Однако ему не дали — лорд Аффенхем, мрачный, словно только что получил тревожные вести, усадил его в кресло, сунул ему в руку бокал и тут же заговорил.
— Холлоуэй, — сказал он.
Билл заметил, что его зовут Холлистер. Лорд Аффенхем удивился, но сказал, что это неважно, потому что теперь они близкие друзья и он будет называть его просто Огастес.
— Почему? — с интересом спросил Билл.
— Это ваше имя.
— Мое имя — не Огастес.
— Не Огастес?
— Нет, не Огастес.
Лорд Аффенхем прищелкнул языком.
— А, я вижу, почему ошибся. Это Кеггса зовут Огастес. Я, бывает, путаю имена. Моя племянница Энн, сестра Джейн…
— Это которую вытащили из пруда?
— Да, всю в пиявках. Она выскочила за такого Джефа Миллера, и лишь много позже я избавился от убеждения, что его зовут Уолтер Уиллард.
— По-моему, разница не большая.
— Не большая, но хочется быть точным. Джейн вечно ругает меня за эту забывчивость.
— А где Джейн?
— В кухне.
— Можно с ней поговорить?
— Не советую. Женщины не любят, когда им мешают готовить, особенно если они уже на взводе. Мда, Фред, не хочется говорить, но она на взводе.
Ходит, как во сне, смотрит, как умирающая утка, и не отвечает, когда с ней заговариваешь. У нее нервное потрясение.
— Да нет, не может быть.
— Потрясение, — твердо повторил лорд Аффенхем. — А чего вы хотите?
Вы же ее и огорошили. Помню, в двенадцатом году у одной девицы случилось нервное потрясение, когда мне не понравилась ее новая шляпка. Чтобы вылечить, пришлось купить ей бриллиантовое солнышко. Вы потрясли Джейн до глубины души, будь она неладна. Если хотите обскакать этого чертова Твайна, придется вам рыть землю и есть сапожный крем. Обстоятельства сложились крайне неблагоприятные. Знаете что она сказала перед тем, как сунуть курицу в духовку? Твайн огреб жуткую кучу денег.
Билл вздрогнул.
— Твайн? Сколько?
— Двадцать тысяч, чтоб ему пусто было.
— Что?!
— Факт. Ей сказал Кеггс, а он, похоже, присутствовал при разговоре Бэньяна и того, искусствоведа.
— Байлисса?
— Я бы сказал Банстеда.
— Причем тут они с Бэньяном?
— Я и рассказываю. Похоже, этот Бэньян с этим Банстедом говорили про этого Твайна, и этот Банстед сказал, что этот Твайн гений или что-то такое, и этот Бэньян дал этому Твайну двадцать тысяч долларов в обмен на процент от его будущих заработков. С пьяных глаз, наверное. Выходит, у Твайна, чтоб ему провалиться, теперь двадцать тысяч в заднем кармане. Значит, исчезло последнее препятствие, которого нас спасало. Он мог бы жениться на пятидесяти Джейн. Если бы, — добавил лорд Аффенхем, обдумав последнюю фразу, — он был мормон. Мда, — заключил он, — это мурло заполучило денежки, и, если вы намерены чего-нибудь добиться, Фред, берите ноги в руки.
Его мрачность передалась Биллу. До сих пор тот был склонен недооценивать противника; но Стэнхоуп Твайн, чей вельветовый карман оттопыривает Бэньяновское золото — противник опасный. Без сомнения, надо брать ноги в руки, рыть землю и есть ваксу, не говоря уже о том, чтобы засучить рукава и разбиться в лепешку.
— Вы уверены?
— Говорю вам, Кеггс там был.
— Где?
— В Шипли, при разговоре.
— Что он там делал?
— Поехал к Бэньяну, что-то ему понадобилось.
— Странно, что они говорили при Кеггсе.
— Он, наверное, подслушивал в замочную скважину.
— И еще. Не понимаю, как Роско решился поставить двадцать тысяч долларов невесть на кого. Решительно не в его духе.
Лорд Аффенхем понял, что его молодой друг запутался, и отнесся к этому терпеливо. Он и сам иногда запутывался.
— Это не Роско, а Бэньян.
— Его зовут Роско.
— Нет, нет. Бэньян.
— Роско — имя, Бэньян — фамилия.
На лорда Аффенхема снизошло просветление. Он тоже умел схватывать на лету.
— Ах, имя? Так, так, так. Теперь я разобрался.
— В это совершенно невозможно поверить. Роско никогда не расстается с деньгами. Все знают, что у него в карманах одностороннее движение.
Лорд Аффенхем не любил споров.
— А вот отдал!
— Если это правда.
— Конечно, правда. Зачем Кеггсу выдумывать? Вы уклонились от сути, Фред. Нельзя терять драгоценное время, спрашивая себя, зачем этот Рональд совершил опрометчивый поступок. Мы должны объединить усилия и выработать план совместных действий. Еще коктейль?
— Спасибо. Да, он мне нужен.
— Перед нами стоят две проблемы, — сказал лорд Аффенхем, когда вновь наполнил бокалы. — А: как помирить вас с Джейн, и Б: как сделать, чтоб она не помчалась к регистратору и не окрутилась с этим паршивцем. Первая проблема — самая сложная. Решив ее, вы сами разберетесь со второй. Вот уж не поверю, что вам слабо утереть ему нос! Вы будете рады услышать, что первое затруднение я готов устранить.
— Готовы?
— Да. Можно приступать. Вы стихи читаете?
— Часто. А что?
— Я вот подумал: бывает, кто-нибудь их поэтов набредает на что-то дельное. Помните, один сказал, что женщины — сущие стервы, когда с вами все хорошо, но просто ангелы, когда вы мучаетесь похмельем…
— Когда легко, горда и холодна…
— Вот, вот. Мой старикан читал это всякий раз, как напьется. Все так и есть. Возьмите Джейн. Она злится, но стоит горю омрачить ваше чело, уверен, бросится вас облизывать. В точности как ее сестра.
— Это которая вышла за Уилларда?
Лорд Аффенхем прищелкнул языком.
— Старайтесь запоминать имена, Фред, — сказал он укоризненно. — Я вам говорил, его зовут Миллер, Джеф Миллер. Вы плохо слушаете. Мда, Джеф Миллер, отличный малый, которого я считал своим сыном, втюрился в мою племянницу и стал за ней ухлестывать, а она, дурища, не желала слушать, потому что вообразила, будто любит эту клейстерную душу, Лайонела Грина.
Когда Джеф к ней подкатывался, ее перекашивало, как от флюса. Не желала с ним говорить. Завела привычку: останутся с глазу на глаз — пулей вылетает из комнаты. Это затрудняло ухаживания.
— Осложняло, можно сказать.
— Еще как. Бедняга совсем скис. А было это в Шипли, на моих собственных глазах. У меня сердце кровью обливалось смотреть, как Энн отшивает Джефа и каждая минута приближает день, когда она станет женой этого киселя. Я готовился, скрепя сердце, принять в семью художника по интерьеру, но тут, однажды вечером, очаровательная особа, некая миссис Моллой, которая тогда гостила в Шипли, огрела Джефа по голове моей табакеркой.
Биллу подумалось, что в семейной жизни его хозяина было чем заинтересовать Шерлока Холмса.
— Огрела?
— Прямо по затылочной кости. Они с мужем были мошенники. Джеф поймал их, когда они пытались обчистить дом. Он потребовал, чтобы мистер Моллой вернул украденное, и миссис Моллой, естественно, оглоушила его табакеркой.
Разумеется, после этого между ним и Энн все уладилось.
— Уладилось? — Билл испытывал чувство, которое всех нас когда-нибудь да посещало — ему казалось, что он не выдерживает интеллектуального накала беседы. — Почему?
— Э?
— Почему это привело к счастливой развязке?
— Потому что у Энн открылись глаза. Она заглянула в свое сердце и прочла, что там написано. Когда Джеф лежал, откинув лапки и, по всему, отдав концы, она поняла, что любит его, бросилась на простертое тело, целовала и приговаривала: «О, Джеф! О, о, Джеф!» Про Лайонела Грина и думать забыла.
Занятно, а? Проливает свет на женскую психологию.
— Основательная была табакерка.
— Еще какая! Я купил ее, когда поступил в Кембридж. Всякий первокурсник первым делом покупает такую банку для табака с гербом колледжа.
Сейчас покажу. — Лорд Аффенхем враскачку перешел комнату и вскоре вернулся.
— Стоящая вещица, — сказал он, любовно разглядывая банку. — Сорок лет служит, и хоть бы что. Джефова голова даже выщербинки не оставила. Лопни кочерыжка, прямо вижу эту сцену, как сейчас вижу. Джеф покатил бочку на Моллоя — неприятный был тип, лысоватый, — а Долли, это миссис Моллой, очаровательная особа, хотя, разумеется, со своими недостатками — подняла банку и чпок! Вот так, — проговорил лорд Аффенхем и враскачку пошел к двери. — Джейн, — позвал он. — Дже-ейн!
— Да?
— Поди-ка сюда. Тут с молодым Холлоуэем… Показывал ему табакерку и у меня рука дрогнула…
16
Некоторое время спустя Билл очнулся от беспорядочного кошмара, в котором с ним творилось нечто странное, и постепенно понял, что кто-то стоит рядом, протягивая ему бокал с бренди.
— Глотните, мой мальчик, — сказал лорд Аффенхем. Лицо человеколюбивого пэра лучилось самодовольством, словно у генерала, только что одержавшего славную победу. Наверное, так выглядел Веллингтон после Ватерлоо.
Билл глотнул, и в голове у него немного прояснилось. Он устремил на хозяина расстерянно-сердитый взгляд.
— Это вы меня? — спросил он.
— Э?
— Это вы ударили меня табакеркой?
Самодовольное лицо расцвело скромной ухмылкой, отчего стало еще хуже.
Шестой виконт словно говорил: «Не стоит благодарности, всякий на моем месте сделал бы то же самое».
— Да, конечно, — признал он. — Молодым надо помогать. Как я и предвидел, это сработало. Я подошел к двери, крикнул: «Джейн! Дже-эйн!», она отозвалась: «Что там у вас?» — видать, закрутилась с ужином, не хотела отвлекаться. «Поди-ка сюда, — сказал я. — Что-то с молодым Холлуэеем». Она вошла, увидела ваше простертое тело, бросилась на него — ну, все, как обычно. Целует, причитает… Билл и не думал, что в человеческих силах унять пульсирующую боль в затылке, на который упало с седьмого этажа нечто вроде Обнаженной, однако при этих словах биение прекратилось и боль как рукой сняло. Ее сменил кипучий восторг, какого Билл не испытывал и читая письмо Анжелы, освобождавшее его от слова чести. Он чувствовал себя тем типом из поэмы, который воскормлен медом и млеком рая напоен, так что не очень удивился бы, если б лорд Аффенхем, заметив: «О, берегись! Блестят его глаза, взлетают кудри!» обошел его хороводом.
Билл с шумом втянул воздух, что за последние дни вошло у него в привычку.
— Она меня поцеловала? — трепетно переспросил он.
— А что поделаешь? Крича при этом: «Билл, милый! Скажи хоть слово, Билл, милый! Лопни кочерыжка, ты не умер, Билл, милый?» Странно, почему Билл, когда вы — Фред? Но это — дело десятое. Главное, она назвала вас «милый» и поцеловала.
Билл встал и заходил по комнате. Если мы вспомним, как стремительно, можно даже сказать — яростно он ухаживал, нас удивит, что сейчас главным его чувством (помимо восторженного желания похлопать по плечу весь мир, начиная с лорда Аффенхема) было глубочайшее смирение. Он мучительно ощущал свое недостоинство, подобно свинопасу из сказки, которого полюбила принцесса.
Надо сказать, он вовсе не походил на киноактера или греческого бога.
Над камином у лорда Аффенхема висело зеркало, и он на мгновение задержался перед своим отражением. Все, как он и предполагал. Лицо честное — и, собственно, все. Видимо, Джейн — та редкая девушка, которая не останавливается на внешней оболочке, но роет глубже, пока не доберется до души.
Впрочем, и это не выдерживало критики. Душу свою Билл знал хорошо — как-никак, прожил с ней целую жизнь. Приличная душа, но ничего особенного. В небесных книгах, должно быть, записано «душа мужская обычная одна». Несмотря на все это, Джейн бросилась на его простертое тело и целовала, приговаривая:
«Билл, милый! Скажи хоть слово, Билл, милый! Лопни кочерыжка», и так далее.
Все это было очень загадочно. Не исходи рассказ из надежного источника, от непосредственного очевидца, Билл вряд ли бы ему поверил. Его охватило жгучее желание увидеть Джейн.
— Где она? — вскричал он.
— Пошла за холодной водой, губкой, и… — Лорд Аффенхем заметно вздрогнул. — Слышу, она возвращается. Кажется, мне пора уходить.
Вошла Джейн с миской. Увидев главу семьи, она сверкнула глазами.
— Дядя Джордж… — процедила она сквозь зубы.
— Тихо. Тихо. У меня — срочное дело. До скорого, — сказал шестой виконт и пропал, словно нырнувшая утка.
Джейн поставила миску. Огонь в ее глазах потух, они были влажны.
— О, Билл! — сказала она.
Билл говорить не мог. Дар речи ему изменил. Он мог лишь молча смотреть, заново дивясь, что эта золотая принцесса унизилась до него, свинопаса, да и то не ахти какого.
Как она хороша, думал Билл, не подозревая, сколь далек сейчас от реальности. Нельзя простоять у плиты теплым июньским вечером, готовя курицу и два гарнира, не говоря уже о бульоне, и остаться в полном блеске. Лицо у Джейн раскраснелось, волосы выбились, на одной щеке чернело пятно — видимо, от сажи. Тем не менее Биллу она казалась совершенством. Такой, говорил он себе, я запомню ее на всю жизнь — чумазой и в фартуке.
— Джейн! — прошептал он. — Джейн!
— Твоей голове, — сказала она через несколько секунд, — это скорее вредно.
— Полезно, полезно, — заверил Билл. — Я только-только понял, что я не просто сплю. Или сплю?
— Нет.
— Ты действительно…
— Конечно.
И вновь Билл почувствовал то же респираторное затруднение. Он пожал плечами, отказываясь что-нибудь понимать, однако душа его пела, равно как и сердце.
— Нет, очень странно, все-таки! Кто ты и кто — я? Я спрашиваю: «Чем ты заслужил это, Уильям Куокенбуш Холлистер?»…
— Уильям что Холлистер?
— Вина не моя, а крестного. Думай просто "К". Так я спрашиваю: «Чем заслужил?» и отвечаю: «Ни черта не заслужил». Однако, раз ты говоришь… Что ты делаешь с этой губкой?
— Собираюсь обмыть тебе голову.
— Господи, сейчас не время мыть голову! Я хочу сказать, если найду слова, что я о тебе думаю. Ты — замечательная.
— Ну, что ты! Я самая заурядная.
— Вот уж нет. Ты прекрасна.
— Раньше ты так не думал.
— Чего ты хочешь от мальчишки, не способного отличить правую руку от левой? Расскажи мне, кстати, о своей красоте. Когда ты начала ее ощущать?
— Думаю, я стала походить на человека лет в четырнадцать. Когда сняли железяки.
— И очки?
— И очки. Астигматизм исправился.
Билл подавил вздох при мысли о том, как много он потерял. Они сидели в кресле лорда Аффенхема, довольно просторном, словно нарочно сделанном для тех, кто не прочь устроиться рядышком. Со стены на них благодушно смотрела фотография лорда Аффенхема в какой-то странной форме, словно говоря:
«Благослови вас Бог, дети мои».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17