что они не
могут быть отвлечены ни от какого эмпирического и потому лишь случайного
познания; что именно эта чистота их происхождения делает их достойными
служить нам высшими практическими принципами; что насколько мы каждый раз
привносим эмпирический [элемент], настолько лишаем их истинного влияния и
безграничной ценности поступков; что не только величайшая необходимость в
теоретических целях, когда дело идет только о спекуляции, требует, чтобы
понятия и законы нравственности черпались из чистого разума и излагались во
всей чистоте и, более того, чтобы был определен объем всего этого
практического или чистого познания разума, т. е. вся способность чистого
практического разума, но что все это имеет величайшее практическое
значение. Однако не следует при этом ставить принципы в зависимость от
особой природы человеческого разума, как это охотно допускает, да иногда и
находит необходимым, спекулятивная философия; нет, именно потому, что
моральные законы должны иметь силу для каждого разумного существа вообще,
необходимо выводить их уже из общего понятия разумного существа вообще и
таким образом излагать всю мораль, которая для своего применения к людям
нуждается в антропологии, сначала независимо от нее как чистую философию,
т. е. как метафизику, во всей полноте (что вполне возможно в этом виде
совершенно обособленного познания). При этом мы прекрасно понимаем, что, не
обладая ею, не только совершении напрасно пытаться точно определить для
спекулятивного суждения моральное [содержание] долга во всем, что сообразно
с долгом, но даже в обычном и практическом применении, особенно в моральном
наставлении, невозможно основать нравы на их подлинных принципах и тем
самым вызывать чистые моральные убеждения и прививать умам стремление к
высшему благу в мире.
Однако, чтобы в этой работе подняться по естественным ступеням не просто от
обыденного нравственного суждения (которое здесь достойно большого
уважения) к философскому, как это было раньше, а от популярной философии,
не идущей дальше того, до чего она может ощупью дойти посредством примеров,
к метафизике (которая уже больше не дает себя сдерживать ничем эмпирическим
и которая, имея своей задачей определить всю сумму относящегося сюда
познания разума, доходит во всяком случае до идей, где нас покидают даже
примеры), мы должны проследить и ясно представить практическую способность
разума, начиная с ее общих определяющих правил и кончая тем пунктом, где из
нее возникает понятие долга.
Каждая вещь в природе действует по законам. Только разумное существо имеет
волю, или способность поступать согласно представлению о законах, т. е.
согласно принципам. Так как для выведения поступков из законов требуется
разум, то воля есть не что иное, как практический разум. Если разум
непременно определяет волю, то поступки такого существа, признаваемые за
объективно необходимые, необходимы также и субъективно, т. е. воля есть
способность выбирать только то, что разум независимо от склонности признает
практически необходимым, т. е. добрым. Если же разум сам по себе
недостаточно определяет волю, если воля подчинена еще и субъективным
условиям (тем или иным мотивам), которые не всегда согласуются с
объективными,- одним словом, если воля сама по себе не полностью
сообразуется с разумом (как это действительно имеет место у людей), то
поступки, объективно признаваемые за необходимые, субъективно случайны и
определение такой воли сообразно с объективными законами есть принуждение;
т. о. хотя отношение объективных законов к не вполне доброй воле
представляется как определение воли разумного существа основаниями разума,
но эта воля по своей природе послушна им не с необходимостью.
Представление об объективном принципе, поскольку он принудителен для воли,
называется велением (разума), а формула веления называется императивом.
Все императивы выражены через долженствование и этим показывают отношение
объективного закона разума к такой воле, которая по своему субъективному
характеру не определяется этим с необходимостью (принуждение). Они говорят,
что делать нечто или не делать этого - хорошо, но они говорят это такой
воле, которая не всегда делает нечто потому, что ей дают представление о
том, что делать это хорошо. Но практически хорошо то, что определяет волю
посредством представлений разума, стало быть, не из субъективных причин, а
объективно, т. е. из оснований, значимых для всякого разумного существа,
как такового. В этом состоит отличие практически хорошего от приятного;
приятным мы называем то, что имеет влияние на волю только посредством
ощущения из чисто субъективных причин, значимых только для того или иного
из чувств данного человека, но не как принцип разума, имеющий силу для
каждого .
Совершенно добрая воля, таким образом, также подчинялась бы объективным
законам (добра), но на этом основании нельзя было бы представлять ее как
принужденную к законосообразным поступкам, так как сама собой, по своему
субъективному характеру, она может быть определена только представлением о
добре. Поэтому для божественной и вообще для святой воли нет никаких
императивов; долженствование здесь но на своем месте, так как воление само
собой необходимо согласно с законом. Поэтому императивы суть только формулы
для выражения отношения объективных законов воления вообще к субъективному
несовершенству воли того или другого разумного существа, например воли
человека.
Все императивы, далее, повелевают или гипотетически, или категорически.
Первые представляют практическую необходимость возможного поступка как
средство к чему-то другому, чего желают (или же возможно, что желают)
достигнуть. Категорическим императивом был бы такой, который представлял бы
какой-нибудь поступок как объективно необходимый сам по себе,
безотносительно к какой-либо другой цели.
Так как каждый практический закон представляет возможный поступок как
хороший и поэтому как необходимый для субъекта, практически определяемого
разумом, то все императивы суть формулы определения поступка, который
необходим согласно принципу воли, в каком-либо отношении доброй. Если же
поступок хорош только для чего-то другого как средство, то мы имеем дело с
гипотетическим императивом; если он представляется как хороший сам по себе,
стало быть как необходимый для воли, которая сама по себе сообразна с
разумом как принципом ее, то императив - категорический.
Императив говорит, таким образом, какой возможный с моей стороны поступок
был бы хорошим, и представляет практическое правило по отношению к такой
воле, которая не совершает непременно поступка только потому, что он хорош,
так как отчасти субъект не всегда знает, что поступок хорош, отчасти же,
если бы он это и знал, его максимы все же могли бы противоречить
объективным принципам практического разума.
Гипотетический императив, следовательно, говорит лишь, что поступок хорош
для какой-нибудь возможной или действительной цели. В первом случае он
проблематически-практический, а во втором - ассерторически-практичоский
принцип. Категорический императив, который признает поступок сам по себе,
безотносительно к какому-нибудь намерению, т. е. и без какой-либо другой
цели, объективно необходимым, имеет силу аподектически-практического
принципа .
То, что исполнимо только силами какого-нибудь разумного существа, можно
мыслить себе и как возможную цель для какой-нибудь воли, и поэтому,
поскольку поступок представляется необходимым, для того чтобы достигнуть
какой-нибудь вызываемой этим возможной цели, принципов [совершения]
поступков на самом деле бесконечно много. Все науки имеют какую-то
практическую часть, состоящую из указаний (Aufgaben), что какая-нибудь цель
для нас возможна, и из императивов, [предписывающих то], как она может быть
достигнута. Такие императивы могут поэтому вообще называться императивами
умения. Разумна ли и хороша ли цель,- об этом здесь и речи нет, речь идет
лишь о том, что необходимо делать, чтобы ее достигнуть. Предписания для
врача, чтобы основательно вылечить пациента, и для отравителя, чтобы
наверняка его убить, равноценны постольку, поскольку каждое из них служит
для того, чтобы полностью осуществить поставленную цель. Так как в детстве
не знают, какие цели могут встретиться в жизни, то родители прежде всего
стараются научить своих детей многому и заботятся об умении применять
средства ко всевозможным целям; при этом ни о какой из них они но могут
определенно сказать, что она действительно станет в будущем целью их
воспитанника, хотя возможно, что она у него когда-нибудь будет. И эта
забота так велика, что из-за этого они обычно забывают помочь им выработать
и поправить их суждение о ценности тех предметов, которые они, быть может,
захотят поставить себе целью.
Есть, однако, одна цель, наличие которой можно предполагать у всех разумных
существ (поскольку к ним, а именно как к зависимым существам, подходят
императивы), следовательно, такая цель, которую они не только могут иметь,
но о которой можно с полной уверенностью заранее сказать, что все они ее
имеют по естественной необходимости; я имею в виду цель достигнуть счастья.
Гипотетический императив, который представляет практическую необходимость
поступка как средство для содействия счастью, есть ассерторический
императив. Его следует изображать как необходимый не для какой-нибудь
неизвестной, лишь возможной цели, а для цели, которую можно с уверенностью
и a priori предположить у каждого человека, так как она принадлежит его
существу. Умение выбирать средства для своего собственного максимального
благополучия можно назвать благоразумием в самом узком смысле.
Следовательно, императив, касающийся выбора средств для достижения
собственного счастья, т. е. предписание благоразумия, все еще остается
гипотетическим: поступок предписывается не безусловно, а только как
средство для Другой цели.
Наконец, существует императив, который, не полагая в основу как условие
какую-нибудь другую цель, достижимую тем или иным поведением,
непосредственно предписывает это поведение. Этот императив категорический.
Он касается не содержания поступка и не того, что из него должно
последовать, а формы и принципа, из которого следует сам поступок;
существенно хорошее в этом поступке состоит в убеждении, последствия же
могут быть какие угодно. Этот императив можно назвать императивом
нравственности.
Воление по этим троякого рода принципам можно легко различить также по
неодинаковости принуждения воли. Для того чтобы сделать заметным и это
различие, я думаю, было бы лучше всего расположить эти принципы по порядку
со следующими названиями: они или правила умения, или советы благоразумия,
или веления (законы) нравственности. В самом деле, только с законом связано
понятие безусловной и притом объективной и, стало быть, общезначимой
необходимости, и веления суть законы, которым должно повиноваться, т. е.
следовать и вопреки склонности. Подача совета содержит, правда,
необходимость, но эта необходимость может быть значимой только при
субъективном условии: причисляет ли данный человек то или другое к своему
счастью; категорический же императив не ограничен никаким условием и как
абсолютно, хотя и практически, необходимый может быть назван велением в
собственном смысле. Можно было бы назвать первые императивы также
техническими (относящимися к умению), вторые-прагматическими (относящимися
к благу), третьи - моральными (относящимися к свободному поведению вообще,
т. е. к нравственности).
Теперь возникает вопрос: как возможны все эти императивы? Смысл этого
вопроса состоит не в том, чтобы знать, как возможно совершение поступка,
который предписывается императивом, а только в том, чтобы знать, как можно
мыслить принуждение воли, которое императив выражает в качестве задачи. Как
возможен императив умения,- это, конечно, не нуждается в особом
исследовании. Кто хочет [достигнуть] цели, тот хочет (поскольку разум имеет
решающее влияние на его поступки) также и совершенно необходимого для нее
средства, которое находится в его распоряжении. Это положение, поскольку
оно касается воления, аналитическое, так как в волении, направленном на
объект как результат моего поступка, уже мыслится заключающаяся во мне как
деятельной причине каузальность, т. е. применение средств, и императив
выводит понятие необходимых поступков для этой цели уже из понятия воления,
направленного на эту цель (определить самые средства достижения
поставленной цели - для этого требуются, конечно, синтетические положения,
которые, однако, касаются не основания - акта воли, а осуществления
объекта). То, что мне следует провести из концов прямой линии две дуги, для
того чтобы разделить эту линию пополам согласно установленному принципу,-
этому математика учит, конечно, только с помощью синтетических положений;
но [положение], что если я знаю, что только таким действием можно
достигнуть ожидаемого результата, то, полностью желая результата, я желаю и
действия, которое для этого требуется, это - положение аналитическое, ведь
представлять нечто как результат, возможный определенным образом благодаря
мне, и представлять меня действующим таким же образом в расчете на этот
результат - это совершенно одно и то же.
Императивы благоразумия совершенно совпадали бы с императивами умения и
были бы точно так же аналитическими, если бы только так легко было дать
определенное понятие о счастье. В самом деле, тогда совершенно одинаково
можно было бы сказать здесь, как и там: кто хочет [достигнуть] цели, хочет
также (сообразно с разумом - необходимо) всех тех средств для [достижения]
ее, которые находятся в его распоряжении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13