— Конечно, примет! Двадцать тысяч наличными! Вы не прогадаете, Роско.
Он пошлет за портным, снимать мерку для свадебных брюк, через пять минут после того, как получит деньги по чеку. Знаете, что? Я возьму все на себя.
Оставайтесь на заднем плане этаким таинственным благодетелем. Как его номер, Кеггс? Пойду, позвоню.
Мортимер Байлисс отправился звонить. Несколько минут Роско тупо глядел в пространство, а Кеггс поглаживал котелок. Его пробная ремарка об удивительной погоде отклика не нашла. Роско не был расположен к обмену мнениями.
— Я с ним поговорил, — сказал Мортимер Байлисс. — Надо сказать, мне было приятно, как он воспринял мое имя. «Неужели тот самый?» — выговорил он. «Собственной персоной», — отвечал я, мило краснея. Потом я сообщил, что вы видели статую и просите меня дать профессиональный отзыв о других работах. Вероятно, дурны несказанно, а, Кеггс?
— Мне они не по вкусу, сэр.
— В довершение всего он пригласил меня сегодня поужинать в Приветном Шалаше. Или это Беседка Отдохновения?
— Мирная Гавань, сэр.
— Так же плохо, если не хуже. Думаю, подадут обычную пакость.
— Отнюдь, сэр. У мистера Твайна превосходная кухарка.
— Вот как? И на том спасибо. Поможет скоротать отвратительный вечер.
Что ненавижу, то ненавижу — бюсты. Дж. Дж. всегда хотел, чтоб я их покупал, просто страсть какая-то. Ладно, сегодня ужинаем у Твайна. Завтра дам ему потомиться, а послезавтра приглашу в свой клуб и ошеломлю. Чек надо будет иметь с собой, чтоб помахать у него перед глазами. Благодарите Кеггса за мудрую мысль.
Роско сглотнул. Он страдал, как страдает бережливый мультимиллионер, которому предстоит расстаться с двадцатью тысячами. Да, он понимал, что вложение разумно — насадишь мелкую рыбешку, вытащишь кита, и все же еле выговорил:
— Спасибо, Кеггс.
— Не за что, сэр. На здоровье, сэр. До свиданья, мистер Байлисс.
— Вы нас покидаете?
— Мне пора домой.
— Торопитесь на поезд?
— Нет, я на машине.
— Я провожу вас, — сказал Мортимер Байлисс, прикрывая за собой дверь.
Монокль сверкнул, мумифицированное лицо приняло то выражение, с которым участковый судья начинает перекрестный допрос отпетого преступника. — Ну-ка отвечайте, мой хитрый мажордом, что за этим кроется?
— Сэр?
— Бросьте корчить святошу! Я спрашиваю, что за этим кроется, и требую прямого ответа. Признавайтесь, увенчанный котелком мошенник. Вы не хуже моего знаете, что у Дж. Дж. Бэньяна не было друга по фамилии Твайн.
Мы не скажем, что Кеггс хихикнул — дворецкие, даже отставные, не хихикают; однако он только что не хихикнул.
— Я и сам подумывал, не удивило ли вас это, сэр.
— Удивило.
— Я даже боялся, как бы вы не раскрыли мой маленький обман.
Мортимер Байлисс заломил бровь.
— Мой дорогой! Когда я вижу, что Роско Бэньян вот-вот выложит двадцать тысяч ни за что, ни про что, я не порчу удовольствия, раскрывая маленькие обманы. Господь свидетель, в наше время редко выпадает достойный случай повеселиться.
— Верно, сэр.
— Милостивое Провидение много лет готовило Роско что-то подобное.
Слишком он любит деньги, это вредно для души. Отнимать у него хоть что-то — долг милосердия. Вы это почувствовали?
— Еще как!
— Представляю, каково вам было, когда он предложил вам пятьдесят фунтов.
— Признаюсь, в данных обстоятельствах вознаграждение показалось мне не вполне адекватным.
— И вы, как говорится, в отместку направили его не туда?
— Мной руководило также искреннее желание помочь мисс Бенедик, сэр.
Очаровательная молодая леди. Не скажу, чтобы я считал мистера Твайна идеальной партией, но, поскольку она стремится к этому союзу, буду только рад способствовать его осуществлению.
— Блеск!
— Сэр?
— Восхищаюсь, как вы говорите. Вас никогда не называли Златоустом Вэли-Филдз?
— Не слышал, сэр.
— Потомки назовут. А теперь, дорогой Кеггс, скажите мне, если сумеете — кратко, кто же таинственный узник?
— Сэр?
— Ну, претендент, кандидат. Соперник Роско.
— Ах, извините, сэр. Вы меня немного смутили. Его фамилия Холлистер.
— Как?! — Мортимер Байлисс удивился. — Сын Джо Холлистера?
— Если я не ошибаюсь, мистера Холлистера-старшего звали Джозеф.
— Кому вы рассказываете! Он был моим лучшим, правильнее сказать — единственным другом. Как ни странно, меня по большей части не жаловали. Что же поделывает юный Билл? Последний раз, когда я он нем слышал, он собирался учиться живописи… да, в Париже.
— Мистер Холлистер-младший работает помощником в знаменитой Галерее Гиша на Бонд-стрит.
— Воровской притон! И собирается жениться?
— На мисс Анжеле Мерфи, сэр, молодой особе, которая учится играть на скрипке в Королевском Музыкальном Колледже.
— Как же вы все это узнали?
— Через сыскное агентство, сэр, к услугам которого обратился.
— Боже! Устроили за ним слежку?
— Это простейший способ оставаться в курсе его дел.
— Кеггс, вам бы стать начальником Московской разведки.
— Не думаю, сэр, чтоб мне хотелось переехать в Россию. Климат не тот.
Хотите узнать еще что-нибудь?
— Нет. Я, кажется, исчерпал повестку дня. Всего вам хорошего, Кеггс, всяческих благ и процветания.
Мортимер Байлисс вернулся к Роско. Тот заметно повеселел, обдумав все и смирившись с утратой мелкой рыбешки.
— Ушел? — спросил он.
— Да, уехал. По-моему, разобижен. Пятьдесят фунтов, Роско! Маловато, а? Не раскаиваетесь?
— Ничуть.
— Еще раскаетесь.
— В каком смысле?
— Да так… Знаете, у этой истории есть одна сторона, которую вы упустили из виду.
— Чего-чего?
— Как насчет вашей свадьбы? Помнится, вы говорили, что помолвлены.
— А, это! Разорву помолвку.
— Ясно. Разорвете. А как насчет иска о нарушении брачных обязательств?
Вы писали ей письма?
— Что-то писал.
— Упоминали о свадьбе?
— Упоминал.
— Тогда вам есть о чем беспокоиться.
— Вот еще! Все в порядке.
— Почему? Объясните, я дитя в этих вопросах.
— Я знаю такого, Пилбема, он держит сыскное бюро «Аргус». Вернет мне письма. С год назад я к нему обращался, и он управился в два счета. Конечно, я подожду рвать, пока письма не верну.
Мистер Байлисс запрокинул голову, и комнату огласили раскаты хриплого хохота, который двадцать шесть лет назад частенько досаждал гостям Дж. Дж. Бэньяна.
— Последний романтик! Золотая душа! Право, Роско, вы напоминаете мне сэра Галахада.
5
Солнце высоко стояло над лондонским Вест-эндом, и все добрые люди давно трудились по лавкам и мастерским, когда молодой человек, мучимый головной болью, свернул с Пикадилли на Бонд-стрит — плечистый молодой человек с квадратным подбородком, похожий больше на боксера, который готовился к чемпионату в среднем весе, но временно забросил тренировки, чем на служащего художественной галереи. Звали его Билл Холлистер, а головой он мучился по той причине, что, как и Роско Бэньян, кутил всю ночь в Сент-Джонс-Вуд.
Однако, хотя невидимая рука время от времени вгоняла в виски раскаленные гвозди, сердце его ликовало, а губы то и дело складывались в трубочку, чтобы засвистеть веселый мотивчик. По примеру небезызвестной Пиппы он полагал, что Господь на небе и все-то мире ладно. Случись сейчас рядом Пиппа, Билл похлопал бы ее по плечу и сказал, что согласен с ней на все сто.
Многие (в том числе и лорд Аффенхем, который на заре туманной юности частенько давал слово не той девушке, а потом долго терзался) заметили, что нет большего счастья, чем внезапно получить отставку из уст невесты, к которой посватался в странном помрачении рассудка. Именно это и произошло с Биллом. После нескольких месяцев неудачной помолвки с мисс Анжелой Мерфи, о которой говорил Кеггс, он, вернувшись утром из гостей, нашел письмо, формально разрывающее их отношения.
Письмо это не было полной неожиданностью. Мисс Мерфи уже как-то намекала, что сомневается в правильности своего выбора. Она принадлежала к тому типу девиц, которые, не смущаясь, указывают любимым на их недостатки.
«Почему ты не причесываешься? — спрашивала она. — Ты похож на шотландскую овчарку». Или: «Почему ты носишь этот жуткий пиджак и полосатые брюки? Ты похож на похоронного агента». Бесполезно было говорить, что волосы — его крест, поскольку встают дыбом, стоит отнять расческу. Бесполезно было и оправдываться, что визитка и такие брюки — цеховой мундир; приди он на работу в штатском, мистер Гиш нечаянно его подстрелит. Оставалось молча страдать.
Словом, из помолвки с мисс Мерфи Билл вынес немногое: он узнал, что похож на кудлатую собаку, которая стережет овец и в свободное время распоряжается на похоронах; а он ждал от союза любящих сердец чего-то большего. Мысль, что отныне мисс Мерфи пойдет верхом, а он — низом, и на милых брегах Лох-Ломонда и вообще нигде им не встретиться, исключительно бодрила. Помощник в галерее Гиша должен быть на посту в девять тридцать, и хотя стрелка подбиралась к двенадцати, а за порталом вполне мог притаиться Леонард Гиш, чтобы прыгнуть из-за спины и перекусить горло, Билл решил, что не позволит обстоятельствам испортить себе настроение. Прибыв на место, он улыбнулся девушке за конторским столиком, мисс Элфинстоун, и воскликнул так, словно после долгих поисков обрел старинного друга:
— Доброе утро, Элфинстоун, доброе утро, доброе утро, доброе утро. Все присмотрено?
Во взгляде ее не было ответного жара, скорее укоризна и холод осуждения. Билла частенько подмывало заметить: "Выньте изо рта лимон и улыбнитесь хоть на минуту! В мире так много прекрасных вещей, что все мы счастливее королей".
— Ха! — сказала секретарша.
— И вам того же, — вежливо отвечал Билл.
— Знала бы, что вы придете, испекла бы пирог, — продолжала она. — Это надо же, явились на работу!
Билл немного нахмурился.
— Не произносите при мне слова «работа». Сегодня утром оно режет мне слух.
— Хорошенькое утро — двенадцать часов.
— А, теперь понял. Вы считаете, что я припозднился? Да, возможно, вы правы. Вчера я был в гостях, вернулся с утренним молоком. Упал в кресло, задремал, проснулся — и с изумлением обнаружил, что уже двенадцатый час.
Вот что, — сказал Билл, пристально вглядываясь в секретаршу, — мне не нравится ваша желтая пудра. И почему вы трясете ресницами? Это выводит из равновесия.
— Сами затрясетесь, когда увидите мистера Гиша. Он прыгал, как кошка на сковородке.
— Вы, вероятно, имели в виду рыбу в том же неприятном положении.
Немного недоволен, да? Что ж, досадно, сегодня я хотел бы видеть вокруг только счастливые лица. Вы лицезреете меня, о Элфинстоун, когда сижу на вершине мира с радугой в руке и в шляпе набекрень. Не зная обстоятельств, вам не понять, в чем дело, но я чувствую себя жаворонком, которому отворили клетку и позволили взмыть в эмпиреи с песней на устах. Встреть меня сейчас Шелли, он бы сказал «Здравствуй, дух веселый», и был бы прав. Я чувствую… но что-то в вашем взгляде мне подсказывает, что вам плевать на мои чувства, а поскольку папа Гиш, несомненно, горит желанием со мной побеседовать, я, так и быть, уделю ему минуту-другую.
— Он ушел.
— Как? До обеда?
— Он уехал за город на распродажу мебели.
— Ясно. — Лицо у Билла разгладилось. — Я испугался было, что он сидит, вперя взор в циферблат, а добрая старая галерея пребывает в забвении.
Ладно, если бы вы сказали раньше, вы бы сберегли мне немало нервов. Я-то воображал, что он ждет в засаде. Не передавал ли чего-нибудь милый старичок?
— Передавал. Если вы возьмете в руки по фунту свинца и прыгнете в реку, он будет только рад.
— Это говорит не настоящий Гиш. Он пожалеет о своих словах, как только найдет время поразмыслить. Есть еще указания? Помните, мой девиз — Служить.
— Да, что-то насчет картин в Кенте. Адрес на столе. После обеда надо съездить.
— Нет, — отвечал Билл, чувствуя, что настало время проявить твердость. — Я готов делать все в разумных пределах, но сегодня никуда не поеду. Завтра.
— Как угодно. Шею не мне намылят.
— Что за вульгарные у вас выражения! Порой мне кажется, я понапрасну трачу время и силы, пытаясь вас просветить. Просто руки опускаются. И перестаньте моргать, я уже говорил. Еще что-нибудь?
— Да, он сказал… подождите минутку. Все записано. Вот, если придет миссис Уэстон-Смидт, показать ей «Подражание Эль-Греко», затем «Натюрморт с цветами» в стиле Диаса, потом — в духе мастера Священного Кельнского братства — и, наконец, Бернардо Дадди.
— Мое сердце принадлежит Дадди.
— "Ни в коем случае не перепутать порядок!" Вам это что-нибудь говорит?
— Просто, как всякий обман. Это называется «обработать клиента».
Представьте, что вы рассказываете историю с неожиданным концом и нарочно тянете резину, чтобы громче прозвучал финал. Мы хотим продать Дадди и мостим путь подражателями, последователями и натюрмортами. Всю эту страсть господню мы показываем для затравки. Наша цель — смирить миссис Уэстон-Смидт, внушив, что такова кара за принадлежность к человеческому роду. И вот, пока она барахтается в пучине отчаяния, не надеясь из нее выбраться, мы подсовываем ей Дадди. Несчастной кажется, что она всю жизнь мечтала о такой картине. Сделка совершается. Психология.
Мисс Элфинстоун с новым уважением взглянула на Билла.
— Умно. Я и не знала, что вы такой дока. Думала, вы просто…
— Кудлатая овчарка? Нет, нет. Всех вводит в заблуждение моя скромность. Еще что-нибудь?
— Ах, да. Вам только что звонил какой-то Цвайн.
— Не Цвайн. Твайн. Клубный знакомый и, между нами, порядочный зануда.
Чего ему надо?
— Он мне не докладывал.
— Ладно, я рад, что не пришлось с ним говорить. Поразительно, как я чувствую себя сегодня утром! Духом я с херувимами и серафимами, вот-вот запою Осанну, а телом — в упадке. Башка трещит, разум на пороге забытья, как будто пью настой болиголова, как будто в Лету погружаюсь я. Китс знал, что пишет. Вы начинаете жизнь, и я дам вам полезный совет. Не кутите ночи напролет с художниками, а если этого не избежать, пейте ячменную воду. Тогда вы не узнаете, каково вернуться домой в серых утренних сумерках, если голова раздута насосом втрое против положенного.
Спустя несколько минут, когда Билл прислонил упомянутую голову к телефону, в надежде немного ее остудить, тот вывел его из оцепенения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17