Но что такое «ягода утешения»? Пока неясно, хотя, похоже на эдипов комплекс.
Из глубин подземелья в Сен-Жиле
Страшный крик разнесся на мили
«О Боже святый!» —
Вскричал брат Игнатий…
Нет, не то. Начну все сначала.
Хантер: Одиссей в Дублине. Время сделало его рогоносцем. Жена слишком долго была одна. Honi soit qui mal у pense…
Нора, Станислаус: делали они это? Хотя бы раз? Или уже не раз? Неважно. Единожды отвергнув моногамию, могу ли я требовать ее сейчас? Человек не может быть собственностью другого человека. Не посягай и не посягаем будешь. Non serviam. Беру пример с лорда Байрона. Но все-таки: делали или нет? Узнаю ли я об этом когда-нибудь? Во всяком случае, не в этом мире.
Мировые линии — пересекающиеся, переплетающиеся, расходящиеся. Так Минковский представляет себе теорию забавного маленького профессора.
Делали ли они это? Нора стонет, глаза закатились, еще, еще, еще. В ней. Все глубже и глубже. Проникает в нее. Проникает глубже. И вот уже весь в ней. Горячее лоно, и в нем его, а не мой. Горячее и влажное устье.
Немедленно прекрати этот мазохизм.
Рога — отличье чудищ и зверей.
Мировые линии: Нора, Джим и Станислаус, пересекаются, переплетаются, расходятся. Джорджо и Лючия расходятся и образуют новые векторы. Беспрестанно разветвляющаяся река времени.
Мать, Нора, Лорелея: засасывают нас, зовут нас домой. Тело человека на восемьдесят или девяносто процентов состоит из соляного раствора: топазовое море, солоноватый вкус впадин ее тела. Одиссей залил уши воском, чтобы не слышать этот темный зов лона, песнь утонувшего царства. Дно океана, затонувшие корабли, сокровища, тишина. Тонуть, должно быть, страшно — холодная и мокрая, отвратительная смерть. Совсем не то, что думал Вагнер: ertrinken, versinken, Unbewusst, hohste Lust. Отнюдь нет. А что же это за тварь в Лох-Нессе?
Наверное, просто какая-нибудь очень крупная водяная змея.
Что, если время едино и не движется, если «Я» в 1904 году и «Я» здесь и сейчас существуют одновременно? Оба реальны, несокрушимы, вечны. Весну не сменяет лето. Мировые линии. А что, если, скажем, лет через двадцать вся Европа знает имена Джойса и Эйнштейна? Тогда и это существует вечно, как один из изгибов мировой линии.
И те, кто впереди нас в линейном времени (их прошлое — наше будущее), оглядываясь, отчетливо видят то, к чему мы бредем почти вслепую и спотыкаясь. Трагедия и ликование завтрашнего дня. Кому умереть, а кому жить.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
И даже эта современная уловка — объявлять самоубийц душевнобольными — не дает нам надежды. Нет никаких сомнений в том, что эти несчастные жертвы Сатаны до самого последнего момента находились в здравом уме и твердой памяти.
Преподобный Чарльз Вири, «Облака без воды».

Древние всегда были, Древние есть, Древние всегда будут. После лета наступает зима, после зимы наступает лето. Они правили там, где сейчас правит человек, они будут править там снова. Они спокойно ждут вне пространства и времени, Незримые для нас.
«Некрономикон»

Я, жрица этого ритуала, чье тело сейчас алтарь и жертва, бросаю вызов тебе, Иисус. Порази меня молнией, если твоя сила превосходит силу моего Господина и Повелителя.
Леон Кац, «Дракула: Шабаш».

Эта стена на самом деле велика.
Ричард Никсон о Великой Китайской стене.

XIII
Заметим сразу, что странный и ненаучный образ мыслей, присущий, с некоторыми несущественными отличиями, как Джойсу, так и Бэбкоку, был совершенно чужд профессору Эйнштейну, ум которого был дисциплинирован математической логикой. Черный верблюд под ярким серпом луны для Джойса или Бэбкока мог означать все, что угодно, тогда как для науки он был всего лишь одомашненным животным на фоне непригодного для жизни спутника, вращающегося вокруг звезды типа «G».
Внимательно слушая удивительную историю сэра Джона Бэбкока, Эйнштейн время от времени позволял себе слабую улыбку. Наши предки, тело которых было покрыто густыми волосами, точно так же оскаливали зубы при виде пищи; но в данном случае пищей служила чистая мысль. Чудесный, хотя и слепой, процесс эволюции создал человеческий мозг, и у таких высокоразвитых человеческих существ, как Эйнштейн, этот орган способен был испытывать голод и жажду, которые могла удовлетворить только Истина.
Наука имеет дело с реальными показаниями реальных приборов и старается описывать изучаемые явления как можно меньшим количеством слов. Безусловно, в ней разрешается проводить определенные gedankenexperiments, с помощью которых иногда можно получить новые законы из уже имеющихся или анализировать гипотетические ситуации. Так, если представить себе межзвездный лифт, показания установленных в нем приборов будут говорить о том, что внутри него действуют гравитационные уравнения сэра Исаака Ньютона, поэтому физики, находящиеся в этом лифте, будут толковать результаты своих наблюдений на основе гравитационной теории Ньютона. Но физик, находящийся вне этого лифта, будет объяснять те же результаты действием закона инерции. Эта занятная мысль немного отвлекла и развлекла профессора Эйнштейна, но теперь он решил ее оставить и сосредоточиться на готическом романе, в котором жил сэр Джон Бэбкок и в котором оккультные силы играли гораздо более значительную роль, чем научные законы.
После некоторых размышлений Эйнштейн пришел к выводу, что наряду с физической относительностью существует относительность нейрологическая. Он стал новым Альбертом Эйнштейном, отказавшись от своих соотечественников и их Бога, а сэр Джон изменил свою нервную систему с помощью так называемых оккультных упражнений.
Предположим, два человека пытаются измерить длину движущегося стержня, двигаясь при этом с разными скоростями. Это относительность измерений. Но если взять, к примеру, мужчину — итальянца, католика и консерватора, и женщину — русскую, вегетарианку и пацифистку, — и рассказать им историю, которую рассказал нам сэр Джон, каждый из них истолкует ее по-своему. Это и есть относительность сознания, самой нервной системы.
Mein Gott, но ведь нервная система — это тот измерительный инструмент, с помощью которого мы используем все остальные измерительные инструменты.
Тогда получаем следующее: точно так же, как физики внутри лифта не могут определить, что тянет лифт вниз — сила тяжести или инерция, — обычные люди внутри своих нервных систем не могут определить источник тех сигналов, которые они воспринимают. Поэтому атеист может бесконечно долго спорить с оккультистом, и ни одному из них не удастся переубедить другого. Мы все — заложники наших идей, те слепые из анекдота, которые пытаются описать слона. Правила нашей нейрологической шахматной игры определяют форму, или контекст, в которые мы помещаем каждый новый сигнал. Игрок по другую сторону доски, как однажды верно заметил Хаксли, скрыт от нас.
Но чем вызвано чувство вины в его снах? Может быть, случаем с мышью? Почему он снова и снова вспоминает комиксы, найденные в поезде? Наверное, Фрейд разобрался бы в его проблемах гораздо быстрее и лучше, чем я.
Zwei Seelen wohnen: любимая строка папы. «Знай, Альберт, что слова, идущие из души великого человека, всегда очень глубоки».
Бедный папа! Всегда боялся, что я умственно отсталый, потому что ему казалось, что я не похож на других мальчишек. Казалось?
Я и вправду не был на них похож. Наверное, меня всегда интересовало, каково это — быть фотоном. Сколько лет прошло с тех пор? In meiner Brust. «Знай, Альберт…»
Мне было пятнадцать. Так, прибавим пятнадцать к 1879 — ага, это было в 1894, то есть как раз в том году, когда я отказался от немецкого гражданства. Приблизительно тогда же я впервые прочитал о деле Белла, которое рассматривалось в Верховном Суде США. Капиталистическое Schweinerei: еще в 1872 (или… э-э-э… за семь лет до моего рождения) начали спорить, кому принадлежат электроны. Семь плюс пятнадцать — двадцать три, то есть к тому времени Белл и его конкуренты уже двадцать три года грызлись из-за патента. Собственность на электроны, mein Gott. Столько лет проработал в патентном бюро, и видел только скуку и алчность. Можно подумать, кто-то в состоянии владеть законом природы. Konigen, Kirchen, Dummheit und Schweinerei.
Но эти приматы до сих пор грызутся из-за денег, акций, патентов. Хищные млекопитающие. На той ли планете я родился? У человечества есть только один выход: свалить в одну гигантскую кучу все деньги, акции, облигации, и потом поджечь.
Walpurgisnacht. И дать людям возможность потанцевать вокруг костра, чтобы отпраздновать освобождение от вековой тирании. Да восстанет из пепла феникс свободы!
А может, все дело в генах? Иерархия и хищнические повадки появились у первых позвоночных. Наверное, я на самом деле родился не на той планете. Biedermeier, дразнили меня в школе. Biedermeier Эйнштейн: слишком глуп, чтобы лгать.
Zwei Seelen wohnen ach! In meiner Brust. Должно же это хоть что-нибудь значить? Если бы я был Гегелем, у меня бы возникли подозрения, что это не значит ровным счетом ничего. Но у Гёте каждое слово исполнено глубокого смысла.
Дядюшка Яков, высмеивающий кошерные законы. В общем-то, мама никогда их и не придерживалась, по крайней мере в том, что касалось еды. Семья еретиков, вот кем мы были. Но среди нас только дядюшка Яков был убежденным атеистом. Это мне очень помогло, как и годы в католической школе. Родиться евреем, иметь дядю-атеиста и ходить в католическую школу — неплохая тренировка для ума. Разнообразие сигналов.
Да, чем больше разных сигналов, тем шире должно быть представление о мире, чтобы вместить все эти сигналы. У большинства людей ум недоразвит, потому что каждая нация, каждая религия и практически каждая семья ограничивает диапазон сигналов. С возрастанием скорости перемещения (а также скорости связи) люди будут воспринимать все больше разных сигналов. Может, хотя бы это заставит одомашненных приматов поумнеть. Ни один итальянец не сможет сохранить узколобое итальянско-католическое представление о мире, пообщавшись с сотней немцев-протестантов. Англичанин, который вернулся из Индии, уже не тот стопроцентный чертов англичанин, каким он был до отъезда. Да. Скорость перемещения и связи в этом веке должна возрасти, поэтому людям придется поумнеть.
Если только война не отбросит нас назад, в мрачное средневековье.


Очень изящная формула. Но пацифизм заложен в нас глубже, чем социализм, по крайней мере так должно быть. Если мы не перестанем воевать, нам вскоре не из чего и негде будет строить социализм. Но попробуйте сказать это социалистам. Как только начинается драка, все они сразу же становятся в первую очередь немцами или французами, и только потом вспоминают про свои социалистические убеждения.


Тоже очень изящно. Это уже больше похоже на кривую в новых уравнениях. Неевклидовая, сходящаяся. Геодезическая. Нельзя ни увидеть, ни почувствовать, можно только описать математической формулой.
Связь будет все быстрее и быстрее, и каждый Иван, Ганс и Хуан будет получать смесь католических, иудаистских и атеистических сигналов, как это было со мной, или какую-нибудь другую похожую смесь. Это заставит их думать и выбирать.
Zwei Seelen wohnen…Точно. Два вида сознания, или то, что Фрейд называет сознательным и бессознательным — вот что имел в виду Гёте, говоря о двух душах. «Золотая Заря» сэра Джона — это нейрологическая игра, в которой бессознательная душа, которую они называют астральным телом, постепенно становится сознательной.
Но даже Фрейд не понимает, что сама нервная система как инструмент тоже относительна. Три человека в этой комнате — Джойс, сэр Джон и я — существуют в трех разных нейрологических реальностях, точно так же как физики из моего примера с лифтом существуют в разных пространственно-временных реальностях, так как перемещаются в пространстве с разными скоростями.
Театр теней, обман зрения и чувств. Nur der Wahnsinnige ist sich absolut sicher. Интересно, понимает ли это хоть один психолог?
Конечно, не имеет никакого значения, к чему или кому восходит традиция этой новоявленной «Золотой Зари» — к розенкрейцерству, средневековью, Адаму или даже первой амебе. Пусть даже мистер Роберт Уэнтворт Литтл и таинственная фрау Шпренгель выдумали эту традицию от начала и до конца — это совершенно не важно. Единственное, на чем в данном случае я, как ученый, должен сосредоточить свое внимание — тот факт, что, вступив в «Золотую Зарю», наш друг Бэбкок связался с тайным орденом, о планах и деятельности которого он не знает практически ничего, хотя и уверен в обратном. Слишком уверен, как и все мы.
Нелепость ньютоновского императива «Не создавать гипотез» очевидна: человек просто не может не строить гипотезы. Скорость прохождения нервных сигналов в нашем мозгу такова, что мы не в состоянии отделить процесс восприятия от процесса создания гипотез. Даже то, что я сейчас общаюсь с двумя людьми — не что иное, как моя гипотеза. Джойс и Бэбкок могут оказаться автоматами, выдающими себя за людей, или просто галлюцинацией. Только Пуанкаре и Мах понимали это по-настоящему. Как точно заметил Джойс, мы живем среди символов, которые создает наш мозг. Господа доктора и профессора не могут понять мою статью об относительности пространства-времени, потому что считают «длину» фактом, а не идеей, родившейся и существующей в человеческом мозге.
Семнадцать лет назад в Милане, когда я отказался от немецкого гражданства, со мной произошло то, что психологи сейчас называют перерождением. Я заново определил и заново открыл себя. Как и тогда, когда отказался от Бога своих родителей. Наверное, если бы не эти два поступка, я бы не смог заново определить и открыть пространство и время. Отказ от старого — вот единственный путь к новому.
Итак, в основе фантастической истории, которую рассказывает нам сэр Джон, лежит простой сюжет: сирота, которому судьба подбросила слишком много денег, пытается заново определить и открыть себя. И не только себя, но и весь мир. Точно так же, как это сделал я. Своеобразная шахматная игра.
Но каковы правила этой игры и как она довела его до такого плачевного состояния? И кто, или что, находится по другую сторонy шахматной доски?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39