После того как он ответил: «Да, сэр», «Слушаюсь, сэр» и «Понимаю, сэр», мы проследовали в клуб «Подручный Ганимеда».
В клубе было как нельзя уютней. Неудивительно, что Дживс предпочитает проводить здесь большую часть свободного времени. По сравнению с «Клубом шалопаев» этот клуб, конечно, был пресноват. Я справедливо предполагал, что не увижу здесь в обеденнное время ни разбросанного хлеба, ни рассыпанного сахара: это никак не вязалось бы с тем, что здешняя публика — пожилые дворецкие и камердинеры в летах, однако в отношении комфорта пожаловаться было не на что. Грохнувшись на мостовую, я ушиб мягкие места, и я почувствовал себя лучше только после того, как, умытый и почищенный, снова в полном параде погрузился в глубокое кресло в курительной комнате.
Потягивая виски с содовой, я вернулся к разговору о баллотировке Медяка, которая, естественно, была темой дня.
— Думаете, он имеет шансы, Дживс?
Он ответил не с кондачка, а все взвесив, как будто решался на вложение денег.
— Трудно сказать, сэр. Маркет-Снодсбери, как и многие другие провинциальные городки Англии, можно назвать чопорным. Там придают большое значение респектабельности.
— Медяк достаточно респектабелен.
— Вы правы, сэр, но вам же известно: он человек с прошлым.
— Так, мелкие грешки.
— Однако узнай о них избиратели — и он лишится их поддержки.
— Но ведь узнать им неоткуда. Правда, он есть в клубной книге…
— Одиннадцать страниц, сэр.
— Но вы уверяете, что ее содержание никогда не будет разглашено.
— Никогда, сэр. На этот счет мистер Уиншип может быть совершенно спокоен.
От слов Дживса я вздохнул свободнее.
— Дживс, — сказал я, — от ваших слов я вздохнул свободнее. Вы же знаете, я всегда тревожусь из-за клубной книги. Ее ведь хранят под замком?
— В общем, нет, сэр, но она надежно пристроена в кабинете секретаря.
— Тогда не о чем беспокоиться.
— Я бы так не сказал, сэр. У мистера Уиншнпа, наверно, были товарищи по проделкам, и они могут по неосторожности поделиться с кем-нибудь воспоминаниями, которые попадут в светскую хронику крупных газет и оттуда — в газеты Маркет-Снолсбери. По-моему, их всего две, и одна из них — непримиримый противник консерваторов, которых представляет мистер Уиншип. Такое может произойти, и последствия будут катастрофическими. В данный момент я не имею возможности узнать, кто именно соперник мистера Уиншипа. но я уверен, что он — образец респектабельности и что его прошлое можно без ущерба для него подвергнуть самому дотошному расследованию.
— Что за мрачность, Дживс? Почему вы не рвете розы? Поэт Геррик осудил бы вас.
— Простите, сэр. Я не знал, что вы принимаете судьбу мистера Уиншипа так близко к сердцу, иначе я был бы более осторожен в высказываниях. Для него очень важно победить на выборах?
— Жизненно необходимо. Флоренс укажет ему на дверь, если он проиграет.
— Вы шутите, сэр?
— Он сам так говорит, и думаю, он прав. Его доводы весьма убедительны. Он говорит, она очень требовательна к людям и не прощает поражений. Доподлинно известно, что она дала отставку Перси Горринджу из-за того, что пьеса, которую он написал по ее роману, выдержала только три представления.
— В самом деле, сэр?
— Проверенный факт.
— В таком случае будем надеяться, что мои опасения не оправдаются, сэр.
В то время, когда мы тешили себя надеждой на то, что его опасения не оправдаются, на мой стакан с виски упала тень, и я увидел, что около нас стоит еще один член клуба — человечек из разряда «спасайся кто может», с брюшком, одетый скорее по-загородному, чем по-городскому, в галстуке, говорящем о его принадлежности к Сторожевой бригаде, хотя вряд ли это могло быть так. В отношении его манер мне в тот момент не пришло на ум более точного эпитета, чем «фамильярные», но, заглянув потом в словарь синонимов из библиотеки Дживса, я обнаружил, что они были «панибратскими, развязными, нахальными, несдержанными, непочтительными, хамскими, бесцеремонными и назойливыми». Если я скажу вам, что первым делом он ткнул Дживса под ребра корявым указательным пальцем, вы поймете, что я имею в виду.
— Привет, Реджи. — сказал он, и я замер в кресле, потрясенный открытием, что Дживса зовут Реджинальдом. Мне раньше и в голову не приходило, что у Дживса есть имя. Хорошо еще, что не Берти, а то какая возникла бы путаница.
— Добрый день, — ответил Дживс, и мне стало ясно, что этот господин не входит в круг его ближайших друзей. В голосе Дживса сквозила холодность, которой мог пренебречь разве что такой несдержанный и непочтительный человек, как его знакомец.
Тип «спасайся кто может», казалось, не заметил, что ему не рады. Он продолжал вести себя так, как будто встретил старинного приятеля.
— Как делишки, Реджи?
— Спасибо, пребываю в добром здравии.
— Ты что, похудел? Тебе нужно жить в деревне, как я, и питаться настоящим деревенским маслом. А вам, голубок, — обратился он ко мне, — нужно быть поосторожней с танцами на проезжей части. Я ехал в том такси и подумал, что вам крышка. Вы Вустер?
— Да, — изумленно ответил я. Я и не знал, что стал знаменитостью.
— Я так и думал. У меня хорошая память на лица. Ладно, заболтался я с вами. Мне нужно зайти к секретарю по одному делу. Рад был увидеться, Реджи.
— До свидания.
— Вустер, старина, рад был увидеться.
Я попрощался с ним, и он нас покинул. Я обратился к Дживсу: ошеломляющая догадка, о которой я говорил раньше, неслась на всех парусах.
— Кто это был?
Он ответил не сразу: очевидно, он был так шокирован, что не мог вести беседу. Только после глотка ликера к нему вернулось самообладание. Когда он все-таки заговорил, по его тону было понятно, что он вообще предпочел бы не высказываться на эту тему.
— Тот человек, о котором вы упомянули за завтраком, сэр. Бингли. — он произнес это имя так, как будто оно оскверняло его рот.
Я обомлел. Меня бы мог сейчас сразить наповал даже удар зубочисткой.
— Бингли? Нипочем бы его не узнал. Он совершенно изменился. Когда-то он был худой и очень мрачный, просто туча тучей. Казалось, он вечно погружен в мысли о грядущей революции, которая предоставит ему свободу гнаться за мной по Парк-лейн с обагренным кровью ножом.
Ликер, казалось, возвратил Дживсу душевное равновесие. Теперь в его голосе слышалось привычное спокойствие.
— Думаю, в то время, когда он работал у вас, он придерживался крайне левых взглядов. Они поправели, когда он стал собственником.
— Собственником?
— Его дядя, владелец лавки, умер и оставил ему в наследство дом и круглую сумму.
— Думаю, перемена взглядов под влиянием полученного наследства — частое явление среди таких людей, как Бингли.
— Очень распространенное. Они начинают смотреть на грядущую революцию с другой точки зрения.
— Понимаю вашу мысль. Они не хотят, чтобы за ними гнались по Парк-лейн с обагренными кровью ножами. Он все еще камердинер?
— Он удалился на покой. Ныне он праздный обыватель Маркет-Снодсбери.
— Маркет-Снодсбери? Забавно.
— Простите, сэр?
— Я хотел сказать, странно, что он живет именно в Маркет-Снодсбери.
— Многие люди живут в Маркет-Снодсбери, сэр.
— Но ведь мы сейчас как раз туда едем. Интересное совпадение. Там, судя по всему, находится дом его дяди.
— Надо полагать.
— Возможно, мы увидимся с ним.
— Надеюсь, что нет, сэр. Я о нем плохого мнения. Бесчестный человек. На него нельзя положиться.
— Почему вы так решили?
— Интуиция.
Но это уже не моя забота. Занятому человеку вроде меня некогда разбираться, можно положиться на Бингли или нет. Если нашим дорогам суждено пересечься, я хотел бы только, чтобы он оставался трезвым и держался подальше от холодного оружия. Живи сам и давай жить другим — вот девиз Вустеров. Я допил виски с содовой и встал.
— Вот что я думаю, — сказал я. — Если он такой ярый консерватор, нам будет легко убедить его голосовать за Медяка. А сейчас нам пора. Медяк повезет нас на своей машине, и я не знаю, когда он за нами заедет. Спасибо за королевский прием. Дживс. Вы вдохнули новую жизнь в мою изможденную оболочку.
— Не стоит благодарности, сэр.
Глава 5
Медяк заехал за мной, как и обещал, и, выходя к машине, я увидел, что ему удалось сговориться с Магнолией: на заднем сиденье сидела девушка, и когда он сказал: «Знакомьтесь: мистер Вустер, мисс Гленденнон», — все для меня окончательно прояснилось.
Хорошая девушка, подумал я, и собой хороша. Но все-таки не настолько, чтобы отнести на ее счет прибаутку Дживса: «Так вот краса, что в путь суда подвигла», и, вероятно, это было даже к лучшему, потому что Флоренс, я думаю, выказала бы недовольство, возвратись Медяк из поездки с приобретением, от которого глаз не отвести. Человек в его положении должен проявлять большую осмотрительность при выборе секретарши и отсеивать кандидаток, которые могли бы победить на последнем конкурсе «Мисс Америка». Но, безусловно, у нее была приятная внешность. Она производила впечатление тихой, участливой девушки, которая, только поделись с ней своим горем, и за руку тебя возьмет, и по головке погладит. Если придешь к ней и скажешь: «Я только что совершит убийство, и мне как-то не по себе», — то услышишь в ответ: «Ничего страшного, постарайтесь не думать об этом. С кем не бывает». Короче, маленькая мама, к тому же классная машинистка. Чего еще можно было желать для Медяка?
Дживс вынес чемоданы и сложил их в багажник, и Медяк попросил меня вести машину, потому что ему нужно было обсудить с новой секретаршей много вопросов, касающихся, видимо, ее должностных обязанностей. Дживс сел впереди рядом со мной, и мы отправились: о поездке как таковой не могу сказать ничего интересного. Всю дорогу я пребывал в веселом расположении духа, как всегда, когда не за горами новая встреча со стряпней Анатоля. Дживс, вероятно, испытывал те же чувства: он такой же горячий поклонник этого сковородного самородка, как и я, но если я распевал за рулем, то он, по своему обыкновению, был нем, как чучело лягушки, и не подтягивал, хотя я настойчиво приглашал его петь со мной на два голоса.
Достигнув цели путешествия, мы разошлись по своим делам. Дживс занялся багажом, Медяк повел Магнолию Гленденнон в свой кабинет, а я направился в гостиную, где никого не застал. Дом показался мне вымершим; в предвечернее время загородные усадьбы часто производят такое впечатление на новоприбывшего гостя. Ни тети Далии, ни ее супруга дяди Тома нигде не было видно. Я подумал, не заглянуть ли в ту комнату, где дядя Том хранит свою коллекцию старинного серебра, но решил, что не стоит. Дядя Том представляет собой тип страстного коллекционера, который будет часами напролет рассказывать своей бедной жертве о канделябрах, лиственном узоре, рельефном изображении венков из лент и орнаменте «годрон» в виде цепи овалов — что, конечно, никому не интересно.
Можно было нанести визит Анатолю, но и от этой мысли я отказался. У него тоже есть свой конек — состояние его здоровья, и он не преминет излить на беззащитного слушателя длинный монолог на эту тему. У него случаются приступы того, что он называет mal au foie, и его рассуждения представляют интерес скорее для специалиста-медика, чем для профана вроде меня. Не знаю, отчего так, но когда кто-то начинает рассказывать мне о своей печени, я всегда слушаю без особого наслаждения.
В общем, мне ничего не оставалось, как отправиться на прогулку по обширному парку и земельным угодьям.
В этот предвечерний час было душно и знойно, и казалось, природа колеблется, нагнать ей страху на людишек сильнейшей грозой или не стоит, — но я пренебрег опасностью. Неподалеку от дома находится лесок, в который я всегда любил ходить; туда-то я и направился. Там к услугам тех, кто желает посидеть и поразмышлять, есть пара деревянных лавочек, и, двигаясь прямым курсом вдоль первой из них, я увидел, что на ней лежит дорогой фотоаппарат.
Я несколько удивился: я понятия не имел, что тетя Далия пристрастилась к фотографии, хотя, конечно, тетушки — народ взбалмошный, от них только и жди сюрпризов. Почти сразу же мне пришла в голову здравая мысль, что без дождя грозы не бывает, а от дождя фотоаппарат может испортиться. Поэтому я взял его и зашагал обратно к дому, предвкушая радость пожилой родственницы, которая будет благодарить меня за заботу со слезами на глазах, но тут раздался вопль, и из-за кустов появился какой-то человек. Не скрою, я порядком струхнул.
Это был на редкость толстый мужчина с большим розовым лицом и в панаме с розовой лентой. Я никогда его раньше не видел и задался вопросом, что он тут делает. Что такого субъекта могла пригласить тетя Далия, было маловероятно, тем более его не мог пригласить дядя Том, который настолько не жалует гостей, что, узнав об их приближении, обычно бросается наутек и исчезает, по словам Дживса, так, что и следов не найдешь. Но, как я уже говорил, тетушки — народ взбалмошный, от них только и жди сюрпризов, и не приходилось сомневаться, что у прародительницы есть веские причины якшаться с этим типом. Поэтому я вежливо улыбнулся и добродушно поприветствовал его: «Салют».
— Хороший денек, — сказал я, все еще вежливо улыбаясь. — Хотя не такой уж хороший. Похоже, будет гроза.
Казалось, он был чем-то раздражен. Его лицо стало таким же ярко-розовым, как лента на панаме, и щеки его слегка затряслись.
— К черту грозу! — ответил он, скажем так, несколько отрывисто, и я сказал, что и сам не люблю грозу. Особенно, добавил я, мне не по душе молния.
— Говорят, она никогда не ударяет дважды в одно и то же место, но ведь хватит и одного раза, правда?
— К черту молнию! Что вы делаете с моим фотоаппаратом?
Этот вопрос, естественно, повернул мои мысли в другое русло.
— Так это ваш фотоаппарат?
— Да, мой.
— Я собирался отнести его в дом.
— Отнести в дом?
— Я боялся, что его замочит дождь.
— Хм. Кто вы такой?
Я был рад, что он спросил об этом. Такому сообразительному малому, как я, не стоило большого труда догадаться, что он полагает, будто схватил меня с поличным, и я был рад возможности вручить ему свои верительные грамоты. Я понимал, что, прежде чем мы вместе сможем весело посмеяться над этим забавным недоразумением, мне придется немало попотеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21