись, садись, вставай Ц все тебе приказывают. И это в течение многих,
долгих лет. За это время ты, в сущности, живешь почти беззаботно: пища тебе,
хоть какая-нибудь, обеспечена; спать ты будешь Ц в зоне ли, в карцере, где у
годно, но в основном в тепле. Твои дни однообразны, ты отбываешь срок. Но ты
считаешь годы, события, месяцы, дни, делаешь это машинально, с тайною надеж
дой на то, что последний день Ц конец страшной жизни, после которой ты уже
другим человеком начнешь новую. Но вот настал последний день, ты сейчас о
ставишь позади четырнадцать лет неволи, целую жизнь, и перейдешь в другу
ю, а она тебе неведома, тебе боязно, тобой овладевает страх. Странно, когда
решаешься на побег, этого не испытываешь. Тогда совсем другой страх Ц по
терять жизнь. Так или иначе, нo встречаются люди, которые в день освобожден
ия отказываются выходить на волю. Таких, конечно, единицы, но страх, наверн
ое, испытывает каждый, хотя никто в этом не сознается. Впрочем, если у тебя
семья и ты побыл здесь сравнительно недолго, наверное, тогда ты знаешь вс
е наперед, тебе известно, что попадешь в привычное окружение, тебе извест
но, кто и как тебя встретит, ты получал письма и знаешь, какова та свобода, к
уда ты идешь. Но если ты прожил здесь целую жизнь, если свободу ты помнишь
и знаешь только как период скитаний в притворстве, в страхе, если тебя ник
то не ждет и ты действительно не знаешь, как там живут нормальные люди, Ц
страшновато. Но и интересно, очень интересно.
Какая она теперь Ц свобода? Как надо есть вилкой? Смешно, но вилку ты уже т
ак давно в глаза не видел. Как едят из фарфоровой тарелочки? А галстук завя
зать? Опять ты будешь похож на нильского крокодила, вышедшегo из джунглей
в цивилизованный мир. Двенадцать дней… А ведь их было четырнадцать лет. Д
авно Ц сто лет назад. И вот осталось двенадцать дней… Невероятно! Что буд
ет?
Говорят, жить на воле таким, как я, надо буквально невидимкой. Носа нигде н
е показывай, потому что нас будто бы карают уже за одно то, что мы ранее суд
имые. За любую мелочь Ц милиция, за малейшее подозрение Ц тюрьма. Зеки ме
ня наставляют ежедневно на путь истинный: в общественных местах не показ
ывайся, комсомольцев берегись как огня, а бригадмильцев и дружинников оп
асайся больше милиции Ц заклюют и за дело и без…
Действительно, получается страшная картина, хоть и не освобождайся совс
ем. Есть и такие, кто дает наколки, где можно легко «работу вымолотить». Но
«вымолачивать» я не буду, потому что освобождается уже не волк, а человек,
у которого есть, между прочим, совесть. Что же касается отношения обществ
а к освободившимся Ц вы, мне кажется, судите обо всем, глядя лишь со своей
колокольни. Отношение людей ко мне будет такое, какое я заслужу. Я вообще н
е тешу себя мыслью, что меня встретят с музыкой, и готов к любым трудностям
. Поэтому я не боюсь свободы.
Две жизни Ц та, которая была, и та, которая начинается, Ц а граница между н
ими Ц узенькая калитка. Сегодня еще по эту сторону калитки, в старой жизн
и. Последний день. Она остается, она меня отпускает. Но что впереди?
Мне тридцать два года. . И нет ни образования, ни профессии, ни семьи, ни даже
друзей. Тридцать два года пошли насмарку. А ради чего? Ради чего искалечен
ы ноги, нажил язву, как ненормальный, вскакиваю при каждом неожиданном ск
рипе, шорохе? И жизнь, которая начинается, Ц я ее совсем не знаю. Ее надо бу
дет осторожно узнавать, изучать. Да, конечно, нужно осторожно, потому что,
наверно, встретятся и Рыжие. А сам я? Действительно я уже другой? Здесь Ц д
а, а там?.. Ну, что за глупость… Неужели снова стану валяться в коридорах, дро
жать в дорожных кюветах? И снова меня сможет бить каждый кому не лень?.. А Си
рье…

11.Х. 1963 г.
Мысья.

Последняя ночь… Завтра, 12 октября, Серый Волк выходит из клетки на волю. Не
т… Серого Волка больше не будет. Освобождается гражданин, у которого ест
ь имя, отчество, фамилия и, как я уже сказал, совесть.
А теперь подведем баланс:

5 лет 7 месяцев
+
8 лет 7 месяцев 15 дней

Итого: 14 лет 2 месяца и 15 дней. Из этого срока один год в карцерах, пять лет в ст
рогорежимных тюрьмах, остальное в колониях, причем только в строгих и ос
обо строгих.
Более чем достаточно…
Как все последние ночи, я сегодня тоже не сплю. Какой там сон, ведь завтра
Ц свобода! Свобода! Настоящая свобода. Уже не нужно будет опасаться арес
та, врать на каждом шагу и дрожать за каждое слово, не надо больше играть р
оль человека. Завтра я получу паспорт и стану гражданином, мне будут гово
рить «товарищ» Ц ведь так обращаются друг к другу люди на воле. Вечером п
риходили парни из погрузки, принесли кое-что из одежды, у меня же ничего н
ет. Георгий принес брюки, Быдло Ц рубашку, а Росомаха у кого-то выиграл св
итер, и свитер теперь тоже вернется на волю; и потом мы попрощались, больше
я их не увижу, потому что завтра в то время, когда меня выведут за зону, они
будут на работе.
Пробили отбой, зеки укладывались спать, а мы еще долго сидели, о чем-то гов
орили, «чифирили», пока нас не разогнали надзиратели. Странное это ощуще
ние Ц товарищи твои остаются в заключении, а ты среди них почти вольный. В
от я завтра буду ходить по поселку без конвоя, могу идти, куда хочу, а их пов
едут на работу под конвоем. А еще вчера так вели на работу и меня. Вчера я бы
л заключенный, вчера, если бы нарушил запретную зону, меня могли бы застре
лить. И вот Ц один день, один час, одна минута, и я перехожу из одной жизни в
другую.
Думаю иногда, поверили бы мне такие же, каким был я сам четырнадцать или да
же двадцать лет назад, если бы я им все рассказал о своей жизни? Поверили б
ы они мне, поняли бы меня? Те, кто ищет счастья, не зная о том, что так или инач
е его надо заслужить Ц трудом, страданием, именно заслужить, создать, сде
лать самому. Такие, каким я был прежде, никому не верят. В своих неудачах он
и винят других, страдать они не хотят, труда боятся. Они охотно, слепцы, иду
т навстречу ложной романтике и, мечтая о подвигах, приключениях, соверша
ют пошлости, преступления. А грязь их не отталкивает, все глубже и глубже з
асасывает, они в ней тонут. И они мне, наверное, не поверили бы, потому что он
и ничему и никому не верят, даже самим себе.
Вот они-то мне сейчас и дают наколки, где «работу можно вымолотить», предс
казывают, что не удастся удержаться на воле, что скоро опять сюда вернусь,
страшат тем, что меня за непочтительные мысли об администрации могут про
сто убить. Они-то действительно почти не бывают на воле, считают, что нет н
а свете ничего хорошего, ни любви, ни дружбы, ни чести. Но таких, как Арсен и
Росомаха, Георгий и Быдло, Ц их больше. Они тоже не скоро отвыкнут от жарг
она и мата, но они не стесняются мечтать вслух о хорошей девушке, которая и
м поверит, они изобьют того, кто пытается доказать, что Россию когда-нибуд
ь победят, они выделывают чудеса с баграми, и они-то знают, что я сюда больш
е никогда не вернусь…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31