— Боже, — потрясенно прошептал Вири. — Это же мой покойный брат, Артур!
— Но это невозможно. Вероятно, вы обознались, — попытался возразить Джоунз. Священник лишь отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
— Артур, — воскликнул он, — ты чудовище! Ты навлек проклятье на нашу семью, а теперь восстал из могилы, чтобы насмехаться надо мной! — С этими словами Вири бросился через дорогу.
— За ним! — крикнул Джоунз, срываясь с места.
Сэр Джон добежал до тротуара на противоположной стороне улицы первым и успел увидеть, как Вири проскочил сквозь ворота в сад и понесся по дорожке между зарослями каких-то высоких экзотических кустов. Метрах в трех от ворот дорожка резко повернула вправо, и теперь Вири бежал параллельно улице. Как раз в тот момент, когда сэр Джон ворвался в сад, священник поравнялся с большим дубом и скрылся за ним.
Добежав до поворота, сэр Джон с изумлением обнаружил, что Вири исчез. Он бросился к следующему повороту, и там столкнулся лицом к лицу с долговязым чернобородым человеком в русской меховой шапке, который подстригал кусты.
— Где он? — крикнул сэр Джон.
— Кто? — переспросил его бородач с сильным славянским акцентом.
— Священник — он только что пробежал по этой дорожке… К ним подбежал запыхавшийся Джоунз.
— Что случилось? — спросил он. — Похоже, Вири исчез.
— Какой еще Вири? — недовольно пробурчал русский. — Здесь вообще никого не было.
Джоунз и Бэбкок озадаченно переглянулись. Джоунз пришел в себя первым.
— А вы кто такой, сэр? — спросил он.
— Я барон Николай Соломонович Захаров, — сказал незнакомец. — Это мой сад, а вон там — мой дом, и я подозреваю, что вы оба умудрились напиться в столь ранний час, раз вам кажется, что вы кого-то здесь видели. Уверяю вас, здесь никого не было.
И в воздухе, и в воздухе прозрачном,
Свершив свой труд, растаяли они.

XXXVI
— Наконец-то, — произнес Эйнштейн, попыхивая трубкой. — Теперь у нас есть хоть какая-то зацепка.
Джойс неуклюже поерзал в своем кресле, пытаясь свернуться поудобнее.
— Хорошо, если нам удастся за нее зацепиться, — с сомнением сказал он.
Эйнштейн начал рыться у себя на столе в поисках чистого листа. По-видимому, это была непростая задача, ибо вся бумага в его кабинете была испещрена формулами и уравнениями.
— Барон Захаров, — пробормотал он. — Свет в конце тоннеля. Ага! — Он наконец нашел то, что искал. — Вот, — сказал он, протягивая бумагу Бэбкоку, — нарисуйте, пожалуйста, точный план того места, где загадочным образом исчез Вири.
Пока сэр Джон усердно рисовал, Эйнштейн то и дело заглядывал ему через плечо, задавая вопросы и уточняя подробности. В конце концов он получил именно такой план, какой ему был нужен.
— Ага, — с удовлетворением произнес Эйнштейн, изучая рисунок, — так я и думал. Ну и хитры же они, мошенники!


— Надеюсь, вы знаете, о чем говорите, — пробурчал Джойс из темного угла, где стояло его кресло. — Для меня, полного профана во всем, что связано с наукой, это самое загадочное из всех событий, о которых нам поведал сэр Джон.
Эйнштейн усмехнулся.
— Вряд ли, — сказал он Бэбкоку, — вы поверили барону Захарову на слово и ушли оттуда ни с чем, вежливо распрощавшись.
Бэбкок безнадежно махнул рукой.
— Конечно, мы ему не поверили, — сказал он. — Мы начали его расспрашивать. Сначала он считал нас пьяными или сумасшедшими, и Джоунзу потребовалась вся его дипломатичность, чтобы барон в конце концов отнесся к нам более или менее серьезно. Но даже после этого в его голосе звучала насмешка. Наверное, нет на свете людей надменнее русских дворян. Но он все же позволил нам осмотреть сад. По обе стороны от дорожки росли пышные кусты, псе утопало в листьях и цветах. Если бы преподобного Вири схватили и тащили напролом через сад, часть растений была бы сломана, но ничего такого мы не заметили.
— Какой высоты был забор? — быстро спросил Эйнштейн.
— Около метра. Я отчетливо видел голову и плечи Вири до тех пор, пока он не скрылся за дубом.
— А растения? — не сдавался Эйнштейн.
— От полуметра до приблизительно метра двадцати. Но все они были в целости и сохранности, — повторил сэр Джон.
— Я в этом не сомневаюсь, — сказал Эйнштейн. — Теперь, сэр Джон, постарайтесь как можно точнее представить себе преподобного Вири и барона Захарова. Какого они были роста?
Сэр Джон сосредоточенно нахмурился.
— Вири был небольшого роста, — сказал он. — Может, чуть больше пяти футов. Барон был моего роста или даже немного выше меня, то есть примерно пять футов восемь дюймов. Мне кажется, что я смотрел на него снизу вверх, но он держался очень надменно, поэтому мог показаться мне более высоким, чем был в действительности.
Эйнштейн кивнул и задумался.
— Гром и молния, — через минуту пробурчал он и снова обратился к Бэбкоку. — Что было после того, как вы с Джоунзом осмотрели сад?
— Барон проводил нас до ворот, ворча что-то нравоучительное о людях, которые напиваются с утра. Я был совершенно растерян, но Джоунз сказал: «Я не верю этому человеку. Давайте наведем о нем справки у соседей».
— Очень разумно, — кивнул Эйнштейн.
— Я знаю, о чем вы думаете, — сказал Бэбкок. — После слов Джоунза я сразу же подумал именно об этом. Исчезновение Вири и надменность барона произвели на меня такое сильное впечатление, что мой ум на какое-то время буквально прекратил функционировать, но эта мысль была совершенно очевидной: если нас каким-то образом провели, барон должен был в этом участвовать.
— Продолжайте, — сказал Эйнштейн с легкой усмешкой.
— Оказалось, что в соседнем доме живет мисс Айседора Дункан, известная американская танцовщица. Кстати, вы когда-нибудь видели, как она танцует? — неожиданно спросил Бэбкок.
— Я ненавижу балет, — сказал Джоунз. — Все эти дурацкие прыжки мешают сосредоточиться на музыке.
— К сожалению, я тоже никогда не видел мисс Дункан, — признался Эйнштейн. — Но, как и все в Европе, много слышал о ней. Говорят, она танцует не хуже Павловой.
— Гораздо лучше! — с жаром воскликнул Бэбкок. — Я видел ее только раз, в 1909 году, но не забуду этого никогда. Конечно, я не одобряю распутного образа жизни мисс Дункан, но должен признать, что она принадлежит к числу величайших балерин нашего времени. Я был очень разочарован тем, что ее не оказалось дома. Но нам все же удалось поговорить с ее секретарем — мисс Стурджис, тоже американкой.
— И что же мисс Стурджис сообщила вам о бароне Захарове?
— О, мы услышали от нее немало интересного, — сказал Бэбкок, устало усмехнувшись. — В сущности, даже намного больше, чем хотели услышать. Оказалось, что она смертельно ненавидит барона.
— Неужели? — расстроенно воскликнул Эйнштейн. — Я ожидал совсем иного.
— Мисс Стурджис назвала барона ханжой и религиозным фанатиком, который все время сует свой нос в чужие дела. По ее словам, однажды барон Захаров попытался организовать в этом квартале нечто вроде крестового похода против мисс Дункан. Он предложил изгнать ее из этого респектабельного района, мотивируя это тем, что она якобы расшатывает устои нравственности. Эта затея провалилась, он не успокоился и продолжал надоедать соседям своими письмами, в которых цитировал смелые высказывания мисс Дункан из газетных интервью и называл ее опасной революционеркой. Мисс Стурджис также сказала, что если бы не его высокий пост в русском посольстве, соседи с удовольствием выдворили бы из квартала его самого.
— Что еще она вам рассказала? — спросил Эйнштейн, внезапно просветлев. На его лице снова заиграла легкая улыбка.
— Каждое утро Захаров ходит в православную церковь, несмотря на то, что она расположена в нескольких километрах от его дома. Чтобы успеть к заутрене, он обычно встает в пять часов. Однажды он попытался использовать свое положение в посольстве и запретить одному магазину русской книги продавать сочинения графа Толстого — Толстой, видите ли, сомневается в непорочном зачатии. Кстати, дядя барона Захарова был патриархом православной церкви и жил в Москве. Сам барон не выносит католиков и евреев, а протестантов вообще приравнивает к атеистам. «Имея такого соседа, — сказала нам мисс Стурджис, — я понимаю, почему Россия остается такой отсталой страной».
Эйнштейн рассмеялся.
— Чудесно! — воскликнул он. — Теперь рассказ мисс Стурджис отлично вписывается в мою теорию.
— Тогда я сошел с ума, — сказал Джойс.
— Почему? — с улыбкой спросил его Эйнштейн.
— Потому что если бы барон вставал в пять утра для того, чтобы убивать кошек в церквях, или восхищался свободомыслием мисс Дункан, я еще мог бы представить его сообщником нашего загадочного Кроули. Но после того, что рассказала мисс Стурджис, он оказывается вне всяких подозрений.
Эйнштейн кивнул.
— Но ведь так все и было задумано. Когда сэр Джон сказал, что мисс Стурджис ненавидит барона, я подумал, что моя гипотеза развалилась. Но теперь я еще больше уверен в том, что нахожусь на правильном пути. Что было дальше, сэр Джон?
— После того, как мы покинули дом мисс Дункан, Джоунз сказал, что исчезновение Вири снова все изменило, и теперь я не должен идти вместе с ним к Кроули; он отправится туда один. Я не согласился, и мы даже чуть не поссорились. В конце концов ему удалось убедить меня. Я отправился в клуб «Диоген» — я часто захожу туда, когда оказываюсь в Лондоне, — и начал ждать… — Бэбкок остановился.
— Так-так, — подбодрил его Эйнштейн.
— Я ждал до наступления темноты. Потом не выдержал, взял экипаж и отправился к Джоунзу в Сохо…
— Хотите, я угадаю, что вы там увидели? — перебил его Эйнштейн. — Обычную английскую семью, простых людей с честными лицами, которые торжественно клялись вам, что никогда не слыхали о мистере Джордже Сесиле Джоунзе, не так ли?
— О боже! — воскликнул Бэбкок, вскакивая со стула. — Невероятно! Как вы догадались?
— Я прав? — спросил Эйнштейн.
— Абсолютно, — признал Бэбкок. — Но как, черт возьми, вы угадали?
— Гадание не имеет ничего общего с научным мышлением, — резко сказал Эйнштейн. — Скорее всего, потом вы также попытались найти Ливерпульского Костолома — последнюю нить, ведущую к Джоунзу.
— Точно, — сказал Джоунз. — Но его комната была совершенно пуста. Хозяйка клялась, что не сдавала ее никому уже несколько месяцев.
— И как же вы поступили? — спросил Эйнштейн.
— Я вернулся в клуб «Диоген» и просидел там без сна целую ночь, ломая себе голову над тем, что произошло. Утром я отправился на почту, чтобы узнать, кому принадлежит ящик 718. Это был мой последний шанс найти Джоунза и «Золотую Зарю». Оказалось, что там всего 600 ящиков, и ящика с номером 718 нет и никогда не было. Незримая Коллегия снова стала совершенно Незримой, как будто последние четыре года моей жизни я провел во сне. Воображаемый мангуст сражался с воображаемыми змеями.
Сэр Джон замолчал, уставившись в пустоту. Он вдруг начал сомневаться во всем, что раньше принимал на веру, и это ужасное сомнение не могло не отразиться на его лице. В комнате повисла напряженная тишина.
— Великолепно, — неожиданно сказал Джойс.
— Что? — раздраженно переспросил его Эйнштейн. — Вы сказали «великолепно»?
— Да, — мрачно подтвердил Джойс, — и я прошу сэра Джона простить мне это вопиющее бессердечие. Видите ли, я сам в некотором роде художник, и поэтому просто не мог не восхититься мастерством и даже, я сказал бы, элегантным стилем ваших противников. Они разыграли превосходный спектакль, сценарий которого совершенен, как блестящее математическое доказательство. Осталось только написать quod erat demonstrandum — не правда ли, герр профессор?
— О чем вы тут вообще говорите? — устало спросил Бэбкок.
— О том, как красиво вас разыграли, — сказал Джойс. — Даже почтовый ящик, и тот оказался вымышленным. Вот этот штрих мне особенно понравился.
— Они действовали умно, — согласился Эйнштейн. — Дьявольски умно.
— И в то же время очень элегантно, — повторил Джойс. — Знаете, какой сюжет они взяли за основу — еще до того, как позаимствовать у мистера Чамберса ход с книгой, которая доводит людей до самоубийства? О, это очень, очень старая история, одна из самых старых историй в подлунном мире. У нее есть одна замечательная особенность: кому бы вы ее ни рассказали, этот человек сразу же сообщит вам, что уже где-то ее слышал или читал, но так и не сможет вспомнить, где…
— Эта история, — продолжал Джойс, — обычно начинается с того, что некий путник оказывается в незнакомом городе. В некоторых версиях он оказывается в городе, который знает как свои пять пальцев, но потом сворачивает куда-то не туда и попадает в район, в котором никогда раньше не был. Конечно, проще всего спросить дорогу у прохожих, но на улицах нет ни души. Он блуждает в отчаянии, пока на город не опускается ночь. И тут вдруг появляется Она — самая прекрасная женщина в мире. На ней ожерелье из огромных сияющих жемчужин или какая-нибудь другая сказочная драгоценность. Она приглашает путника к себе — точно так же в средневековых легендах королева фей приглашает в свой дом странствующего рыцаря. Он идет с Ней, и дальше все просто восхитительно, чудесно, великолепно — одним словом, сбываются все его романтические мечты. Знает ли кто-нибудь из вас, как заканчивается эта история?
— Да, — сказал Эйнштейн. — Вы были правы — у меня действительно такое ощущение, что я уже когда-то ее слышал. Я знаю, что было дальше. Они договариваются встретиться на следующий день у Нее. В условленный час он приходит и обнаруживает на месте ее дома заросший сорняками пустырь. Соседи уверяют его, что на этом месте уже лет сто не было никакого дома.
— Да, — задумчиво произнес Бэбкок. — Эта история мне знакома. Только в той версии, которую слышал я, исчезает целая улица. Герой ищет ее всю свою жизнь, но так и не находит.
Джойс улыбнулся.
— Иногда эту сказку рассказывают так: некий старик каждую ночь бродит по городу. Время от времени он встречает разных людей и за стаканчик виски открывает им свою душу: как он встретил Ее и что произошло потом. Поведав свою необычную историю, он отправляется дальше — искать пропавшую улицу, на которой живет его Любовь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39