— Горничная, сэр, по поручению Сеппингса.
— У нее хорошо поставленная рука. Ладно, я расскажу потом.
— Очень хорошо, сэр. Простите, ваш галстук.
— С ним что-то не так?
— Абсолютно все, сэр. Если вы позволите.
— Конечно, валяйте. Но я не могу не задаваться вопросом, неужели в такое время, как сейчас, галстуки имеют какое-то значение?
— Галстуки имеют значение в любое время, сэр.
Я спускался в столовую в мрачном расположении духа. Анатоль, размышлял я, без сомнения, попотчует нас одним из своих коронных блюд — может быть, сладким мясом в тесте по-тулузски или сильфидами в раковом соусе — но за ужином я встречусь со Сподом, Мадлен, Флоренс и Л. П. Ранклом.
Всегда что-то отравляет радость, думал я.
Глава 8
Справедливо замечено, что если уж Бертрам Вустер берется за дело, оно будет гореть у него в руках, а не отлеживаться в долгом ящике. Другой на моем месте, согласившись поагитировать избирателей задруга, жаждущего попасть в парламент, повременил бы приступать к работе до второй половины следующего дня и, сказав себе, что несколько часов ничего не решают, направился бы в бильярдную, чтобы раз-другой сразиться в снукер. Мое поведение резко контрастировало, как выразился бы Дживс, с общим фоном, и вскоре после завтрака я уже был в дороге. Еще не перевалило за одиннадцать, когда я, подкрепив силы парой копченых селедок, тостами, джемом и тремя чашками кофе, приближался к ряду домов у реки, который кто-то меткий на язык так и окрестил: Ривер-Роу, то есть «Речной ряд». Много раз бывая в Маркет-Снодсбери, я знал, что это один из фешенебельных районов города, где полным-полно домовладельцев — потенциальных приверженцев консерваторов, и поэтому мой первый заход был именно в этот порт. Ведь бессмысленно начинать обход с менее дорогих районов, жители которых, заведомо расположенные голосовать за лейбористов, не только останутся глухи к вашим уговорам, но могут и кирпичом швырнуть. У Медяка, конечно, имелся специальный отряд сторонников-амбалов, привыкших говорить сплевывая, вот пусть этот отряд и занимается избирателями, кидающими кирпичи.
Дживс вышел вместе со мной, но я направлялся в дом №1, а он избрал своей целью дом №2. Потом я занялся бы домом №3, а он — домом №4. Мы условились не агитировать на пару и не заявляться в чужой дом вместе, а то его обитатели еще подумают, что мы переодетые полицейские, и будут зря нервничать. Многие люди, живущие в таких районах, как Ривер-Роу, от сытой жизни приобретают склонность к апоплексическим ударам, а если с избирателем сделается удар и он испустит дух на полу, это будет означать, что одним избирателем в списке станет меньше. О таких вещах всегда надо помнить.
— Хоть убей, не понимаю, Дживс, — сказал я, потому что был настроен поразмышлять вслух, — почему люди спокойно относятся к тому, что кто-то совершенно незнакомый вламывается к ним в дом, даже не говоря при этом… как же это… На языке вертится…
— «Простите за вторжение», сэр?
— Ну да. Даже не говоря «Простите за вторжение», и указывает им, за кого голосовать. Мне это кажется бесцеремонным.
— Таков предвыборный обычай, сэр. А как сказал некогда один мудрец: «Обычай может примирить нас с чем угодно».
— Шекспир?
— Берк, сэр. Это афоризм из его трактата о возвышенном и прекрасном. Думаю, что избиратели, успевшие за многие годы привыкнуть к предвыборной агитации, почувствовали бы себя разочарованными, если бы никто к ним не зашел.
— Значит, мы внесем свежую струю в их будничную жизнь?
— Приблизительно так, сэр.
— Что ж, возможно, вы правы. Вы когда-нибудь раньше агитировали на выборах?
— Один или два раза, сэр, до поступления к вам на службу.
— Какова была ваша тактика?
— Я излагал свои аргументы так кратко, как только мог, прощался со слушателями и удалялся.
— А предисловие?
— Сэр?
— Вы не выступали с какой-нибудь речью, прежде чем перейти к делу? Не ссылались на Берка, Шекспира или на поэта Бернса?
— Нет, сэр. Это могло бы вызвать раздражение.
Тут я с ним был не согласен. Мне казалось, что он на совершенно ложном пути и вряд ли возвратится из дома №2 со щитом. Избиратель, может, только того и ждет, чтобы ему рассказали, что слышно новенького про Берка и его трактат о возвышенном и прекрасном, а Дживс почему-то не хочет воспользоваться собственной ученостью. Я был не прочь напомнить Дживсу притчу о зарытых в землю талантах, которую я штудировал во время подготовки к выигранному мной школьному конкурсу на лучшее знание библейских текстов. Однако время шло, и я оставил эту мысль. Я просто сказал Дживсу, что, на мой взгляд, он ошибается. В предисловии, утверждал я, как раз вся соль. Оно должно, что называется, разбить лед недоверия. Нельзя же нагрянуть к совершенно незнакомому человеку и выпалить с бухты-барахты: «Привет. Надеюсь, что вы проголосуете за моего кандидата!» Гораздо лучше начать так: «Доброе утро, сэр. Я понял с первого взгляда, что вы человек высокой культуры, которого, может, хлебом не корми — только дай почитать Берка. Интересно, изучили ли вы его трактат о возвышенном и прекрасном?» Ну, а после такого предисловия можно перейти к делу.
— Тут надо найти подход, — сказал я. — Лично я целиком на стороне веселости и добродушия. Я собираюсь приветствовать своего домовладельца веселым восклицанием: «Салют, мистер Такой-то, салют», чтобы сразу расположить его к себе. Потом я расскажу ему анекдот. И только после этого — подождав, конечно, пока он отсмеется, — перейду к делу. Уверен, меня ждет успех.
— Я в этом не сомневаюсь, сэр. Мне такой метод не подходит, но тут все дело в личной склонности.
— В психологии индивидуума?
— Совершенно верно, сэр. «Различны люди меж собой и их пристрастья».
— Берк?
— Чарльз Черчилл, сэр, поэт, творивший в начале восемнадцатого века. Это цитата из его «Послания Уильяму Хогарту».
Мы остановились, потому что уже подошли к двери дома №1. Я нажал кнопку звонка.
— Решающая минута, Дживс, — сказал я со значительным видом.
— Да, сэр.
— Полный вперед.
— Слушаюсь, сэр.
— Бог в помощь вашей агитации.
— Спасибо, сэр.
— И моей.
— Да, сэр.
Он прошел вперед и поднялся на крыльцо дома №2, а я, стоя у закрытой двери, чувствовал себя так же, как когда-то в отрочестве в доме моего дяди-священника, готовясь выступить в велосипедных соревнованиях среди мальчиков-певчих, чей голос еще не начал ломаться к первому воскресенью января, — взволнованным, но полным решимости победить.
Пока я бегло повторял про себя анекдот, который собирался рассказать для затравки, дверь отворилась. Передо мной стояла горничная, и можете себя представить, как я обрадовался, признав в ней бывшую горничную тети Далии, работавшую в доме во время моего прошлого визита: читатели-ветераны помнят, как мы судачили с ней о коте Огастусе и его манере спать все дни напролет вместо того, чтобы шнырять по дому в поисках мышей.
Увидев знакомое лицо, я приободрился. Мой боевой дух, начавший было угасать с уходом Дживса, теперь получил сильное подкрепление и приблизился к норме. Я чувствовал, что даже если господин, к которому я пришел, спустит меня с лестницы, знакомая горничная проводит меня до дверей и скажет в утешение, что испытания посылаются нам для того, чтобы отвратить нас от всего суетного.
— Привет! — сказал я.
— Доброе утро, сэр.
— Вот мы и снова встретились.
— Да, сэр.
— Вы меня помните?
— Конечно, сэр.
— И вы не забыли Огастуса?
— Нет, сэр.
— Он все такой же соня. Сегодня утром мы завтракали вместе. Он бодрствовал из последних сил, пока расправлялся с порцией селедки, потом погрузился в безмятежный сон на краю кровати, свесив голову вниз. Значит, вы махнули рукой на свою карьеру у тети Далии. Очень жаль. Мы все будем скучать по вас. Вам здесь нравится?
— О да, сэр.
— Вот и отлично. А теперь к делу. Я пришел к вашему хозяину по одному важному вопросу. Что он за человек? Не слишком вспыльчивый? Надеюсь, не бросается на посетителей?
— Это не джентльмен, сэр, а леди. Миссис Мак-Коркадейл.
Эта новость значительно умерила мою эйфорию. Я рассчитывал, что, рассказав заготовленный анекдот, с налету завоюю симпатию слушателя и избегу таким образом неловкости первых минут, когда жертва насильственного посещения смотрит на вас в упор, как будто спрашивая, чему она обязана честью вашего визита, а теперь выяснялось, что анекдот мой останется нерассказанным. Я слышал эту пикантную историю от Китекэта Поттера-Перебрайта в «Клубе шалопаев»; ее духовная родина — курительная комната лондонского клуба или мужская уборная американского поезда, и никакими купюрами ее нельзя адаптировать для дамского слуха, в особенности для слуха дам, которым впору руководить комитетами по охране нравственности.
Поэтому горничная проводила в гостиную несколько обескураженного Бертрама Вустера, и вид хозяйки дома, которая предстала передо мной, ничуть не прибавил мне бодрости. Я бы отнес миссис Мак-Коркадейл к разряду мрачных женщин. Вероятно, она уступала в мрачности моей тете Агате, чего и следовало ожидать, но, безусловно, была того же поля ягода, что Иаиль, жена Хеверова, и некая дама, которая вязала, сидя под гильотиной, во время Французской революции. У нее был крючковатый нос, тонкие, плотно сжатые губы, а ее глазами можно было раскалывать бревна в тиковых лесах Борнео. Оценивая ее, как говорится, в общем и целом, оставалось только подивиться бесстрашию мистера Мак-Коркадейла, взявшего ее в жены, — очевидно, этого человека ничем нельзя было запугать.
Но я пришел сюда с намерением быть веселым и добродушным, и от своего намерения отступаться не собирался. Актеры говорят, что, если вы перевозбуждены и нервная система у вас не так свежа, как у новорожденного, необходимо сделать глубокий вдох. Я сделал их три и сразу почувствовал себя гораздо лучше.
— С добрым утром, с добрым утром, с добрым утром, — проговорил я. — С добрым утром, — подчеркнул я лишний раз, потому что считал, что моя вежливость не должна иметь пределов.
— С добрым утром, — ответила она, и это могло означать, что пока мои дела обстоят неплохо. Но я покривил бы душой перед читателями, если бы сказал, что в ее голосе послышалась сердечность. У меня создалось впечатление, что мой облик поразил ее в чувствительное место. Очевидно, эта женщина была согласна со Сподом в вопросе о том, как сделать Англию страной героев.
Лишившись подспорья в виде заготовленного анекдота и стоя под ее взглядом, проходящим сквозь меня, как доза слабительного, и подтачивающим мое и без того хрупкое самообладание, я, наверно, затруднился бы продолжить разговор, но, к счастью, я был начинен полезными сведениями, которые так и просились на язык. Вчера вечером, когда мы курили после ужина. Медяк разъяснил мне, что именно он и его команда намерены делать, придя к власти. Они собирались, по его словам, сократить до минимума налоги, выправить нашу внешнюю политику, в два раза увеличить экспорт, сделать так, чтобы у каждого было по два автомобиля в гараже и по две курицы на обед, и обеспечить фунту приток свежей крови, в котором он так давно нуждается. Мы с ним сошлись во мнениях, что это великолепная программа, и я не видел причин, почему бы и мымре Мак-Коркадейл не согласиться с такой оценкой. Поэтому я первым делом спросил ее, имеет ли она право голоса, и она ответила: конечно, и я сказал, что это прекрасно, потому что иначе мои доводы пропали бы втуне.
— По моему глубокому убеждению, это просто замечательно, что во время выборов каждая женщина имеет голос, — продолжал я с жаром, и она ответила, как мне показалось, довольно ехидно, что мое одобрение ее радует.
— Когда вы будете его, если так можно выразиться, подавать, горячо вам рекомендую подать его за Медяка Уиншипа, — сказал я.
— На чем основана ваша рекомендация?
Задав этот вопрос, она дала мне прекрасную возможность начать заготовленную речь. Преподнесла, можно сказать, на блюдечке. Я молниеносно пустился в рассуждения и разрекламировал программу Медяка, упомянув о налогах, внешней политике, экспорте, машинах в гараже, курицах на обед и первой помощи бедному старику фунту, но был потрясен полным отсутствием заинтересованности с ее стороны. Ни одной новой складки не появилось на суровом каменистом плато ее лица. Она была похожа на тетю Агату, которая выслушивает оправдания мальчишки Вустера. разбившего крикетным мячом окно гостиной.
Я решил нажать на нее — в смысле, прижать к стенке.
— Неужели вы не хотите, чтобы сократились налоги?
— Хочу.
— И чтобы наша внешняя политика пошла в гору?
— Разумеется.
— А экспорт увеличился в два раза, и фунт подбросило вверх? Не сомневаюсь, что хотите. В таком случае голосуйте за Медяка Уиншипа — кандидата, который, стоя у кормила власти, поведет Англию к процветанию и счастью и воскресит славную эпоху королевы Елизаветы.
В своем выступлении я придерживался шпаргалки, заготовленной для меня Дживсом. В ней было еще что-то полезное про «державный этот остров» и «сей новый рай земной, второй Эдем», но это вылетело у меня из головы.
— Согласитесь, что это было бы неплохо, — сказал я.
Секундой раньше мне бы и в голову не пришло, что ее сходство с тетей Агатой может еще усилиться, но теперь она добилась этого потрясающего результата у меня на глазах. Хмыкнув, если не фыркнув, она сказала следующее:
— Молодой человек, не будьте идиотом. «Стоя у кормила власти», ха! Если произойдет чудо и мистер Уиншип победит на выборах, а этого чуда не произойдет, он будет скромным заднескамеечником, чей голос слышен в парламенте, только когда требуется поддержать ораторов из собственной фракции репликами «Правильно, правильно!» или атаковать выступающих от оппозиции репликами «Ближе к делу!» И таким же парламентарием буду я, — продолжила она, — если выиграю выборы, что я твердо намерена сделать.
Я моргнул.
— Что-что вы сказали? — вырвалось у меня, и она разъяснила мне сложившуюся ситуацию или, как выражается Дживс, пролила свет.
— Вы, как я вижу, не слишком наблюдательны. Иначе вы обратили бы внимание, что Маркет-Снолсбери сплошь оклеен плакатами «Голосуйте за Мак-Коркадейл».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21