Помните как он с трибуны разгон давал? Чистая копия. И рот так же открывает, и правая лапа вверх.
Пока мы смеялись, кот Микита забрался на старую яблоню у забора и лёг на сук.
– Только не шумите сейчас, братцы, – прошептал Олег. – Это он на собак охотиться будет. Поймает и кататься начнёт.
– Ты, Олег, не заливай, – возмутился Миша. – Коты на собак не охотятся.
– А вот давай ещё по маленькой, – обрадовался Олег, – А там увидим кто на кого охотится.
Не успели толком закусить как Олег прошептал:
– Замрите! Идёт.
Сквозь штакетник забора было видно как вдоль по улице трусила рыжая дворняга. Кот Микита напрягся. Только кончик хвоста нервно ходил справа налево. Дождавшись, когда дворняга оказалась по деревом, Микита прыгнул ей на спину и вцепился когтями в шею. Перепуганный пёс завизжал и понёсся вдоль по улице. А довольный Микита на ней.
– Видели! – Закричал радостный Олег. – Нет! Вы видели! Чисто ковбой.
И засмеялся.
Лёша с Мишей тоже засмеялись.
Грело солнце, смех раскатывался по предместью и яблоневый цвет осыпался на стол...
Они жили долго...
Люди не выносят тишину. В тишине – частица вечности, а это ужасает. Поэтому, люди постоянно убивают тишину попсовой музыкой, телевизором и разговорами о политике. Кажется, что и сказать-то нечего, но проще говорить ни о чём, чем заглядывать в бездну тишины.
Какое счастье, что у меня есть собеседник, с которым можно часами молчать. Это большой талант – умение молчать. Для этого интеллекта недостаточно. Для этого нужна отвага.
Вот поэтому и встречаемся мы с Михал Михалычем. Помолчать пару часов с хорошим человеком – это большое дело.
Сегодня прохладно. Бриз несёт с океана солоноватый запах гнили. Мы сидим с Михал Михалычем, покуриваем, и глубокомысленно смотрим на дорожку, тянущуюся вдоль бульвара, по которой движется, укрепляя здоровье, разномастная публика. Кто на роликах, а кто и на своих двоих. Вот два гея, взявшись за руки, несутся на роликах. Прокатились туда-обратно, потом встали у канадского клёна и целуются взасос. И так это у них выходит страстно и обнажённо, что стайка молодых хасидок в чёрных юбках по щиколотку возмущённо переглянулись на бегу. Затем, как по команде, развернулись и побежали в другую сторону.
– Любовь... Загадка... Вечная тайна... – заметил Михал Михалыч. – Никогда не поймёшь, чем она закончится, и закончится ли когда-нибудь.
Я молчал. Не хотелось словами разрушать эту банальную конструкцию, что выстроил Михал Михалыч.
А он вынул из пачки сигарету и, понюхав её, аккуратно уложил обратно. Это потому что Михал Михалыч старается растянуть пачку на три дня. Не из опасений за здоровье. Нет. Просто в Нью – Йорке сигареты подорожали так, что поневоле приходится экономить.
Я терпеливо ожидал конца этих манипуляций, зная, что после них, Михал Михалыч нет, нет да и вспомнит что-нибудь интересное. И ждать мне пришлось недолго.
– Я, Боря, вспомнил сейчас потрясающую историю. Её можно озаглавить так же, как Грин заканчивал многие свои рассказы о любви : «Они жили долго и умерли в один день «. Если Вы наберётесь терпения минут на пятнадцать, то я Вам её расскажу.
Я сказал, что терпения у меня хватит, и угостил Михал Михалыча сигаретой. И он, прикурив, начал:
– Как-то много лет тому назад довелось мне нарвать грыжу. Пошлейшая штука, я Вам скажу. Но какая бы ни была, а оперировать надо. Вот, я и пристроился по блату в Онкологический диспансер. Там и почище было, и хирурги поопытнее, и, главное, главврачом там служил мой одноклассник Валерий Сергеевич. В первый же день я пожалел, что позарился на блат. Это была первая больница из всех, что я видел, где пациенты не играли в карты и не рассказывали анекдоты. В операционные дни больные периодически поглядывали на часы. Считалось, что операция должна занимать четыре, пять часов. А если кого-то привозили из операционной раньше, то значит он уже не жилец. Вскрыли, обнаружили множественные метастазы и зашили, не оперируя. Моя плёвая, по здешним меркам, операция длилась минут сорок. И когда меня везли в палату, я встречал сочувственные взгляды болящих, праздно бродящих по коридору.
Палату мне отвели отдельную: блат он и в Африке блат. Телевизор, свежие газеты... все дела. Болей – не хочу. Я приноровился курить в приоткрытое окно. К вечеру приходили друзья и можно было выпить рюмашку втихаря. Чем не жизнь?
Дня через три пришёл главврач Валерий Сергеич и спросил не буду ли я против, если он ко мне подселит соседа, сослуживца отца, полковника Лисичкина. Конечно, я был только рад соседу с такой шикарной фамилией.
Полковник Иван Павлович Лисичкин, вопреки ожиданиям, оказался похож не лисичку, а на лося. Баскетбольный рост, рельефные мышцы и беззащитная улыбка. Мы познакомились и уже к обеду подружились.
К вечеру пришла жена Ивана Павловича, Марта Феликсовна. Тоже росту выше среднего, красивая той особой красотой, которая появляется у женщин с возрастом, и, так же как муж, брызжущая обаянием.
– Я тебе, полковник, помереть не дам, – заявила она с порога, – Ты и не надейся даже. Ишь, что выдумал! Запомни – уйдём только вместе.
Потом она рассказала, что Ивану Павловичу диагностировали рак желудка. Готовят к операции. Но пусть полковник Лисичкин и не надеется – помереть ему она не позволит.
А Иван Павлович рассказал как в сорок четвёртом Марта Феликсовна вынесла его с поля боя. Как валялся он по госпиталям, как нашла его там Марта, как забрала домой и буквально поставила на ноги. Вот с той поры и живут вместе.
– Правда, мы не расписаны, – уточнила Марта Феликсовна. – Эти условности не для нас.
– Марта! Ты не права, – одёргивал Иван Павлович. – Вот как только выйду из больницы, так сразу и оформим все формальности.
Через день его увезли на операцию, но не прошло и часу как вернули в палату. Когда Ивана Павловича перекладывали с каталки на кровать я всё смотрел на его ноги, иссечённые голубоватыми от времени шрамами. И мне было жаль этого сильного мужика, которого пожирала болезнь.
На следующий день меня выписали и быт, хлопоты и заботы заставили меня забыть о полковнике с такой ласковой фамилией.
А года через три я случайно встретил его с женой на трамвайной остановке. Я ждал трамвай, а они шли мимо, взявшись за руки. Точно, как эти пацаны.
Михал Михалыч кивнул головой в сторону, где миловались мальчишки на роликах. И только он это сделал как один из влюблённых оттолкнул от себя партнёра, перескочил через ограждение из металлических труб и выехал на дорогу. Он пересёк шестирядное шоссе, маневрируя между несущихся машин, оставшись цел и невредим. Потом присел на нашу скамью и снял ролики. По его лицу катились какие-то голливудские слёзы. Не верилось, что человек может плакать такими крупными слезами. Но это были уже наши с Михал Михалычем проблемы. А пацан связал ролики шнурками, закинул на плечо и ушёл гордо вскидывая голову.
– Жизнь, – попытался объяснить происшедшее Михал Михалыч. – Тут тебе и горе, тут тебе и радость.
Помолчали. И я спросил:
– Так что там дальше с Лисичкиными было?
– Да! – спохватился Михал Михалыч. – На чём я остановился? Да! Трамвайная остановка. Когда супруги подошли поближе, я поздоровался и спросил о здоровье.
– Опять не дала мне Марта помереть, – засмеялся Иван Павлович. – Не знаю точно какому она Богу молилась, только рак мой исчез, как и не был.
Я хотел было распросить его подробней, но подошёл мой трамвай и мы расстались.
И вот, как-то в дружеской компании я рассказал о чудесном исцелении полковника Лисичкина. О том, что любовь творит чудеса. А мне друзья в ответ – так и так. Не больше Лисичкиных. Дескать, обнаружили у Марты рак прямой кишки. Собрались оперировать – выводить кишку на бок. Супруги сходили в церковь, обвенчались. Потом поужинали в ресторане. А когда пришли домой, Иван Павлович выстрелил из наградного пистолета Марте Феликсовне в затылок, а потом себе в рот. Так что умерли они так, как и мечтали, в один день.
– Да... – протянул я. – История... Жалко стариков.
– Эх, Боря! – сказал Михал Михалыч. – Это ещё не финал. Через несколько лет я встретил Валерия Сергеича. Ну, того моего однокласника, который когда-то был главврачом онкологии. Так он мне рассказал, что на вскрытии у Марты никакого рака не обнаружили. Обычный геморрой.
Мы с Михал Михалычем закурили по последней, помолчали ещё часик и разошлись. Он к себе в nursing home на ужин, а я в бар, чтобы помянуть как следует всех влюблённых.
Плед
В пятницу после работы Фима с женой Аней поехали в «Мейсис» покупать плед. Там как раз большой сейл был. Вот на этот сейл они и поехали. Если бы не сейл, то плед вполне можно было бы взять и на Брайтоне, не тратясь на проезд до Манхэттена. Но плед предназначался Аниному боссу. Он в воскресенье отмечал День рождения и Аня с Фимой были приглашены. А это тот случай, когда нельзя ударить в грязь лицом. Подарить что-то очень дорогое тоже плохо – босс подумает, что забогатели. А за чиповый подарок может обидеться. Супруги измучились, решая что подарить. А тут как раз Фима наткнулся в газете на объявление о сейле в Мейсисе.
– Фима! – решила Аня, – Мы купим этому паразиту плед, чтоб он сдох. Откуда он узнает, что плед сейловый? Пакет фирменный будет. Откуда он узнает? Мы возьмём этот плед за двадцатку, а выглядеть он будет на пару сотен. Из крутого магазина как-никак.
Фима согласился. И супруги отправились за пледом.
Добрый час бродили они по магазину, путаясь в лестницах переходах и лифтах. Потом попали в обувной отдел и там Аня часа полтора примеряла туфли, тоскливо вздыхая на каждой новой паре. И вздохи её означали только одно – вот какую красоту покупают своим жёнам хорошие мужья. Не то что некоторые, у которых жёнам приходится в лаптях ходить.
Фима сидел на диванчике, сопел, надувался, но терпел.
И наконец-то в закутке отдела постельного белья Аня с Фимой нашли стеллаж с пледами. Начали смотреть и разочаровались. То цены запредельные, то товар слова доброго не стоит. И тут Аня выдернула из – под стопки нечто белое и пушистое. Это был настоящий плед – тут и разговоров быть не могло. И, судя по этикетке, ирландский. Словом, всё было как надо. Только одно плохо – не было ценника. Как ни крутил Фима плед, ценника он найти не смог. Только хреновинка такая, по которой в кассе компьютер считывает цену.
– Настоящий мужчина давно бы сходил в кассу и всё узнал, а не морочил бы голову себе и супруге, – съязвила Аня. И тем самым не оставила Фиме выбора. Фима поискал глазами кассу. Она стояла в самом центре зальчика – фанерный кубик с кассовым аппаратом, смотрящим на выход. И в этот кассовый кубик была втиснута чёрная кассирша таких объёмов, что хотелось немедленно звонить в редакцию Книги Гиннеса, приглашать экспертов и фиксировать рекорд. Вдобавок ко всему у кассирши была замысловатая причёска, напоминающая композицию из лакированных стружек чёрного дерева.
Фима тяжело вздохнул, втянул голову в плечи, взял плед подмышку и пошёл к кассе. Такой обречённой походкой, наверное, всходили еретики на костёр.
– Мисс! – вякнул Фима, подойдя. – Помогите мне, пожалуйста. Я не могу найти цену.
– Я миссис, – сказала толстуха Шаляпинским басом и цапнула плед. Несколько секунд у неё заняло сканирование. Потом она посмотрела на Фиму и начала смеяться. Она так радостно смеялась, что в дальнем углу зала осыпалась штукатурка. Отсмеявшись кассирша поманила Фиму сарделечным пальцем. Фима осторожно наклонился к кассе.
– Ты очень везучий! – доложила кассирша. Ты, парень, сделал меня счастливой.
И она, подняв руки затанцевала. Тут же жалобно вскрикнул кассовый кубик и отъехал на полметра в сторону.
– Плати, парень девяносто девять центов и никому об этом не рассказывай.
Фима протянул кассирше доллар, надеясь, что сейчас – то всё и прояснится. Но ничего не прояснилось. Кассирша щёлкнула кассовым аппаратом, сняла с пледа магнитку и, упаковав его в фирменный пакет, протянула Фиме.
– Мой Бог! – проревела она. – Это же такое счастье увидеть везучего человека. Дай-ка парень я за тебя подержусь.
Она сгребла Фиму за ворот своей лапой и слегка приподняла над землёй.
Когда она поставила Фиму на место, он схватил пакет с пледом, цент сдачи и побежал к Ане.
– Пойдём скорее! – прошептал он. – Потом всё расскажу.
И подхватил Аню под руку. А позади танцевала радостная кассирша и жалобно визжал кассовый кубик под напором её необъятного тела.
– Мой муж кобель! – сказала Аня когда супруги вышли из магазина. – Я всё видела, так что лучше молчи. Я живу с кобелём и бабником. Говорила мне моя мама, что у тебя блудливые глаза, а я не слушала. И вот теперь-таки всё раскрылось. Сколько ты заплатил этой стерве за тряпку?
– Девятосто девять центов, – грустно сказал Фима. – И я не пойму почему. Хорошо. Предположим, что компьютер ошибся. Тогда почему она была такая счастливая? Ты мне не скажешь почему?
– Я скажу одно, – ответила Аня, – Мой муж не только кобелина, но и вор. Вот что я скажу.
В вагоне трейна они сидели выпрямив спины и поджав губы. Фима держал пакет с пледом на коленях и руки у него унизительно дрожали.
Как только пришли домой, Фима тут же расстелил плед на кровати. И сразу нашёл ценник. Когда вышла Аня из ванной он сидел на кровати, глядя в стену, и держал этот ценник в руках.
– Сто девяносто девять долларов девяносто девять центов, – сказал Фима, по-прежнему отрешённо глядя в стену. – Хорошо. Пусть компьютер ошибся. Но почему тогда она так радовалась? Почему? Я не могу понять, Аня. Она же могла просто отложить этот плед для себя. Что-то тут не так.
– Молчи козёл блудливый, – отрезала Аня. – Я всё видела. Я видела как ты лез к этой торбе целоваться.
– Аня! – мягко возразил Фима. – Женщина просто хотела за меня подержаться.
– За какое место она хотела подержаться? – взвилась Аня. – А я знаю за какое. И я поеду к ней завтра и скажу, что напрасно она свою губу распускает, потому что держаться там чисто не за что.
Супруги не спали всю ночь. Аня вспоминала Фиме все его проступки за двадцать лет супружеской жизни, а Фима мучительно думал с какой стати эта чёрная кассирша была такая счастливая.
1 2 3 4 5 6 7