Или большие подлецы. Джанет из Чикаго нажила состояние с одним большим подлецом. Ванда подошла к Сэлу, обняла его, прижала к себе. Он распахнул кимоно, прижался лицом к ее мягкой пышной груди и плакал.
— Любовничек, ну что случилось? — ласково спросила Ванда, стараясь успокоить его.
Он еще крепче прижался к ней, покачал головой, тихо всхлипывая. Ванда погладила его по темным влажным волосам и бросила взгляд на часы.
— Не паникуй, любовничек, расскажи все своей Ванде. И побыстрее.
Сэл поднял на нее глаза полные слез, которые стекали по его небритым щекам.
— Ванда, у меня серьезные неприятности.
Пушистым голубым полотенцем она нежно вытирала его плечи и грудь. Ей нравилось его тело. Не нравились только мозги. Их явно ему не хватало.
— Не так уж все плохо. Ты преувеличиваешь.
Сэл отобрал у нее полотенце и взял ее руки в свои.
— Плохо.
— Рассказывай, Сальваторе.
Он пристально посмотрел ей в глаза:
— Ванда, мне нужны деньги.
Она не переменила выражения лица, даже глазом не моргнула. Она сама доброта и участие, но внутри что-то оборвалось, что-то давило на грудь.
— Мне нужны деньги. Много денег, Ванда.
Она провела по лицу кончиками пальцев и улыбнулась. Потом отошла к окну, раздвинула шторы, выглянула в огромное, во всю стену окно и принялась рассматривать городской пейзаж. Отсюда, с двадцать седьмого этажа, Нью-Орлеан казался городом Старого Света, аккуратно разделенный на кварталы, округа, жилые массивы. Черное и белое. Старое и новое, бедное и богатое. Кэнал-стрит, Вье-Каре, Гарден-Дистрикт. Дождь на какое-то время почти прекратился, и остаток дня был холодным и серым, как обычно в Нью-Орлеане зимой.
У Джанет была присказка на каждый случай жизни, и этот не был исключением. В конечном итоге, говорила ей Джанет, все без исключения красавцы клянчат деньги. Но от этого Ванде легче не стало. Сейчас ей важнее всего заняться своим лицом. Она повернулась и посмотрела на Сэла, широко и ласково улыбаясь.
— У меня нет денег, любовничек.
Сэл молчал, глядя на нее. Наконец сказал:
— Ванда, это очень серьезно.
— Я не могу дать тебе то, чего у меня нет.
— Послушай, это вопрос жизни и смерти.
— Сальваторе, ты же знаешь, что в прошлом году я проигралась на бирже. У меня нет ни гроша. Я же тебе говорила.
Сэл, теребя покрывало, вздохнул:
— Ванда, ты просто не знаешь, как мне нужны деньги...
Ванда смотрела на Сэла, сидящего на ее стеганом покрывале, стряхивающего пепел с ее сигареты, и вдруг заметила, какого он маленького роста. Не исключено, впрочем, что она замечала это и раньше. Она скользнула взглядом по его смуглому волосатому телу, и тошнота подступила к горлу. Какой-то он бесформенный. На талии уже наметилось то, что Джанет называла «поясом интеллекта». Маленький, необразованный, ничтожный. Он просил у нее денег только потому, что спал с ней. Она презирала Сэла и ненавидела себя. До сих пор ей удавалось избегать вот таких дешевых драматических сцен. Сама мысль о них ее ужасала. Будь ей за пятьдесят, дело другое. Но ей нет еще сорока пяти, а перед ней этот жалкий, всхлипывающий донжуанчик! Еще одна иллюзия молодости развеяна.
Ванда быстро завязала пояс на кимоно, затянув покрепче, отвернулась и покачала головой:
— У меня нет денег, совсем ничего нет. — Она решительно направилась к туалетному столику, предмету своей гордости, села, вооружилась карандашом для глаз. — Тебе придется уйти, Сальваторе. Ко мне действительно сейчас придут.
— Сто восемьдесят тысяч, — быстро произнес Сэл, глядя на ее отражение в зеркале.
«Что это? Что происходит? Это банальное вымогательство».
— Если я не найду денег, меня убьют.
Она волновалась все больше и больше. Сто восемьдесят тысяч долларов. Зачем? Как вообще может этот латинос говорить о таких деньгах? Что еще взбредет ему в голову? Способен ли он на насилие? Боже мой, все так банально, так дешево, так... по нью-орлеански. Была бы здесь Джанет Хэнди из Чикаго, она подсказала бы Ванде, как вести себя. Джанет никогда не одобряла Ванду, когда та оставалась на зиму в этом городе. «Ну, если тебе непременно хочется уехать, поезжай в Палм-Спрингс, или в Ки-Весет, или хоть в Хаф-Мун-Бей. Только не в Нью-Орлеан. Бога ради! Что там делать?»
— Я не шучу, Ванда. Если не достану денег, меня убьют к чертям собачьим.
Ванда даже не взглянула на него, поглощенная своим левым глазом. Она слышала, как тикают у кровати часы.
— Ванда, прошу тебя.
— Ты не получишь от меня таких денег, ни в коем случае, — произнесла она, продолжая работать карандашом.
Сэл подскочил на кровати.
— Ладно, дай сколько можешь. — В голосе его звучала надежда.
Ванда вздохнула, осторожно положила карандаш, повернулась на вращающемся стуле и холодно посмотрела на Сэла.
— Может, я уговорю их подождать, если... — пробормотал он.
— Я не собираюсь давать тебе деньги...
— Ванда, ты не понимаешь...
— ...ни доллара...
— Они же убьют меня! — заорал Сэл.
«Надо что-то делать, — мелькнула мысль. — Что бы сделала Джанет? Господи, да он орет на меня. Сохраняй присутствие духа, — твердила она. — Пусть не думает, что он с тобой на равных. Хоть он и кончал тебе в рот много раз».
— Я думаю, вам лучше уйти, мистер Д'Аморе, — сказала она спокойным тоном, каким разговаривают с прислугой.
— Ванда, — умолял Сэл, — ты не можешь так поступить. Ты должна мне помочь.
«Боже мой, — Ванду вдруг осенило, — он надеется возбудить меня и потому сидит голый. Как же низко я пала».
— Я вас не приглашала, мистер Д'Аморе. Ко мне сейчас придут гости. Одевайтесь и уходите. Немедленно. Я требую. — «Убедись, что он понял». — Я настаиваю, чтобы вы сейчас же ушли. — «Надо проявить сострадание». — Я не хочу сцен.
Неожиданно он подошел, приблизил к ней свое лицо.
— Это в долг, Ванда. Только чтобы они перестали за мной охотиться. Через месяц я все отдам, а может, и раньше.
Она покачала головой. «Сколько патетики. Этот псих не зарабатывает и четырнадцати тысяч в год. Даже по заниженным нью-орлеанским стандартам он голодранец».
— Это невозможно.
Он молча смотрел на нее.
«Подумать только, — размышляла Ванда. — Он рассуждает как ребенок. И что только я в нем нашла? Красивое лицо? Мужскую силу? Любовником, конечно, он был хорошим, но сейчас уже не так молод. Меньше пить надо. Вечно из-за этого влипаю в истории».
— Сальваторе, не надо...
— Слушай, — сказал Сэл возбужденно. — Я буду отдавать тебе половину того, что заработаю своей музыкой. — Видимо, эта мысль только сейчас пришла ему в голову.
Она удивленно уставилась на него. Он решил, что предложение ее заинтересовало.
— Да, именно так мы и сделаем. — Он стал быстро натягивать джинсы. — Читал, многие композиторы поступали так в самом начале, когда еще не были знамениты. Хорошего в этом мало, я хочу сказать... ты знаешь, как важны для меня мои песни, но, черт, я увяз по уши, Ванда, и если ты дашь мне сто восемьдесят тысяч, перепишу на тебя половину всего, что заработаю в будущем.
Он замолчал, тяжело дыша, глаза взволнованно бегали.
Она с трудом сдерживала смех. Забавная ситуация. Этот коротышка, стареющий мальчик, мокрый и полуголый, стоит в ее спальне и предлагает продать половину несуществующего Бруклинского моста. Надо быть осторожной, осторожной и внимательной. А главное — решительной и резкой.
— Сэл, — сказала она, устав от итальянского притворства. — Тебе же ничего не светит.
— Ванда...
— Ты ресторанный тапер.
— ...послушай...
— И даже не лучший.
— А мои песни, мой голос? Мы столько ночей провели здесь... — Он показал на открытую дверь в гостиную, где стоял рояль «Стенвей». — Я играл для тебя, и ты говорила, что это замечательно, что тебе нравится моя музыка; ты собиралась помочь мне, вложить в меня деньги, стать моим менеджером, отвезти меня в Нью-Йорк.
— Сэл...
— Или в Лос-Анджелес. Ты что, все врала? — Он говорил громко, негодующе.
«Это уже слишком», — подумала Ванда.
— Разве тебе не нравились мои песни? Ты говорила, что обожаешь их. Обманывала меня?
«Какая наглость, — злилась Ванда, — какая наглость!»
— Ты говорила, что скопишь денег и будешь продюсером моих пластинок.
— Я говорила, что ты талантлив, и все, — она едва сдерживала ярость. — Говорила, что мы можем что-то вместе сделать.
Сэл обиженно посмотрел на нее, как ребенок, оставленный без сладкого.
— Ну и...
Терпение ее было на пределе. Гнев вырвался наружу, как кровь из пореза.
— Господи! Все это была болтовня. Мы занимались любовью, пили вино, курили травку, ты играл мне свою дурацкую музыку при луне, я говорила, что ты красив, — все очень мило. — Она стала медленно к нему приближаться и казалась очень высокой на каблуках. Осточертел весь этот фарс. Женщину, разорившую Чарли Максуэлла, отобравшую у него три четверти состояния, хочет провести какой-то музыкантишка из Нью-Орлеана. — Боже мой, я, кажется, говорила тебе, что ты отличный любовник, — она перешла на крик, — ты тоже поверил? Секс с тобой был едва выше среднего. Впрочем, как и твое пение.
— Ах ты, сука, — произнес он едва слышно.
— Неужели ты надеялся, что я дам тебе денег, стану выручать из какой-то там беды? Ты что, опять проигрался? Месяц или два назад выпрашивал семь тысяч, чтобы выпутаться из этого... как его... джекпота, но ничего от меня не получил. Разве я не просила тогда больше не клянчить у меня денег? А теперь просишь сто восемьдесят тысяч.
— Ничего я у тебя не клянчу! — заорал Сэл. — Мы подпишем договор, прямо здесь, сейчас, и я буду отчислять тебе половину всего, что заработаю музыкой за всю оставшуюся жизнь.
Она печально улыбнулась и покачала головой. Потом сказала:
— Какой же ты дурак, Сэл!
— Ванда, мне не к кому больше идти! — Сэл был в отчаянье.
— Иди вон туда. — Она указала на дверь. — Вон туда. С минуты на минуту придут гости, а я...
Как по заказу, раздался звонок в дверь.
— Нет, Господи! — Она зло сверкнула глазами. — Я так и не успела привести в порядок лицо. — Это был упрек в адрес Сэла. — Ради Бога, Сэл, уходи скорее. — Она вытолкнула его в коридор, потом на кухню. В дверь снова позвонили.
— Черт! Черт! — шипела она. Затем крикнула очень любезно: — Уже иду.
Здесь в кухне они однажды занимались любовью, пока в микроволновой печи готовилась пицца.
— Убирайся из моего дома, — в бешенстве повторяла Ванда. — Убирайся.
Сэл схватил ее за плечи, привлек к себе:
— Если ты не дашь мне хоть немного денег, чтобы откупиться, клянусь Иисусом Христом, они убьют меня. И убивать будут долго. Понимаешь?
— Сэл, — резко сказала она, глаза ее стали как две льдинки, — мне нет до этого дела.
— Ванда, — донесся голос из-за входной двери.
— Мне некуда идти, я никого не знаю с такими деньгами.
— Ванда, — снова раздался веселый женский голос, — угадай, кто пришел и кого я привела...
Ванда улыбнулась и, повернувшись к двери, пропела:
— Одну минутку, Джанин, уже иду. — Затем с перекошенным от злости лицом опять повернулась к Сэлу. — Убирайся, вон из моего дома!
— Ванда, ради Бога, я ведь тебе не чужой. Мы много значили друг для друга. — Он нежно посмотрел на нее. — Я и сейчас тебя люблю.
— Так ты, — вскипела она, — скотина, настоящая скотина, думаешь, я настолько стара и одинока, что растаю от этих слов и в лепешку для тебя расшибусь?
— Эй, долго ты нас здесь будешь держать?
Она улыбнулась Сэлу, провела рукой по его влажным волосам.
— Я тоже люблю тебя, Сальваторе. — Ванда прижалась губами к его губам, пощекотала во рту языком. Затем резко отстранилась, подвела Сэла к черному ходу, ведущему к пожарной лестнице. — Сейчас, любовничек.
Она взяла со шкафчика сумку, достала несколько купюр, сунула Сэлу в руку и вывела его в холодный коридор, где вдоль стен стояли мусорные баки. Здесь она чмокнула Сэла в щеку, вернулась в квартиру и со словами:
— Береги себя, любовничек! — захлопнула перед его носом дверь. Щелкнул замок, и вслед за этим раздался голос Ванды: — Иду, Джанин, иду! — Боже, даже не успела накраситься.
Сэл стоял на холоде и смотрел на мятые купюры в руке. Потом медленно развернул, пересчитал. Из квартиры доносились радостные возгласы, низкий мужской голос, громкий беззаботный смех. Сто тридцать два доллара. Сэл зачем-то снова пересчитал их. Три двадцатки, пять десяток, четыре пятерки и две купюры по одному доллару. Опять смех. Мужской голос, но уже другой, молодой:
— Как это вам удалось еще похорошеть? Выглядите просто великолепно.
И снова смех. И ласковое мурлыканье Ванды:
— Дорогой, не приготовить ли нам выпить. Мне это необходимо.
Сэл сунул деньги в карман, поднял над головой мусорный бак и хватил им о дверь. Потом еще и еще. Воцарившаяся тишина казалась звенящей. Сэл слышал собственное дыхание. Затем он заорал:
— Сука, старая самовлюбленная сука! Спать с тобой все равно что с собственной бабкой. Меня от тебя тошнило. — Сэл замолчал, прислушался. Из-за двери не доносилось ни единого звука.
«Что я делаю, — спросил себя Сэл. — Зачем? Они убьют меня, а ведь она могла мне помочь. Но не сделала этого. Теперь я покойник».
— Боже мой, Ванда, — услышал он женский голос. — Кто бы это...
— Чтоб ты сдохла! — заорал Сэл, снова хватил баком об изуродованную дверь, пробежал короткий захламленный коридор, открыл тяжелую дверь черного хода и побежал по бетонной лестнице. Он пробежал почти десять пролетов, прежде чем заставил себя остановиться. Бежать, бежать, куда угодно, это единственное, что ему остается. Эта мысль вытеснила из головы остальные. Прислонившись к холодной, влажной стене, он почувствовал, как стучит кровь. Смешно, не знал, что у покойников бывает пульс. «Отлично, так и надо. Не теряй чувства юмора. Оно тебе пригодится. Доброе слово — великая сила, говорил придурковатый клоун из „Шо-бара“ и еще: теперь ему необходима изрядная доля юмора... и сто восемьдесят тысяч. Об этом надо забыть, — размышлял Сэл, — уж лучше пистолет с одним патроном. Нет, только не это. Не будь дураком». Он сел на ступени и закрыл лицо руками, заметив, как сильно они дрожат. А ведь было не так уж холодно. «Ну и что теперь ему делать? — Он пропел это про себя на мотив песенки „Куда, куда сбежал мой щенок?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62