Много! Тебе нужно. Пока еще работу найдешь!
— Я скоро найду. Уж у меня есть в виду присяжный поверенный, — не Присухин, не бойся! — который возьмет меня в помощники. Кроме того, еще за статью получу!
— Ну, ладно, ладно. А пока при деньгах-то — лучше.
Коляска остановилась у станции. Вязниковы вошли на станцию. Там уже дожидалась Леночка с Марфой Алексеевной.
— А Иван Алексеевич не приедет? — спросил старик.
— Братцу невозможно. Вот служба-то, даже с дочерью проститься не дадут! Разве вы не слыхали? Ведь Залесье сгорело дотла сегодня.
— Залесье? — спросили в один голос отец и сыновья.
— Братец там был. Сегодня эта продажа назначена по иску Кузьмы Петровича. А мужики опять было не давать. Однако ничего, братец уговорил, как вдруг пожар… Все дотла… ничего не спасли, да, кажется, и спасать-то не хотели мужики. Говорят: подожгли. Одну бабу молодую подозревают. Взяли ее с пожара-то… Братец к губернатору по телеграмме. Все насчет этого, будь он проклят… как его звать-то, Леночка?
— Мирзоев! — подсказала Леночка.
— Мирзоев? — спросил Николай.
— Ну да, Мирзоев! Бог его знает, какой такой; сказывают, беглый студент; только из-за него братцу покоя нет. Три раза — все секретные предписания. Братец рыскал, искал, да разве так он и объявится. Шутишь! Дурной человек, известное дело, логово безопасное ищет! Но только вчера приехали из Петербурга два господина; думали, видно, что братец не сумел бы без них найти, — обидчиво проговорила Марфа Алексеевна.
— И что же? — спросил Николай.
— Да ничего. Ночью уехали и ни с чем и вернулись! — торжественно объявила Марфа Алексеевна, обиженная за брата. — Братец по секрету мне сказывал, — а вы не болтайте, молодые люди! — что будто бы этот Мирзоев около именья Надежды Петровны скрывается. Это слух так был. Ну, и никакого Мирзоева не оказалось. А Надежду Петровну даром потревожили. У нее все хорошие люди живут: один адвокат и ученый из Петербурга, управляющий заводом еще… как его? Да, вспомнила, Прокофьев. Только управляющего-то дома не было. По делам, три дня тому назад, Смирнова послала его в Петербург. Закупки для завода сделать. Так вот таким манером и не дали отцу дочь-то проводить! Еще, пожалуй, опять ему достанется! Просто беда нынче; уж лучше бы скорей братец в отставку вышел, право. То сюда, то туда. Ровно угорелый мечись, а ведь Ивану Алексеевичу шестьдесят три года… Каково-то ему!
Известие о пожаре в Залесье произвело на всех тягостное впечатление. Иван Андреевич взглянул на сыновей и совсем насупился. Марья Степановна то и дело утирала слезы, не отрывая глаз от Васи, которого она усадила подле. Николай пошел брать билеты.
— Ты, Леночка, смотри, деньги-то не потеряй. Да в Петербурге не ротозейничай. Там живо карманы выворотят! Я была раз в Петербурге — знаю! — говорила Марфа Алексеевна.
— Не бойтесь, тетя.
— Сейчас поезд идет! — проговорил начальник станции, подходя к Вязникову.
Все вышли на платформу. Тяжело пыхтя, медленно приближался поезд.
— Ну, прощайте, дети! Прощай, Коля, голубчик мой! Желаю тебе успеха. Хороший ты, славный… Оставайся таким! Пиши. Прощай! — взволнованным голосом говорил старик, обнимая Николая.
А в это время Марья Степановна перекрестила Васю, обняла его, долго не отпускала от себя и, рыдая, прошептала:
— Да хранит тебя господь бог, моего милого!
— Береги себя, Вася! Береги, мой добрый, мой честный мальчик. Береги себя! Ведь ты… ты…
Тут голос старика оборвался, и слезы скатились по его бороде, когда он прижал к своей груди Васю. Он поцеловал его, потом взял за подбородок, с нежностью и тревогой засматривая в глаза бледнолицего юноши, и снова привлек к себе.
Старики обняли Леночку, расцеловали ее, пожелали счастия, и отъезжающие стали садиться в вагон.
Через три минуты поезд тихо двинулся. Вася высунулся из вагона и махнул фуражкой. Скоро поезд скрылся из глаз, и старики, печальные, отправились в осиротелую усадьбу.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Ясный, морозный январский день потухал. Зимние сумерки окутывали Петербург серо-туманной дымкой. На улицах зажигали фонари, и ярко осветились магазины и рестораны. Невский и Большая Морская, где только что кишела публика, начинали пустеть. Фланеры и кокотки попадались реже. Взмыленные рысаки, взбивая копытами снежную пыль, развозили катавшийся люд по домам; толстые, краснолицые кучера, с обледеневшими бородами, обгоняя извозчиков, покрикивали зычными голосами на зазевавшихся пешеходов. На малолюдных улицах они сдавали вожжи, и кони мчались стрелой. Только легкий, скрипящий шум на улице, когда пролетали парные сани и быстро скрывались в дали сумерек. Вагоны конно-железных дорог были битком набиты проголодавшимися чиновниками и служащими, возвращавшимися со службы к своим пенатам: у гостиного двора, у Адмиралтейской площади толпилась публика в ожидании прихода конки; места занимались чуть не с бою. Иззябшие извозчики, с ледяными сосульками в бороде и усах, усиленно предлагали пешеходам «прокатить за двугривенный», указывая движением руки на своих вздрагивавших, покрытых инеем, «американских шведок». Начинался обычный отлив от центров к окраинам. Департаменты, правления, конторы опустели. Петербург торопился обедать.
В этот самый час по Фурштадтской улице, направляясь к Таврическому саду, шел Вася. Мороз был порядочный, а между тем костюм нашего юноши совсем не соответствовал сезону: на нем было осеннее пальтецо да плед, которые едва ли предохраняли от холода его тщедушное тело. Хотя мороз и пробирал молодого человека, заставляя его время от времени вынимать из карманов руки и потирать нос и щеки, но, казалось, Вася не очень смущался холодом, так как не особенно торопился, а шел обычной своей походкой, опустив голову и, по-видимому, погруженный в такие приятные размышления, которые заставляли его забывать, что на дворе мороз свыше восемнадцати градусов по Реомюру .
Дойдя почти до конца улицы, он вошел в ворота большого дома, прошел двор, поднялся по темной лестнице на самый верх и тихо позвонил у дверей. Очутившись в теплой прихожей, освещенной лампочкой, Вася почувствовал всю прелесть тепла, охватившего разом его иззябшее тело после совершенного путешествия с Царскосельского проспекта к Таврическому саду.
Он приветствовал старую женщину, отворившую ему двери, и осведомился, дома ли Елена Ивановна.
— Это вы, Василий Иванович? Сразу-то я вас и не признала! Быть вам богатым! — проговорила квартирная хозяйка, добродушная на вид женщина лет за пятьдесят, у которой Леночка нанимала комнату со столом. — Барышня наша еще не вернулась.
— Не вернулась? — протянул Вася.
— Должна скоро быть. Обождите. Небось, иззябли?
— Да, мороз, кажется, порядочный! — проговорил Вася.
— Ступайте-ка в комнату, обогрейтесь. Самоварчик, что ли, приказать поставить? Сейчас Мавра вернется.
— Благодарю вас, Пелагея Петровна. Я уж заодно, когда Елена Ивановна будет пить.
— Ну, как знаете. А то бы выпили?
— Нет. Верно, Елена Ивановна сейчас придет.
— Надо ей давно бы быть. Разве куда зашла?
Вася вошел в Леночкину комнату и присел на диван у стола, на котором был накрыт прибор и горела лампа, освещая мягким, ровным светом крайне скромную обстановку жилища молодой студентки. Комната была крошечная. Постель с подушками и одеялом, сиявшими белизной, кисейные занавески, комод с туалетным зеркалом, этажерка с двумя десятками книг, кожаный диван, стол и два стула составляли все ее убранство, но в этой маленькой келейке было необыкновенно уютно, светло и опрятно. Сразу чувствовалось присутствие умелой женской руки и веяло домовитостью и любовью к порядку.
Вася взял со стола книгу и стал было читать, но ему не читалось. Он отложил книгу и восторженным взглядом обвел эту хорошо знакомую ему комнату; мысли его обратились к Леночке, и он думал о ней с любовью, глубоко спрятанной в его любящей душе. Чувство, которое давно уже питал юноша к молодой девушке, было горячее, бескорыстное юношеское чувство привязанности. Он любил Леночку, как нежный брат и преданный друг. Никакие другие побуждения не смущали его привязанности, и Вася счел бы великим святотатством, если бы было иначе. Целомудренный и стыдливый, он возбуждал не раз насмешки Николая и не любил, когда Николай подсмеивался над его исключительными мнениями по этому предмету.
Привязанность Васи к Леночке была совершенно невинная. Он считал Леночку святой девушкой, желал ей счастия, печалился, когда замечал, что она озабочена или грустна, и радовался, видя ее счастливою и довольною. Он делал ей всякие услуги: доставал билеты в театр, переписывал лекции, помогал заниматься математикой, доставал книги, — словом, обнаруживал самую нежную заботливость.
Доверчивый и простодушный, Вася, разумеется, и не подозревал о любви Леночки к брату, тем более что молодые люди тщательно ее скрывали; близость их он объяснял товарищеской дружбой, чуть-чуть завидовал брату, досадовал на него, когда замечал, что брат обращается с Леночкой с некоторой фамильярностью, и иногда думал, что для Лаврентьева еще не все потеряно, и если он подождет, когда Леночка окончит курс, то она выйдет за него замуж, и они заживут отлично.
Сам Вася усердно работал и много читал. Жил он отдельно от брата, — ему надо было ходить на лекции и нанять комнату поближе к технологическому институту, а Николай не хотел жить в той стороне, — скромной комнатке, с чисто спартанской простотой. Да ему и не было надобности в другой жизни; он не ломал себя, а скромные привычки являлись сами собой. Он жил отшельником, водил знакомство с несколькими товарищами, бывшими ему по душе, и переписывался с отцом. Переписка эта была очень интересна; читатели познакомятся с нею в своем месте. Теперь можно только заметить, что Иван Андреевич не всегда давал читать эти письма Марье Степановне и каждый раз после получения письма в раздумье ходил печальный по кабинету.
В последнее время Вася стал замечать перемену в молодой девушке. Первые месяцы по приезде в Петербург Леночка была такая счастливая, какою Вася ее никогда не видал; в последние же две недели с ней что-то сделалось. Она была как-то озабочена, раздражительна и грустна. Раз или два он заставал ее в слезах, но у него недоставало духа спросить о причине; он даже делал вид, что не замечает слез, и обыкновенно старался чем-нибудь развлечь Леночку. Она ничего ему не говорила. Однажды только заметила:
— Если случится, услышите, Вася, об уроках, достаньте мне.
Нечего и говорить, что Вася принялся деятельно хлопотать, но хлопоты его были безуспешны. Он сообщил об этом Леночке и, между прочим, заметил:
— Видите ли, Елена Ивановна, пока вы не сыскали уроков, я бы просил вас… У меня есть лишние деньги, они мне вовсе не нужны, право не нужны… Так вы уж не обидьте меня, возьмите по-товарищески…
— Спасибо, Вася! Благодарю вас, но теперь мне деньги не нужны. Вы, я знаю, последнее свое готовы считать лишним! — улыбнулась она.
— Как не нужны? К чему же тогда вы уроков ищете?
— Я всякой работы ищу… Не сейчас… но впоследствии она мне очень нужна.
— Очень нужна? — недоумевал Вася.
— Не спрашивайте… У меня есть один план. Когда-нибудь после узнаете! — как-то грустно и тихо прибавила Леночка.
Вася более не спрашивал и ушел домой, недоумевая, в чем дело, какой такой у Леночки план. Он снова стал хлопотать об уроках, сделал в газетах объявления, но успеха никакого не было. Но вчера один из товарищей сообщил ему, что можно получить место корректорши. Вася спешил сообщить эту новость Леночке.
Через полчаса раздался звонок, и в комнату вошла Леночка, иззябшая, румяная.
— Здравствуйте, Вася!.. — проговорила она, пожимая руку Васе. — Что вас давно не видать?.. Здоровы?
— Что мне делается! Я здоров! — отвечал Вася.
— Холодно сегодня как! — продолжала Леночка, снимая шубку и меховую шапочку и поправляя перед зеркалом волосы. — Я на Васильевском острове была…
— Пешком ходили?
— А то как же?
— Далеко!..
— Не близко!.. Николая Ивановича видели?
— Нет, не видал. Трудно его застать.
— Это что еще значит?.. Как трудно?
— Дома никогда нет.
— Зачем же ему дома сидеть?
— Я не к тому. Я просто говорю: трудно застать. Два раза был и не заставал.
— А вы бы пораньше сходили!
— Он ведь спит до двенадцати часов.
— Уж и до двенадцати?
— Поздно, верно, ложится.
— Верно, по ночам работает!
— Уж я не знаю!.. — промолвил Вася.
— А что, не слышали, его статья… принята? Разумеется, принята?
— Не знаю!
— Как это, Вася, вы ничего не знаете! — с раздражением заметила Леночка. — Хорош брат!
— Я, право, не виноват. Я на неделе четыре раза у него был и не мог застать… Если хотите, я завтра пойду, пропущу лекцию…
— Кто вас посылает!.. Экий вы какой смешной, Вася! — вспыхнула Леночка и отвернулась, воспользовавшись приходом кухарки, которая принесла на подносе тарелку щей и кусок зажаренной говядины.
— Хотите есть, Вася?
— Нет, я обедал.
— Не церемоньтесь. Я всего не съем.
— Я не церемонюсь.
— Ну как знаете.
Леночка принялась обедать. Вася молча посматривал на нее. Сегодня Леночка показалась ему особенно возбужденной и раздражительной.
— А у вас Коля давно был?
— Давно!.. Неделю тому назад. Он, верно, бедный, в хлопотах. Все у него неудачи!
Более чуткое ухо подслушало бы в этих словах не одно только товарищеское участие. Слова ее звучали тревогой любящего сердца.
— Хлопоты — хлопотами, а мог бы найти время зайти к вам! — проговорил Вася. — Я ему скажу завтра, чтобы он зашел…
— Кто вас просит? Прошу вас, не говорите!.. — резко оборвала Леночка.
Вася сконфуженно взглянул на Леночку и, минуту спустя, добродушно проговорил:
— Вы, Елена Ивановна, не в духе сегодня.
— Нездоровится…
— То-то… вы бы сказали. Я, может быть, мешаю?.. Я уйду… я только на минуточку, хотел сказать вам, что есть место корректорши.
Леночке стало стыдно. Она ласково взглянула на Васю и с чувством сказала:
— Вы простите меня, не сердитесь… Вот вы какой добрый, а я…
— Только место это не очень-то подходящее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54