Бессмертный
Восемьдесят третий год. Середина июля. Жарко и душно. На берегу у парома поставили жёлтую цистерну с пивом. Сразу же её облепили мужики. И пошли разговоры о том, о сём.
Мне надоело сидеть под навесом в окружении насупленных баб. Парома не было и не было. И я решил побаловаться пивком. Только зря я слюни пускал раньше времени. На бочке висела бумажка с надписью: « Пиво отпускается только в свою посуду. « Ни своей посуды, ни пластикового пакета у меня не было. И от этого стало грустно. И тут от мужиков, что кучковались вокруг странного сооружения, напоминающего стол, отделился старик в мятом пиджаке.
– Стою, смотрю, вижу человек мается, – сказал старик, подойдя. – Посуды нет, что ли?
Я кивнул.
– Ну, это горе – не горе. У меня банка лишняя есть.
И дед, раскрыв женскую хозяйственную сумку, показал мне несколько литровых банок из-под маринованных огурцов:
– Видишь? Не горюй. Со мной не пропадёшь. Меня Никитой кличут. Кого хочешь спроси – все Никиту знают.
– А меня Борисом, – представился я.
– Еврей что ли? – заинтересовался Никита и тут же одёрнулся, – А по мне хоть бы и еврей. Что я евреев не видывал? Короче, мы с тобой, Боря, такой бизнес сделаем – я тебе банку даю, а ты мне за это тоже пива возьмёшь. Типа, за аренду.
Я улыбнулся:
– Хорошо, Никита. Согласен. Давай банки.
– Ты что, брат? Очумел? – вздёрнулся дед. – Ты видишь какая очередь? Ты, как интеллигент, до вечера стоять будешь. Давай деньги, а сам иди к стояку.
И Никита показал на одноногий дизайнерский шедевр.
А там уже суетился горбатенький мужичок, вытирая круглую столешницу рукавом пиджака. Когда я подошёл, горбатый вынул из кармана трёх вяленых окуньков и торжественно разложил их на столе.
– Закуска, – объяснил он. – Сам ловил, сам вялил. Никакого обмана.
– Спасибо, – умилился я.
– Спасиба – таких денег нету, – объяснил мужик. – По полтинничку штучка. Хочешь ешь, хочешь смотри.
Я замялся, но тут прибежал довольный Никита с двумя банками в руках. Выставив их на стол, похвастался:
– Чуть прорвался. Народ совсем оборзел. Никакого тебе уважения.
Потом отлил горбатому пива и объяснил:
– Это внучок мой. Афанасий. Ну, за хорошего человека.
Я догадался, что хороший человек – это я, и отхлебнул из банки.
Пиво было жидким и тёплым. Я отставил банку и закурил. Закурили и мои случайные собутыльники.
Помолчали.
Потом дед Никита начал разговор:
– Ты, мил человек, если не хочешь пиво – не мучайся. Афанасий допьёт. Он не брезгливый.
– Это да, – подтвердил Афанасий. Это уж точно.
А дед продолжал балаболить:
– А ты, Боря, если хочешь узнать секрет бессмертия, так я расскажу. Даже и не сомневайся. Вот глотну самогоночки и всё расскажу как оно было.
Я с недоверием посмотрел на деда :
– Так нет самогонки, Никита. И взять негде.
– Ты, товарищ дорогой, таких слов Никите не говори, – взъерепенился дед. – Ишь ты! Негде взять. Давай два рубля и бутылка на столе.
Я задумался. Двух рублей было жаль. Но дед был убедителен, как ребёнок, просящийся на горшок. И я, покопавшись в кошельке, выложил на стол две рублёвых бумажки.
Никита счастливо засмеялся:
– Ну, вот, Афанасий. Видишь. А ты говорил, что интеллигент не настоящий. Что ни на есть настоящий.
Потом он сгрёб рублёвки со стола, порылся в своей сумке и выставил поллитровку с синеватой жидкостью. Вынув зубами пробку, скрученную из газеты, озабоченно спросил:
– Сам-то будешь? Нет? Ну, как хочешь. Нам больше выйдет.
Потом Никита плеснул из бутылки в банки с пивом себе и Афанасию, аккуратно заткнул бутылку, спрятал в сумку провозгласил тост:
– Ну, чтобы елось и пилось, чтоб хотелось и моглось. Чтобы в следующем годе, было б с кем и было б где.
Я подождал пока мои собеседники выпьют, отгримасничают и закурят. А потом спросил:
– Так как насчёт секретов долголетия, Никита?
Никита посерьёзнел:
– Ты, товарищ, надо мной не надекивайся. Молод ещё. А насчёт бессмертия – это целая история. Роман написать можно и за большие деньги продать. Но я даром расскажу своими словами. Ты только не перебивай.
Словом, жил я с своей бабой и горя не знал. Троих сынов подняли. Внуки выросли. Стали мне восемьдесят лет справлять. Ну, понятно, выпили малость. А как без того? И вот на следующий день схватило у меня живот. Болит и болит. Что сделаешь? Пошёл к врачу. Тот крутил, вертел да и говорит моей бабе, что надо желудок резать. Мол, без этого никак не выйдет, потому что рак. Ну, резать, так резать. Отхреначили мне две трети. Оно бы и ничего, только жрать всё время хочется. А много не могу – не лезет. Вот и клюю, как тот воробей, по крошечке.
Словом, прошло лет несколько. Иду я на кухню, чтобы перекусить чего-нибудь. И вдруг в глазах потемнело. Чую, что падаю, а ничего сделать не могу. И упал. Поднимаюсь – мать честная! Стою я на лугу некошеном. Трава в пояс. Тепло. А на лугу бабы в белых балахонах хоровод водят и песни играют. Я подхожу. Глянул – что такое? Бабы все умершие, кто когда. А среди них Маруська, моя зазнобушка. Это когда я ещё малец холостой был, так с ней гулял. Вот, вышла эта Мария из хоровода. Подходит и говорит:
– Заждалась я тебя, Никитушка. Что ж ты так долго?
А я на неё смотрю во все глаза. А груди у неё такие пышные. Так под балахоном и торчат. Вот я не вытерпел. Правой рукой за сиську, а левой – под подол. Щупаю, щупаю – ничего нужного найти не могу. Ровное место между ног да и всё.
А она смеётся:
– Грех это, Никитушка. Мы тут этим баловством не занимаемся.
Тут мне сразу скучно стало:
– Ты, Маруся, – говорю, – подожди. Ты только подожди. Я сбегаю на кухню, кусну хлебца и назад.
И побёг. Бёг, бёг – смотрю, а я в своей хате. Сижу на носилках. А фельдшерица Нинка ратунки кричит.
Тогда я встал, пошёл, хлебца поел да так и живу. Всё Бог смерти не даёт. Сынов всех схоронил, из внуков один Афанас остался. А я всё небо копчу.
– Это чистая правда, – подал голос Афанасий. – Я в огороде был. Захожу в дом. Глядь, а дед на полу лежит и не дышит. Я бегом к соседям. Потому что у них телефон есть. Позвонил в Скорую. Ну, пока то да сё... Короче приехали через час. Фельдшерица Нинка посмотрела на деда и хайло своё раскрыла, что Скорая покойников не перевозят, что, типа, ложный вызов. Кричала, кричала, а тут дед встал и на кухню пошёл. Так эта Нинка, паскуда, до сих пор заикается.
– Так вот, Боренька, – продолжил дед. Такое мне счастье вышло. Ну, Афанас, пошли. А то прицепились к порядочному человеку.
Дед Никита подхватил свою сумку и они с Афанасием исчезли между серых заборов.
Я постоял, закурил и сказал мужику, пившему пиво напротив меня:
– Это ж надо? Действительно, счастливый дед.
– А чего ему быть несчастливым? – отозвался мужик. – Раскрутили тебя на бутылку, как лоха последнего. Идут сейчас и смеются. Они тут каждый день промышляют. Ищут кто почище одет и крутят. А горбатый этому деду никто. Называет себя внуком, чтобы правдивей вышло.
Я хотел было возразить, но подошёл паром и я побежал, чтобы на него не опоздать. Да и нечего мне было возразить.
Бизнесмен
В конце месяца у нас всегда busy. Это значит, что работы – не продохнуть.
Постоянных рабочих не хватает, поэтому босс берёт рабочих с «биржи» на разовую работу. Бруклинская «биржа» – это своего рода феномен. Фактически никакой «биржи» нет. Просто возле кладбища на Атлантик авеню собираются те, кому хочется заработать. Это и велфэрщики, и нелегалы, и... Бог их знает кто ещё? Раньше полиция на этих кучкующихся мужиков внимания не обращала. А потом стали приходить поляки. Эти уже к обеду умудрялись напиться в дым. И полицейские стали «биржу» гонять. Но не всерьёз. Просто, чтобы не забывались.
Но я отвлёкся. Я вовсе не про «биржу» хотел. Я про этого мужика хотел. Взяли мы в тот день одного. Сказал, что зовут его Валентин, и что он из Москвы. Ну, из Москвы, так из Москвы. Нам-то что?
Короче, приехали мы на семьдесят вторую в Манхеттен. Работаем и к новенькому присматриваемся.
Да! Я забыл сказать, что работали мы на перевозке шмутья из квартиры в квартиру. Здесь это называется moving, а как по-русски, я даже и не знаю. Работа тяжёлая, но работа. А то бывает, что никакой нет. Ни лёгкой, ни тяжёлой. Вот тогда погано.
Опять я заболтался.
В общем, присматриваемся мы к этому Валентину – мужик, вроде, неплохой. Не отлынивает, не хитрит. И опыт какой-то у него есть.
Уже когда закончили разгружать и бригадир пошёл за расчётом, выдалась минутка для перекура. Закурили. Я спрашиваю:
– Валентин. Ты где живёшь?
– В Гарлеме, – отвечает. И называет адрес – самый гадюшник, что ни на есть.
– Ну и как там? – спрашиваю. Хотя знаю, что в тот район белому человеку без базуки лучше не появляться.
– Нормально, – отвечает. – Нас там много. Русские там целый дом заселили. Сначала чёрные трепыхались, но потом привыкли. Теперь дружим.
– Дорогой рент? – стало мне интересно.
– А мы не платим, – смеётся. – За что там платить? За тараканов? Хозяин было волну поднял, но мы объяснили и он понял. Мне это удобно. Деньги собираю на брак. У меня выхода другого нет, кроме как на американке прижениться. По-другому мне не натурализоваться.
– Что ты маешься? – посоветовал я. – Подработай, возвращайся в Москву. Дело откроешь.
– Нет, – говорит. – У меня уже было там дело. Я водкой торговал. Бизнес не ахти какой, но трейлер водки в неделю я продавал. Всё было, как положено. Весь джентльменский набор.
– Наехали? – проявил я сочувствие.
– Кто? – удивился Валентин. – Я, как положено, крыше платил. Кто на меня наедет?
Он снова улыбнулся:
– Думал, что всё в порядке, а случилось так, как случиться не может. Гнал я как – то товар. И машину, в которой я сидел подрезал джип. Ну, мы его помяли малость. Выскочили из джипа крутяки. Кричат, что двадцать штук на мне за ремонт. И что деньги – завтра. Оставили адрес и уехали. Я и забыл про них. А через месяц звонят, что счётчик мне нащёлкал уже триста тысяч баксов. Я их снова послал по адресу.
Через неделю иду домой. В подъезде стукнули по тыкве. Очнулся уже в машине с мешком на голове. Короче, приволокли на хату, пристегнули к батарее. Всё, как в кино. Потом приходят. Смотрю – те самые, что в джипе были. Сели за стол. Меня тоже посадили. Старший ихний говорит, мол, так и так, мужик, хочешь быть живой подписывай дарственные на бизнес, на хату и прочее.
Я думаю – хрен с ним, с барахлом. Наживу ещё. А калекой оставят – так и на лекарства не заработаешь. Короче, согласился.
Привели нотариуса. У него уже бумаги готовы. Стал я подписывать – что такое? Все дарственные на мою жену.
Тут Виталий затоптал окурок и сразу же закурил снова. А затянувшись продолжил:
– Короче, подписал я всё, что им нужно было. Нотариус ушёл, а старший говорит:
– Знаешь, Валентин, мужик ты, смотрю, не плохой. Поэтому мой тебе совет – уезжай и ложись на дно на пару лет. Ты сам видел, что это твоя баба тебя заказала. Замочи тебя сразу, так начнётся делёжка наследства. Вот она и придумала, чтобы мамаше твоей ничего не дать. А замочить тебя велено только через полгода. Но мы сделаем так – сейчас ты попозируешь пацанам. Они тебя сфотографируют для предъявы и катись на все четыре. Да свечку в церкви за наше здоровье поставить не забудь.
Короче, поехали в лесок, лёг я под кустик. Полили меня кетчупом и сфотографировали. Одну фотку и мне отжалели. Ношу на память, как талисман.
Валентин порылся в бумажнике и достал фотографию. Хотел было мне показать, но помахал этой фотографией и снова спрятал.
– А дальше что?
– А дальше, – снова засмеялся Валентин, – Дальше я добрался до своей заначки, купил турпоездку в Нью-Йорк. И вот – курю с тобой.
– Доволен? – спросил я.
Он наклонился и прошептал:
– Я не доволен. Я счастлив. Я никогда ещё не был таким счастливым. Подумай сам – свобода. Я послал всё на хрен. Все традиции, приличия, законы... всё. Я живу в бомжатнике. Я хочу работаю, хочу нет. И никому нет до меня дела. Даже если я выйду без штанов на улицу, никто не удивится.
Он хотел было ещё что-то добавить, но подошёл бригадир и выдал Валентину заработанное.
Валентин тщательно пересчитал деньги, махнул мне рукой и исчез в Манхеттенской суете.
Брат
– Хотите я Вам, Коля, расскажу, как я чёрта видел? – неожиданно предложил Михаил Михайлович. – Я промолчал. Жизнь научила тактичности. Ещё лет этак десять тому назад я, безусловно, разработал бы эту благодатную почву. И вспахал бы, и посеял, и урожай собрал. Ещё бы! Мужик чёрта видел!
Но сегодня я промолчал.
– Спасибо, Коля, – оценил моё молчание Михал Михалыч. И тут же отвлёкся. Потому что по дорожке шла нетипичная для этих мест троица.
Тут я хочу пояснить, что сидим мы с Михал Михалычем на длинной скамье на Ocean parkway.
Да, да. На той самой улице, которую в Нью-Йорке называют Russian parkway.
Слева стороны у нас за спиной расположена ешива, с правой – nursing home. Богадельня по нашему. Это в ней живёт Михал Михалыч.
Перед нами – асфальтовая дорожка, за ней узкая полоска газона. А за газончиком – непрерывная лента машин.
Но, что интересно, пахнет свежескошеной травой, как в деревне, и подгоревшими бобами из nursing home. И совсем не воняют выхлопные газы.
Когда я только приехал в эту страну, отсутствие бензиновой гари меня очень удивляло. Но потом мне объяснили, что на здешних машинах фильтры какие-то специальные стоят. Тогда я перестал удивляться и теперь воспринимаю отсутствие вони, как должное.
Я многое уже, как должное, воспринимаю.
Так вот...
Я отвлёкся с этими запахами...
Да! Троица!
По дорожке шёл баскетбольного роста чёрный с шахматными часами в руке. По обеим сторонам от него семенили двое «наших». Они казались лилипутами возле Гулливера. Они в очередь жестикулировали и, видимо, что-то интересное рассказывали. Потому что чёрный время от времени недоуменно разводил своими лапами. Потом эти трое остановились как раз возле нас. Один из «мелких» азартно взмахнул руками и сказал:
– И тут этот мудак, вместо того, чтобы двинуть ладью, ходит слоном! Представляешь?
Чёрный опять развёл руками и ответил по-русски:
– Ну, это просто мать-перемать!
И они пошли дальше в поисках свободного столика.
На этой улице, думаю, что специально для «наших», кроме скамеек были ещё бетонные столики с мозаичными шахматными досками на каждом.
1 2 3 4 5 6 7