Нет у тебя никаких предложений, только нервы всем дергаешь. Знаешь, что на Западе советуют, если женщина не может избежать изнасилования? «Получай удовольствие!» – советуют. И в этом великая сермяжная правда простого народа – получать удовольствие и при Ленине, и при Сталине, и при Ельцине, и при Худосокове...
– Черный предлагает разойтись по углам с подругами... – прокомментировал Бельмондо с сальной улыбкой на лице. – По-моему, господа, это дельное предложение...

* * *

Через час компания восстановилась. Жизнь казалась прекрасной и удивительной. Глаза женщин излучали свет, бутылки хвалились спиртным, а достархане – закусками. Был чудесный прозрачный вечер, земля еще не остыла от дневной жары, и лежать на траве было одно удовольствие...
– А знаете, что мне кажется... – начал Баламут, наблюдая сквозь прикрытые веки, как тени сантиметр за сантиметром сокращают солнечные плацдармы на восточной стене крааля. – Мне кажется, что Худосоков и в самом деле решил из нас зомберов изготовить... Усовершенствованных... Видимо, он пришел к мысли, что чем дружнее мы с вами будем, чем больше будет между ними связей, тем слаженнее получится наша зомберкоманда. Но это все – предположения. А чтобы все наверняка узнать, предлагаю дурочку с ним повалять...
– Великолепная идея... – вяло пробормотал Бельмондо сквозь дремоту. – Хочешь, я тебе с утра брюки поглажу? А в обед ты меня с ложечки покормишь?
– Ты зря изгаляешься, – серьезно сказал Баламут, удобнее устраивая голову на бедрах Софии. – Худосоков никогда не шутит. Надо ему подыграть, потянуть время. Предлагаю со следующей минуты учредить в нашем краале островок коммунистического общества. «Благо всех – забота каждого»... Кто против? Единогласно...
– Э-э... братцы, – начал юродствовать я. – Ни фига вы в этом не понимаете... Через этот лозунг мы только передеремся. Ведь согласно нему я должен радеть о здоровье Баламута и поэтому должен всемерно ограничивать потребление им спиртного. Потом, я люблю поспать утром, а вы, радея о моем здоровье, станете будить меня в шесть часов на зарядку... А Ольга? Чтобы она так лучезарно на смотрела, ей столько всякого надо прощать, пропускать мимо ушей, не видеть, не замечать, ни чувствовать! Нет, братцы, хуже искренней заботы для человека ничего не придумаешь... Поверьте моему горькому опыту...
– Да мы понарошку! – воскликнула Вероника. – Лишь бы Худосоков нам поверил...
– А он, наверно, будет проверять... – усмехнулся Бельмондо. – Например, станет жечь Черного раскаленным железом, а Шварцнеггера заставит у меня пульс замерять...
– Послушайте, а, может, завяжем сопли распускать? – сказал Баламут, выставляя на достархан наличное спиртное. – Надоело, давайте напьемся. Пир у нас во время чумы, забыли что ли?
– Да ты сам первый начинаешь, – ответил я, разливая по кружкам остатки шотландского самогона.
Мы выпили. После Блю Лейбла, Мартини, Камю и спирта все вконец расслабились, и я, запалив костер из остатков дров, затеял с Баламутом и Бельмондо петь нашу курсовую песню. Куплет:
Развумчорр очень крут –
Неприступные обрывы,
Скалы вниз нас зовут,
Но пока еще мы живы.
Если с плато упасть,
То костей уж не собра-а-ть,
Эх, апатиты, Хибины ваша мать!
всех растрогал почти до слез. Мы проорали его несколько раз, при этом слова «Но пока еще мы живы» без сомнения разбудили всех жителей Большой медведицы.
Охрипшие, основательно пьяные (и не только мужчины) мы еще долго сидели под ночным небом, таким близким, что звезды казались размером с детский кулак...

* * *

Утром нас разбудил Худосоков, вернее трое прибывших с ним охранников растолкали нас дулами автоматов.
– У меня для вас пренеприятнейшая новость, – сказал не выспавшийся Ленчик, когда мы продрали глаза и увидели сначала его, а потом то, что наши запястья украшают наручники. – К нам едет ревизор и я, к своему великому сожалению, – он тяжело вздохнул, – должен всех вас безвременно прикончить.
Мы, не веря своим ушам, молчали... А Худосоков, огорченно разведя руками, продолжил:
– Уж извините, что так получилось... Видит Бог, я не хотел так скоропалительно... Но девочки ваши добрались до штолен Канчоча, оттуда проходчики дали радиограмму в поселок Зеравшан, и сегодня к обеду тут будет батальон ментов на бронетранспортерах... Я хотел пристрелить вас во сне, но потом решил, что это будет не гуманно...
Мы молчали. Даже Вероника ни проронила ни слова.
– Вижу, вы не готовы к смерти... – разочаровано констатировал Худосоков. – Но я думаю, мне удастся несколько вас расшевелить, ха-ха, раззадорить одним скоротечным, но весьма премиленьким аттракционом... Вот у меня здесь шесть бумажек, как раз по вашему числу. С вашего позволения я покажу вам, что на них написано... Вот первая и одна из самых, на мой взгляд, приятных...
Худосоков показал нам бумажный прямоугольник, вырезанный из тетради в клетку аккуратно по линиям. Слово «Пуля» на нем было написано рукой отличника начальной школы. Передав бумажку стоявшему рядом охраннику, он показал нам вторую. На ней было написано «Цианистый калий».
– Классный жребий, не правда ли? – улыбнулся Ленчик. – Я бы сам от него не отказался. Раз – и готово, без боли и напряжения.
Отправив бумажку к первой, показал нам третью. «Повешение» – было написано на ней.
– Так себе жребий... – поморщился Худосоков. – Но не самый худший. Да и веревка может оборваться и мне придется миловать... Не нарушать же вековых традиций?.. А что же на четвертой бумажке написано? «Четвертование»! Ой, ой, ой как страшно! Прямо средневековье какое-то – топором раз, топором два, и так цельных пять раз! Это Вовчик предложил, – Ленчик кивнул на стоящего рядом с ним толстошеего и краснорожего охранника. – Любит он ретро, но парень хороший, верный, как собака и отказать ему я не смог.

* * *

...Мы почти не слушали, все происходящее до того было всем нам противно и непонятно, что наши органы чувств отказывались воспринимать слова Худосокова, как данность...
– Это глюки... – шепнул я Ольге. – Нам все это кажется... Это опять волосы Медеи...
– Я тоже так подумала... – расслабленно прошептала Вероника. – Мы еще спим...
– Ну тогда давайте получать удовольствие, – попытался усмехнуться Николай. – Глюк, я вам скажу, что надо... Кровь прямо стынет, и выпить хочется, как никогда...
Худосоков слушал нас с гримасой брезгливой жалости. Когда мы замолчали, он недоуменно покачал головой и продолжил свой спектакль:
– Вы правы. Все, что сейчас происходит – это глюк. Все, что происходит в каждой жизни – это настоящий глюк перед настоящей смертью. Так мне сказал мне один доморощенный философ перед тем, как я отправил его в зажизненное небытие. Так что давайте продолжать глючить. Под номером пятым у нас идет водружение на кол, под номером шестым – сожжение при помощи бензина...
– А сдирания кожи не будет? – поинтересовался Бельмондо, доставая сигареты из моего нагрудного кармана.
– Я же говорил вам, что времени у меня нет... – посмотрев на часы, раздраженно ответил Худосоков. – И хватит паясничать. Сначала я хотел устроить лотерею, но потом сообразил, что пикантнее будет, если вы сами распределите между собой эти листочки. Если через пятнадцать минут вы этого не сделаете, то все будете сожжены. Бензина, поверьте, у меня хватит. А не хватит, вам же хуже будет – тут в радиусе двухсот километров ожоговых клиник нет...

* * *

Мы ушли в штольню, и скоро листочки были распределены. Веронике достался цианистый калий, Софии – пуля, Ольге – веревка с шансом на обрыв. А мы с Бельмондо и Баламутом бросили все-таки жребий и мне выпал бензин, Борису – кол в задницу, а Николаю – четвертование.
Ольга не нервничала, как, впрочем, и я. Свобода наших девочек казалось нам более чем достойным вознаграждением за нашу, пусть даже мученическую, смерть.
– Интересно, что скажет Судья на этот раз... – сказала Ольга, когда мы уселись на дорожку.
– Он всем одно и тоже говорит... – вздохнул я. – У него утвержденный протокол...
– А ты откуда знаешь?
– Встречался с ним в 97-ом... После того, как Житник две пули в меня вогнал... Я тогда не поверил – думал, что привиделось... Все было точь-в-точь, как ты рассказывала... Только грехи мои...
Мы, рассматривая друзей, сидевших напротив, помолчали с секунду, затем Ольга опустила головку мне на плечо и с улыбкой сказала:
– А помнишь, тогда на Дарвазе, после того, как ты вытащил меня из лавины, я спросила тебя: «Неужели мы умрем в один день?» И я не доживу до тебя целых двадцать лет...
– В следующей жизни я проживу на двадцать лет меньше тебя, обещаю...
– Не надо... Знаешь, давай договоримся искать друг друга в той жизни... Всю жизнь искать...
– А если ты будешь лягушкой?
– Будешь держать меня в террариуме за сто пятьдесят баксов и целовать на ночь...
– Идет, родная... Пошли к Худосокову, мне не терпится взять тебя зелененькую...
– Хамишь?
– Нет, я имел в виду на руки...
Мы вышли из штольни и окаменели от удивления – в краале никого не было! И более того, со вчерашнего вечера никого не было – трава на посадочной площадке была непримятой и росистой...
– Я балдею! – только и сказал Борис. – И чувство такое радостное, как будто кол у меня из задницы вытащили...
Мы рассмеялись и уставились кто на кого...
– Групповой глюк? – наконец, спросил Баламут.
– Похоже, – ответил я. – Подмешал, наверное, Худосоков что-нибудь в спиртное... Или волосы Медеи, в крааль накидал...
– Ну тады пойдемте досыпать, – предложил Николай. – Может быть, Ленчик...
– Ну вот, накликали черта, – перебил его Борис, заметив наверху фигуру человека с веревочной лестницей в руках. – Смотрите – кажись, сами Худосоков к нам собираются спускаться...

* * *

К нам спустился не Худосоков, а Шварцнеггер. Не сколько голосом, сколько своим необычно свирепым взглядом он построил нас в шеренгу по росту и, выровняв ее прикладом автомата, сказал, что с сегодняшнего вечера для нас вводится ежедневная двухразовая строевая и физическая подготовка – три часа до завтрака и три часа перед ужином.
– Я сделаю из вас команду, перед которой ваша хваленая приморская зомберкоманда покажется вам сбродом малолеток-бойскаутов. Я заставлю вас думать, действовать и жить как единый организм, – сказал он в заключение явно заученную фразу. – Вон там (он кивком указал на посадочную площадку) шесть комплектов формы. На занятия вы должны являться чистыми и опрятными. И веселыми, вашу мать. Вопросов нет?
Вопросов не было. Вернее, был один – «Не глюк ли это очередной?» Поняв, что нам не дано ответить на этот вопрос, мы покорно переоделись в одинаковые рибоковские кроссовки, простые синие штаны и рубашки, похожие на те, что носят поголовные китайцы и худосоковские лаборанты.
Последующие три часа Шварц гонял всех, кроме Вероники, по краалю. Сначала мы просто бегали, прыгали, отжимались, затем он стал придумывать упражнения, которые мы могли выполнить лишь только помогая друг другу... Потом пошли упражнения, не выполнимые без помощи Вероники.
Следующим утром мы поднялись едва живые, и все повторилось – вновь спустился Шварцнеггер и вновь начал превращать нас в двенадцатирукое, шестиголовое существо. Мы попытались протестовать, но эта одноголовая машина принуждения подавила свободу совести на корню посредством прицельной пальбы под ноги. И мы подчинились.

11. Вредные советы. – Первая жертва голода. – Бессонная ночь. – Быть взрослым не трудно.

Выбравшись из пещеры, Полина посадила Лену на теплый камушек, села сама, оправила платьице и задумалась о том, что делать дальше. Девочка была уверена, что, во-первых, они с Леной связывают отцу руки, а во-вторых, заставляют страдать его своим присутствием. И Полина решила действовать самостоятельно. Она попыталась представить себе, что же в сложившейся ситуации посоветовали бы ей все знающие бабушка Света и мама. Но получалось, что они просто упали бы в обморок. Обморок, конечно, вещь для женщины весьма полезная и решительная, но в сложившейся ситуации вряд ли пригодная.
«Придется вспоминать вредные советы папы...» – вздохнула Полина, представив лежащую без чувств матовую бабушку. И вспомнила, как после того, как родители разошлись, мама с бабушкой постоянно напоминали ей, что папа говорит одни глупости и гадости и рекомендовали ей почаще закрывать уши. Папа действительно был глупее всех, но с ним было интересно. Только он говорил ей трехлетней: «Как ты думаешь...», «Посоветуй мне...», «Я сказал такую глупость...», мог устроить пикник на крыше сарая и затем предложить перебраться по дощечке на соседский сарай, с которого можно было рвать каштаны... Или затащить в болото на берегу Клязьмы, или на железнодорожные пути... И всегда говорил: «Надо знать, чего стоит бояться, а чего нет. Часто очень страшные, по словам взрослых, вещи оказываются просто очень интересными и волнующими и, наоборот – то, что взрослые настоятельно рекомендуют, оказывается очень вредным»... И относил к вредностям пластыри, капли, веру Чернов имел виду не веру, как таковую, а Веру, свою бывшую супругу.

и послушание.
Несколько минут Полина вспоминала рассказы отца о своей работе в экспедициях. В конце концов, набралась целая вязанка полезностей:
1. Слабые очень вкусны. Поэтому их все едят.
2. Если можешь обойтись – обходись.
3. В горах и пустынях можно есть всех насекомых, кислячку, эфедру (хвоинки такие), клевер, лук, и вообще, все, что едят бараны.
4. Испугался – погиб.
5. Всех животных перед употреблением надо сварить или до красноты зажарить.
6. Кто знает жизнь – не торопиться.
7. В неясных ситуациях поступай оригинально.
8. Сытый и осторожный не пропадет.
«Этого на первое время вполне хватит, а все остальное вспомнится по мере необходимости», – подумала Полина и решила начать самостоятельную жизнь с проверки истинности 8-го пункта, а именно – первым делом отойти подальше от пещеры и там подкрепится. Перед уходом она подошла к трещине, просунула в нее голову и увидела, что отец продолжает спать, что-то бормоча во сне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45