— Мне тоже было трудно в это поверить, — сказал Эйнштейн, — пока вы не пересказали мне ваш с Джоунзом телефонный разговор, который состоялся в то утро, когда к вам приехал Вири. Меня поразили слова Джоунза: «Будьте осторожны, сэр Джон. Не забывайте о том, что горб Вири очень бросается в глаза». Откуда Джоунзу было знать, что Вири — горбун, если они никогда не встречались? Сначала я подумал, что вы могли сказать об этом Джоунзу в самом начале разговора, но потом вспомнил ваши слова о том, что Вири все время был рядом с вами. Вы, конечно же, слишком хорошо воспитаны для того, чтобы сказать в трубку «Да, кстати, он — горбун», когда этот горбун стоит прямо перед вами. Но тогда как, черт возьми, Джоунз об этом узнал? Это я назвал Случайной Телепатией. Лично я в нее не верю.
— Остается только одно правдоподобное объяснение: Джоунз и Вири с самого начала были сообщниками. Вири рассказывает вам, сначала в письмах, а потом и лично, несколько душераздирающих историй, которые должны напугать вас до чертиков, а Джоунз подсовывает вам фальшивую газетную вырезку, которая должна сделать россказни Вири более убедительными.
Эйнштейн на минуту прервался, чтобы раскурить трубку, затем продолжил:
— Если предположить, что Джоунз и Вири были сообщниками, в этом запутанном деле сразу же проясняются некоторые темные места. Я допускаю, что иногда число совпадений может расти с поразительной скоростью — особенно в системе отсчета человека, который настроен на их восприятие и считает их оккультными сигналами или предзнаменованиями. Однако в вашем рассказе, сэр Джон, совпадений чересчур много. Взять хотя бы то пугающее постоянство, с которым образы и ситуации из ваших снов и астральных видений — кстати, я считаю эти видения разновидностью снов, снами за несколько секунд до пробуждения, — проявлялись в вашей реальной жизни начиная с того момента, как вы впервые узнали о существовании Вири. И я спрашиваю себя: почему так много совпадений?
— На этот вопрос есть только один ответ, — сказал Эйнштейн. — Кроме вас, только один человек имел доступ к вашему «магическому дневнику». Только один человек читал его каждый месяц, якобы для того, чтобы руководить вашим духовным развитием. Только один человек мог помочь Вири вызвать у вас ощущение, что ваши кошмары становятся реальностью. И этот человек — Джордж Сесил Джоунз.
— Боже милостивый! — снова воскликнул Бэбкок.
— Вернемся к газетной вырезке, — продолжал Эйнштейн. — Если бы ее не было, у вас могли возникнуть сомнения в истинности этой истории, которая была известна вам только со слов Вири и очень напоминала классический роман ужасов. Таким образом, фальшивая вырезка была элементом хорошо продуманного плана, как и разговор с инспектором Макинтошем.
— Но, — возразил Бэбкок, — какими бы разумными ни были ваши доводы, мне все равно трудно поверить в то, что христианский священник, даже с раздвоением личности, мог помогать такому исчадию ада, как Кроули.
Эйнштейн усмехнулся.
— Давайте немного поразмышляем. Джойс предположил, что Артура Агнуса Вири никогда не существовало, и «Облака без воды» от начала и до конца написаны Чарльзом Вири. Что, если мы вывернем эту мысль наизнанку и предположим, что никогда не существовало Чарльза Вири, и «Облака без воды» написаны Артуром Ангусом Вири?
— Но ведь я своими глазами видел Чарльза Вири! — воскликнул Бэбкок.
— Если быть до конца точным, — сказал Эйнштейн. — вы переписывались и общались лично с человеком, который утверждал, что его зовут Чарльз Вири. Он был горбуном, а этот физический недостаток так сильно бросается в глаза, что практически целиком завладевает вашим вниманием при общении. Мало кто после разговора с горбуном может точно описать его внешность, так как горб производит очень сильное впечатление и мешает запомнить менее значительные детали — черты лица, рост, цвет волос. Тем не менее, вы запомнили одну очень интересную подробность и не раз о ней говорили. Я имею в виду необычайную бледность мнимого Вири. Помнится, вы сказали, что Вири был бледен, словно актер, загримированный для роли покойника. Вот это меня и удивило: Слишком Четкий Образ. Я еще подумал: хм, если бы я надел накладной горб и должным образом загримировался, а потом вошел в эту комнату и спросил профессора Эйнштейна, вы двое наверняка ответили бы мне, что профессор Эйнштейн вышел.
— Каббалистический стиль! — воскликнул Джойс. — Боже, как я не заметил этого раньше! Ну конечно же! Стиль тот же. А это значит, что настоящий автор «Облаков без воды» — как самих стихов, так и комментариев к ним, — Алистер Кроули.
— Алистер Кроули — сын богатого пивовара, — сказал Эйнштейн, — и поэтому наверняка может себе позволить, как и многие другие богатые англичане, не только квартиру в Лондоне, но и красивый старинный особняк где-нибудь в Шотландии. Например, в Инвернессе. Думаю, это очень легко проверить.
— А телефонный номер этого особняка — Инвернесс 418, — подхватил Джойс, — тот самый номер, который «Вири» набрал, когда якобы говорил с «инспектором Макинтошем». На самом же деле Кроули, загримированный под вымышленного «Вири», позвонил к себе домой и, чтобы ввести сэра Джона в еще большее заблуждение, сделал вид, что разговаривает с полицейским.
— Есть кое-что еще, — заметил Эйнштейн, — Вчера мы узнали о том, кто некий лэрд Боулскинский приехал в Шотландию, чтобы совершить горное восхождение. Мы знаем, что Кроули отличный альпинист. Вот вам Загадка Альпиниста. Давайте в духе каббалистики предположим, что эти двое — на самом деле одно лицо. И вспомним, что «дьявол», которого сэр Джон видел на Банхофштрассе прошлой ночью, появился как раз после того, как в город прибыл лэрд. Посылка, которую нам только что принесли, также наталкивает на мысль о том, что Кроули находится где-то поблизости. Я предполагаю, что вместе с особняком в Инвернессе Кроули каким-то образом получил или присвоил себе титул «лэрда Боулскинского», и что именно он стоит как за «преподобным Чарльзом Вири», так и за «Обществом распространения религиозной истины».
— Проклятье! — раздосадованно воскликнул Бэбкок. — Каким же я был дураком!
— Вас оставили в дураках настоящие мастера своего дела, — постарался успокоить его Эйнштейн. — Автор «Книги лжей» — гений мистификации.
— Мне неясно только одно, — сказал Джойс. — Каким образом ввязался в эту историю мистер Джордж Сесил Джоунз?
— Разгадка всегда находилась у нас прямо перед глазами, — сказал Эйнштейн. — Кроули был абсолютно честен — наверное, потому, что правда, которая похожа на ложь, развлекает его не меньше, чем ложь, которая похожа на правду. Если вы помните, еще в самом начале Джоунз рассказал сэру Джону о том, что есть еще одна «Золотая заря», и возглавляет ее Кроули. Нападки на себя и свой орден, вложенные в уста Джоунза, — характерное проявление необычного юмора Кроули. Сэр Джон с самого начала был в «Золотой Заре» Кроули, а мистер Джоунз, по-видимому, является правой рукой Кроули. Они провели сэра Джона через древнейший ритуал посвящения из тех, что известны антропологам, — пытку страхом. Все это было усложненной и расширенной версией того простенького спектакля, который Кроули разыграл на лекции со его так называемым «психобулометром». Более того, «обряд посвящения» был закодирован в буквах I.N.R.I. — смерть и возрождение, — над которыми сэру Джону было предложено подумать в самом начале.
— А как вы объясните ту ужасную звукозапись, которую «Вири» прислал сэру Джону? — спросил Джойс.
— Дайте мне несколько хороших актеров, и я сделаю вам запись ничуть не хуже, — уверенно ответил Эйнштейн.
В комнате на несколько минут воцарилась тишина. Ее нарушил Джойс:
— Теперь о чуде на Риджент-стрит. Неужели барон Захаров тоже был одним из участников заговора, а его православная набожность — всего лишь очередной маскарад?
— Видите ли, — заметил Эйнштейн, — для антисемита, чье правительство распространяет фальшивые «Протоколы сионских мудрецов», и для человека, дядя которого будто бы является одним из столпов русской православной церкви, у барона Захарова довольно необычное «отчество» — Соломонович. Джим, объясните сэру Джону, что это значит.
— Сын Соломона! — воскликнул Джойс, — Как я сразу не заметил! Это значит, — пояснил он сэру Джону, — что отец барона был евреем.
— Что совершенно невозможно, учитывая все вышесказанное, — подхватил Эйнштейн. — Вот оно, Невозможное Имя. Кроули и здесь был честен — он оставил ключ, с помощью которого сообразительный человек легко проникнет за кулисы этого спектакля.
— А слова мисс Стурджис?
— Мисс Стурджис, будучи секретарем известной своим вольнодумством Айседоры Дункан, — сказал Эйнштейн, — по роду своей деятельности часто общается с эксцентричными людьми — богемой, авангардом, революционерами, называйте их как хотите. Я не удивлюсь, если окажется, что она хорошо знакома с Кроули и связана с ним отношениями романтического или какого-либо иного характера.
— Но, — сказал Бэбкок, — если барон Захаров — не русский дворянин, кто же он такой на самом деле?
— О, — усмехнулся Эйнштейн, — По-моему, совершенно очевидно, что это тоже был Кроули, только в другом наряде. — Однако Кроули, Вири и Захаров были разного роста, — озадаченно заметил Джойс. — Как вы объясните это?
— Сэр Джон сказал нам, что Кроули среднего роста. Надев накладной горб и ссутулившись, он мог легко сойти за человека небольшого роста. — Эйнштейн встал и, сильно ссутулившись, сделал несколько шагов по комнате — так, как ходят горбуны. — Видите? Теперь я выгляжу сантиметров на десять ниже, не правда ли?
— Принимается, — сказал Джойс. — Но вам будет гораздо труднее объяснить превращение Кроули в барона Захарова. Для того, чтобы стать ниже, достаточно ссутулиться, а как стать выше?
— Если вы помните, сэр Джон видел Кроули как Кроули всего один раз, — сказал Эйнштейн. — И этого Кроули, Кроули без маски, не было в саду, чтобы сэр Джон мог сравнить его с бароном Захаровым. Сэр Джон увидел, как в сад забегает один человек маленького роста, а потом столкнулся лицом к лицу со вторым человеком, который был значительно выше первого. Рост второго человека он точно не запомнил, потому что, по его словам, «барон» вел себя очень высокомерно, а властные, надменные, раздраженные люди всегда кажутся нам более высокими, чем они есть на самом деле. В нас срабатывает животный инстинкт: в стае командуют те, кто крупнее. Барон мог показаться вам высоким еще и потому, что на нем была большая русская меховая шапка. Вот что я имел в виду, говоря об Относительности Измерений.
— Если «Вири» и «барон» — одно и то же лицо, то есть Кроули, становится понятно, почему в саду не было никаких следов борьбы. Ничего не перемещалось в саду горизонтально; превращение почти наверняка совершилось в вертикальной плоскости. Костюм барона Захарова — черная борода, меховая шапка и пальто — был подвешен за дубом на резиновой ленте вроде той, которую используют в своих представлениях иллюзионисты и медиумы. Кроули-Вири бежит в сад, хватает этот реквизит, прицепляет к ленте вещи Вири — пиджак с белым воротничком священника и бутафорский горб — и отвязывает нижний конец ленты от забора, к которому, скорее всего, она была привязана. Вещи Вири тотчас взлетают вверх и скрываются высоко в листьях дуба.
— Готов спорить, — завершил свой рассказ Эйнштейн, — что настоящие владельцы дома никому его не сдавали, и «барон» существовал только во время того короткого разговора в саду и на словах мисс Стурджис.
Бэбкок устало покачал головой.
— Возможно, в этом деле и не было чудес, — мрачно произнес он, — но все же определенно была некая дьявольщина.
— Неужели? — насмешливо спросил Джойс. — Вы просто еще не разобрались в нем до конца. Профессор очень подробно ответил на вопросы как, что и кто, но вопрос зачем все еще остается открытым. Мне кажется, что этот спектакль — не что иное, как посвящение страхом, и его последний акт еще впереди. Если Кроули одновременно руководит и «хорошими», и «плохими» каббалистами, суть этого маскарада для меня очевидна. В конце концов, сэр Джон, чем все это время занимались «плохие» каббалисты, как не инсценировали в реальной жизни ситуации из ваших ночных кошмаров? В сущности, они помогали вам справиться с вашими страхами.
— Черт! — вскричал Бэбкок. — Вы что, их оправдываете?
— Я всегда стараюсь понять других людей, а не судить их, — сказал Джойс. — Взять, к примеру, ваши сексуальные фобии…
— Я уже знаком с вашими безнравственными взглядами, — чопорно перебил его сэр Джон, — и ничуть не сомневаюсь в том, что Кроули оценил бы их по достоинству. Но я, слава Богу, в состоянии отличить хорошее от плохого.
Джойс с изумлением, отчасти нарочитым, воззрился на юного Бэбкока.
— Дружище, если вы в состоянии отличить хорошее от плохого, зачем вам «Золотая Заря», зачем вам вообще учиться чему-либо? Вы же гений, мудрец, гигант мысли. Вы решили задачу, над которой ломали голову все философы с древнейших времен. Что есть добро и что есть зло? За всю историю человечества не было двух наций, племен и даже двух людей, которые ответили бы на этот вопрос одинаково. Более того, ни один разумный человек не может ответить на него раз и навсегда даже для себя: сегодня он думает так, завтра иначе. А вы знаете ответ! Я потрясен. Да что там — я благоговею перед вами. Я готов припасть к вашим стопам.
— Джим, — попытался успокоить его Эйнштейн, — зачем столько сарказма? В наше время большинство молодых людей столь же наивно, как сэр Джон.
Но Джойса уже невозможно было остановить. Он вскочил и начал возбужденно расхаживать по комнате.
— Всю жизнь, — продолжал он, — я учился наблюдать внимательно и беспристрастно. На мой взгляд — и я думаю, что профессор со мной согласится, — объективность есть основа и необходимое условие любого научного исследования. Она также нужна для того, чтобы писать книги, которые я хочу писать. Теперь послушайте меня внимательно, сэр Джон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39