«Откуда вы это взяли?"
«Я сужу по вашим румяным щекам».
«Нет, сэр, нет. У меня было пять или шесть приступов горячки – она вывернула мне нутро, и я очень ослаб. Я и теперь не пришел в себя, ибо до сих пор не нарушал поста».
«Что ж, вы крепкий человек. Бог ниспошлет вам счастливую и долгую жизнь».
В его взоре все еще сквозило любопытство, но речь стала менее гладкой.
«По-моему, я уже встречал вас однажды, сэр, да не упомню где. Не в Лондоне ли?»
«Вы правы, я из Лондона, хоть родился не там».
«Осмелюсь ли я спросить, как вас зовут?»
На миг мне почудилось, что он смеется надомною, но на лице его было написано такое замешательство, что я воздержался от грубости. «Полагаю, мое имя вам известно».
«Право? И как же величают вас люди?»
«Они величают меня по-разному, но мое подлинное имя доктор Ди». Я отступил от его кровати и заметил, что Холлибенд внимает нашей беседе с большим интересом и удовольствием; однако, встретя мой взгляд, он поклонился и вышел из комнаты. Но Боже мой, что это за смутные очертания на стене позади него, лишь теперь у виденные мною? С испугу мне померещилось, будто там, обратив ко мне лик, сидит какое-то чудище. Но затем я понял, что это древо жизни, изображенное в далекую пору (несомненно, монахами сего монастыря) и ставшее ныне как бы частью самого камня; полустертые пятна, в коих я узнал ветви и животных, были сплошь изборождены трещинками и покрыты налетом неумолимого времени.
Отец зашептал что-то у меня за спиной. «У меня есть золото, сэр…» На этом он прервал свою речь, издав несколько звуков, подобных звону пересчитываемых монет. Тут я насторожился, ибо помнил, что под конец службы лорд Гравенар одарил его двадцатью золотыми ангелами; а что с ними сталось, мне было неведомо. «У меня есть и серебряные деньги, сэр, не только злато». Он поманил меня к себе и зашептал мне на ухо. «Я положил их в сумку. Связал шнурки хорошим двойным узлом, чтобы не развязались. А сумку закопал у подножья стены, дряхлой обвалившейся стены, где растет терновник. Смотрите, как он истерзал мне пальцы».
«Слова ваши туманны в отношении места. Где мне найти стену, о которой вы говорите?»
«Она называется…» – тут он заелозил рукою, хватая в щепоть одеяло. Увидя это, я спросил, не дать ли ему перо, чернила и бумагу; но он отрицательно покачал головой. Тогда я спросил, не следует ли мне записать то, что он скажет, однако он не ответил ничего определенного. «Поторопитесь, сэр, – промолвил он чуть погодя. – Принесите мне воды умыть руки. Только не речной – она мутная. Подайте ключевого или колодезной. Да поторопитесь». Я вышел за деревянную ширму, заметил в углу таз и кувшин и схватил их не мешкая: меня грыз смертельный страх, что он утеряет нить своего рассказа и я останусь во мраке. Я плеснул воды на его дрожащие руки, хотя, по чести говоря, она была довольно-таки дурна на вид; он поднял их к свету, и капли побежали вниз по его худым запястьям, а затем протянул ко мне сложенные ладони. «Могу ли я омыть и уста, сэр?»
«Прошу вас».
Но он только слизнул воду с запястий и сплюнул ее в таз, а потом зашептал снова. «Идите, покуда не достигнете высокого вяза, затем сделайте двадцать шагов вперед, пятнадцать шагов влево и еще пять направо. Там очень светло, сэр, этот свет слепит мне глаза. Возьмите у меня кусок тафты и прикройте им лицо – он защитит вас от солнца».
Он опять начал заговариваться, но я одернул его. «Боюсь, что не совсем понимаю вас. Я не знаю этого места».
«Там очень сыро, но ведь золото не ржавеет, сэр».
«Так нас учили. Есть ли иные приметы?»
«Ее называют стеной Де-Ла-При, но почему, мне неведомо». И тут я очень ясно увидел заветное место своим мысленным взором; это были руины древнего скита, стоявшего некогда на Актонских полях. Мальчишкой я бродил среди этих руин, грезя о давно минувшей поре и размышляя, сколь бренно все земное. Отец мой не отрывал от меня любопытных глаз, но вдруг черты его исказились. «Прочь от меня, доктор Ди! Прочь от меня! Довольно вынюхивать да выпытывать. Я еще не в могиле, пока нет. А ты жаждешь лишить меня всего имущества уже теперь, не дожидаясь моей смерти?» Он сел в постели прямо и со столь лютым видом, что я отвернулся, дивясь такой перемене, и обратил взгляд к древу жизни.
«Я пришел сюда, дабы утешитъ вас, сэр», – был мой ответ.
«Ты пришел обмануть меня. Ты не лучше карманника, шныряющего по подворотням, или тех плутов, что дурачат народ загадками на Варфоломеевской ярмарке».
«Я почитаю вас, отец».
«Что? И это ты зовешь почитанием? Сын, который едва не разорил все мое хозяйство, непрестанно требуя денег, а потом отверг и презрел нас в годину горькой нужды?» Я смолчал. «Пришел ли ты, когда братьев твоих скосила падучая и они умерли? Утешал ли меня после кончины твоей матери, моей возлюбленной жены? Был ли мне опорою в старости? Нет, ты идешь своей дорогой. И ведет тебя сам Дьявол».
«У меня есть работа, отец…»
«Ах, работа! Одни только фокусы да розыгрыши – а коли это не так, стало быть, трудишься ты по бесовскому наущению. Я ставил тебя превыше других сынов и делал все, чтобы выучить тебя; я каждый день старался помогать тебе в твоих занятиях. А в награду получил гордыню и алчность, каких еще не видел свет».
«Я ни в чем не повинен. Я никому не приносил вреда».
«Что ж, открещивайся от своих деяний. Попробуй откреститься от того, что ты использовал меня и бросил, поправ все законы природы в своей погоне за богатством и славой. А если ты не посмеешь сделать это, Джон Ди, то признай все и возопи, что велъми гнусен еси».
Если он хотел вырвать у меня покаяние, то взял явно негодные клещи; однако я решил ублажить его избитым приемом, нацепив на себя личину грешника. «Простите меня за невольные обиды». Затем я добавил нечто более осмысленное: «Но я стремился к знаниям не ради себя, а ради самой истины. Жизнь моя не в моей власти».
На это он рассмеялся. «Сколь убога сила, коей ты хвастаешь! Ты позабыл то, что знал, и ослеп от суетности и тщеславия. Хорошо начал, да плохо кончил. Ты стал обманщиком, и все богатство твое – мишура. Что ж, да воздается тебе по делам твоим». Он попытался слезть с кровати, но не смог и изнуренно откинулся на валик, заменявший ему подушку. «А теперь вон отсюда. Уходи».
Я рад был покинуть его и на прошенье сказал ему несколько тихих слов. «По крайней мере, мой многоуважаемый и достопочтенный родитель, я не потерплю оскорблений и не сделаюсь посмешищем на склоне лет». Я закрыл ему рот рукою и плюнул на нее. «А вы?»
И тут он снова переменился в лице и поник на своем изголовье. «Леонард, – сказал он, – дожарены ли каштаны? Прошу тебя, порежь этот сыр». Он бредил непонятно о чем, затем опять взглянул на меня. «Пожалуйста, не верьте ему, сударь. Он вас обманет». Потом, ударив себя в грудь, добавил серьезно: «Мне чудится, будто говорят двое, или этот глас отдается эхом. Что вы сказали, сударь?» Он вновь превратился в слабого, жалкого старика, и я едва мог смотреть на него: что общего у меня с ним, этим существом в постели, или у него со мною? Что значит смерть, если она не моя собственная? Ради чего стою я здесь, созерцая агонию этого старика? Он опять что-то забормотал, и я приблизил ухо к его устам. «У меня гудит голова, сэр, точно ястреб сжимает ее когтями». Ища поддержки, он хотел было взять меня за руку, но я убрал ее и отошел подальше. «Не глядите сюда, сэр, – сказал он, – ибо, сдается мне, он пересчитывает деньги рядом с моей кроватью».
Я уже повернулся к нему спиной. «О ком вы толкуете, отец?»
«По душе ли вам эта музыка, сэр? Сэр, как ваше имя?»
Тут я рассмеялся и покинул его, снова пройдя через юдоль скорби, где стонали на тюфяках прочие страдальцы. Холлибенд ожидал меня у подножья лестницы и улыбнулся мне навстречу. «Что вы о нем скажете, мой добрый доктор?»
«Он человек острого ума».
«Да, весьма приятный и глубокомысленный джентльмен». Мы уже вступали в галерею, а он все еще улыбался. «Но, как и все мы, он склонен заблуждаться».
«Я побеседую с вами об этом позже, мистер Холлибенд, но теперь мне, к сожалению, недосуг…» Я и впрямь торопился, ибо у меня вдруг возникло опасение, уж не подслушал ли он рассказ отца о спрятанном золоте. «Мне надо попасть в одно место до захода солнца».
«Неужто вы так спешите, доктор Ди? Давайте хоть обогреемся, а потом, может, и выедем вместе. Ведь вы, я чай, вернетесь домой, к своим каждодневным занятиям?»
Я угадал в словах Холлибенда второй смысл: что, тебя, аки пса, тянет к своей блевотине? И потому оборвал его. «Нет. Я думаю совершить небольшую прогулку и, скорей всего, не поспею обратно до темноты». Я быстро зашагал к воротам, но он упорно следовал за мной. «Скоро я отблагодарю вас за ваши хлопоты, – сказал я. – Но сейчас – где мой конь?»
Засаленный слуга привел мне коня, и я поскакал прочь, вдыхая прохладный воздух носом, дабы изгнать оттуда мерзкую вонь богадельни. Я направлялся в Актон, безотчетно выбирая дорогу по местам, знакомым мне с детства, – мимо гравийных карьеров Кенсингтона, через Ноттинг-вуд, а затем вдоль недавно огороженных полей Шеппердс-буша, Я не знал, что найду под стеной Де-Ла-При, но в мыслях своих видел, как склоняюсь над матерчатой сумой, развязываю шнуровку и запускаю руки в россыпь эдвардианских шиллингов, генриховых соверенов и елизаветинских ангелов. Иного наследства ждать не приходилось, поскольку мне никогда не перепадало от отца ни пенни (даже в пору глубочайшей нужды и гонений), и было ясно, что после его смерти я не получу ни имущества, ни денег. Так почему же не взять то, что принадлежит мне по праву? Теперь, бредя, он обвинил меня в краже и присвоении его богатств, но я ни разу не просил у него и фартинга, хотя бывали в моей молодости дни, когда многочисленные тяготы доводили меня едва ли не до последнего предела.
Меня никогда не покидает трепет перед грядущими невзгодами, и потому я усердно погонял коня, стремясь поскорее добраться до спрятанного отцовского золота. Я достаточно часто уверялся в слепоте госпожи Фортуны и преотлично знаю, что любого состояния можно лишиться в мгновение ока; даже на вершине своего благополучия (впрочем, весьма относительного) я панически боялся, что уже в следующий миг могу очутиться за воротами и стать обыкновенным скитальцем вроде того нищего, забредшего ко мне в сад. Я и сейчас измышляю средства спасения от внезапного голода и подробнейшим образом, с помощью особых записей веду счет своим накоплениям. Боюсь я также угодить в тенета кровососов-ростовщиков. А если дом мой ограбят и умыкнут все серебро, что тогда?
Около полудня я достиг лугов, где играл в детстве; неподалеку высилось старое, побитое непогодой жилище, в коем обитала некогда наша семья. Но сейчас не время было предаваться воспоминаниям. Впереди тянулась стена Де-Ла-При – то бишь всего-навсего редкие каменные глыбы да частью уцелевшие следы кирпичной кладки, что едва виднелись в заиндевелой траве. Я спешился и освежил коня у речушки, чьи воды благодаря зимней поре журчали весьма лениво; позволив ему хорошенько напиться и угостив кое-чем из своей сумы, я отвел его в полуразрушенный амбар около стены, дабы укрыть от холода. Затем побрел вспять, к облетевшему вязу, который рос на краю поля. Солнце стояло довольно низко, и дерево отбрасывало на остатки стены длинную тень; я твердо помнил объяснения отца и подошел к вязу вплотную. Отсчитав двадцать шагов вперед и пятнадцать влево, я оказался у самой кромки стены; затем я сделал пять шагов вправо, и это привело меня к каменному пупырю дюймов в одиннадцать высотою, так густо покрытому мхом и лишайником, что сам древний камень был едва виден; здесь, под землею, и следовало искать мой золотой клад!
Я сразу же принялся за дело – сердце мое так и прыгало в груди – и начал кромсать мерзлую почву своим маленьким карманным ножом; она отваливалась комками не крупнее булочки ценою в пенни, хотя продвижение все-таки было заметно. Я не видел ничего, кроме земли, однако докопался до самого основания стены; там почва и камень рассыпались подобно праху, но золота по-прежнему не было. Не могу сказать, как долго я трудился – солнце, по крайней мере, успело сесть; я вырыл яму с обеих сторон пупыря и, еще не закончив, уже проклял себя за все пустые мечты и несбыточные надежды! Я проклял и отца, смердящего в богадельне, за его подлый обман: разве у меня спина осла, чтобы снести всю его глупую болтовню, и рыло свиньи, чтобы ничего не ответить? Так не бывать же тому! Я не стану крутиться на колесе подобно Иксиону и, уязвленный, найду способ уязвить обидчика.
Итак, я работал на актонских полях точно каторжный, умываясь потом, хотя к ночи крепко подморозило, и за всю свою каторжную работу не получил даже ломаного гроша. Я не нашел ни золотого клада, ни сумы с монетами, нет, ровным счетом ничего. Верно говорят, что приятное минует быстро – на нас непременно наваливается какое-нибудь тяжелое бремя, и теперь, на исходе дня, я успел позабыть о своей утренней душевной легкости и добром здравии. С горечью в сердце вывел я из амбара дрожащего коня и медленно, под темным небом, пустился в обратный путь к Лондону.
Хорошо, что я мог отыскать дорогу и с завязанными глазами, ибо коню моему пришлось брести домой в необычайно густом мраке. И все-таки мне было неспокойно, ибо я опасался внезапного нападения грабителей или карманников; но сильнее гнетущих меня страхов была жестокая досада на самого себя. Я, желавший обитать в золотой башне, пал так низко, что побежал копаться у развалин старой стены, где можно было найти лишь мусор да грязь. А что, если бы я подцепил в этой сырости простуду? Едучи по лугам, я чувствовал в своих сочленениях смутное нытье, и вдруг мое правое плечо и локтевой сустав пронзила такая острая боль, что я едва не закричал в голос – и это несмотря на боязнь угодить в лапы разбойников или иных лихих людей.
Вполне возможно, что сии ужасные схватки и приступы были проявленьями некоего более общего недуга; я помнил, что недели две-три тому назад жидкость столь внезапно бросилась мне в ногу, словно меня ударило камнем, и я испытал такую невыносимую боль, точно все мои сосуды и жилы лопнули от мгновенного растяжения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40