– Голых баб хочешь посмотреть? – спросил Егор.
– Нет.
– Тогда посиди минутку, я наверх сбегаю.
– Да.
Он поднялся в номер, надел куртку, для Анечки прихватил теплый плащ, подбитый мехом. Решил ее прогулять по Москве. Из дверей зала понаблюдал за ней.
Анечка сидела за столом прямо и неподвижно, за пять минут не сделала ни одного движения. К ней подходил Володя-официант, о чем-то спрашивал, она что-то ответила, не поворачивая головы.
Егор перехватил официанта по дороге на кухню.
– Володя, о чем говорили?
– С вашей дамой?
– Да.
– Предложил мороженое, ананасовое. Она отказалась.
– И все?
Вышколенный официант изобразил удивление:
– О чем вы, Егор Петрович?
– Ладно, отбой.
Вывел Аню на улицу. Она держала его за руку, уставившись себе под ноги, словно боялась споткнуться.
Вечер стоял удивительный, будто слепленный из чистого снега, небесных чернил и электрического разноцветья. Чуть морозный, томительно-свежий. Возле черного БМВ на стоянке околачивался Гена Пескарь, нанятый порученец.
– Тебе чего? – пробурчал Егор, недовольный.
– Да так, был рядом, заскочил, вдруг чего надо. В номер позвонил, там глухо.
– Давай дальше, не темни.
– Да я что, – Гена смущенно улыбался. – Саня Кудрин интересуется. Встреча отменяется или как?
– Опять двадцать пять… Чего по-пустому базарить?
Будет нужда – сойдемся. Ты натрепал, что у меня бабки крутые, зря, Генчик. Смотри не промахнись.
Налетчик затрясся, растопырил пальцы.
– Падлой буду, Егор. Про бабки речи не было. Что ты номерной, да, предупредил, а как иначе? Я на него ишачу. Ты сегодня здесь, завтра тебя нету. С Саней мы третий год масть держим. Причем место бойкое, обустроенное.
Всякие охотники лезут, как на мед. Ты учти тоже Санины опасения.
– Я проездом в Москве, – успокоил Егор. – Скажи лучше, Гена, ты джентльмен или кто?
– Ну, допустим, – удивился налетчик резкому крену в разговоре. – Чего это меняет?
– Ничего не меняет. Но как-то неучтиво. Я вышел с девушкой на прогулку. Может быть, у нас какие-то свои планы, и вдруг ты появляешься без предупреждения. Так и заикой недолго остаться.
– Понял, извини! – Налетчик расплылся в сладострастной ухмылке, отступил на шаг и канул в темноту, как привидение.
Во все время разговора Анечка стояла неподвижно, будто задремала, но руку Егора держала крепко. Тепло ее маленькой ладошки кружило ему голову.
Он привез ее на Воробьевы горы, чтобы показать ночную Москву с высоты птичьего полета. В двенадцатом часу на смотровой площадке было многолюдно, шумно, будто на свадьбе. Однако, как во всяком нынешнем чумовом веселье, чуткое ухо легко угадывало звуки истерики.
Много накуренной, полупьяной молодежи, группки растерянных иностранцев со своими кинокамерами, тщетно пытающихся понять, куда их занесла нелегкая – на вечернюю экскурсию или в воровскую малину; целующиеся у всех на глазах с каким-то демонстративным азартом представители сексуальных меньшинств; бомжи с черными сумками через плечо; шныряющие под ногами оборванные малолетки-беспризорники, предлагающие любые услуги за мизерный барыш, и ко всему – три или четыре прелестных пони с высокими седлами, в полном унынии катающие по кругу не детей, а гогочущих, ржущих, пьяных молодых дебилов, – все это вместе действовало угнетающе на человека, если он еще не до конца приобщился к западной цивилизации.
Егор засмотрелся на освещенные купола храма, утонувшего в глубине набережной, и ему почудилось, что все вокруг мираж. Это смутное ощущение возникало у него не в первый раз и оставляло в душе горький осадок.
Они стояли у парапета, внизу переливался, светился огнями великий город, и оттуда, снизу, из призрачного волшебного мерцания вместе с ледяными порывами ветра изредка доносились словно глубокие, тяжелые стоны – разве это тоже не сон?
Анечка жалась к нему, как собачонка, боящаяся потерять хозяина.
– Погляди, – он провел рукой над городом. – Какая сказка… Тебе нравится?
– Мне страшно, – прошептала она. – Отвези меня, пожалуйста, домой.
Если бы он знал, что она имела в виду. Где теперь ее дом? И где его дом? В маминой квартире, как сказал Мышкин, обосновался один из соратников Рашидова со всем своим кланом: сыновья, братья, наложницы. Чтобы удобнее разместиться, согнали аборигенов с двух этажей, сломали все перекрытия, подняли полы и оборудовали двухэтажные апартаменты с роскошными спальнями, с рабочими кабинетами, напичканными супертехникой, и приемным залом, где при желании можно устраивать балы. Официально все это было зарегистрировано как международная инвестиционная компания "Элингтон-блюз и посредники". Чем непонятнее, тем вернее.
Сквозь ликующую толпу он вывел Анечку к храму, но на дверях висел чугунный замок.
– Жаль, – сказал Егор. – Хотел свечку поставить за матушку. Хотя не знаю, как это делается. А ты верующая, Ань?
Задрожав, она ответила:
– Пожалуйста, не спрашивай.
По липовой аллее, освещенной квадратными фонариками, побрели вверх к университету, хотя, наверное, разумнее было сесть в машину и вернуться в отель, но куда торопиться. Впереди бесконечная ночь, он будет засыпать и просыпаться, каждый раз натыкаясь взглядом на сосредоточенное, строгое, с распахнутыми очами, драгоценное девичье лицо. Тоска выедала ей внутренности, как серая тля. Он опять не удержался, спросил:
– Аня, может, все-таки расскажешь, что они с тобой сделали? Будет легче, когда расскажешь.
– Нет.
– Почему?
– Ничего со мной не делали.
– Как не делали, – изумился Егор. – Они же тебя мучили, пытали, кололи.
– Ну пожалуйста, прошу тебя! Ну не надо!..
– Что – не надо?
– Не надо вспоминать. Умоляю!
Егор пожал плечами, развернулся и повел ее обратно к машине, оставленной у автобусной остановки. Возле БМВ копошилась группа подростков, человек пять. Двое, хохоча, отталкивали друг друга, пытались открыть переднюю дверцу, остальные, сев в кружок на ледяную землю, свинчивали заднее колесо. Сигнализация надрывалась, не умолкая, но за общим шумом вечернего праздника ее почти не было слышно. Егор прислонил Анечку к бетонной тумбе, велел подождать, сам приблизился к машине.
– Эй, пацаны, – окликнул, – Случайно, адресом не ошиблись?
Двое, которые отпирали дверцу, похоже, ручным напильником, оглянулись, разом подпрыгнули, с визгливым ржанием метнулись к кустам и сгинули, но трое на земле продолжали упорно трудиться, не поднимая голов.
Это его озадачило.
– Вы что, господа, разве такими ключами это колесо снимешь?
Один из угонщиков все же оторвался от дела, хмуро поглядел на него снизу. Личико маленькое, свекольного цвета.
– Тебя не спросили. Проваливай, пока цел.
– Так это же моя машина. Почему я должен проваливать?
Мальчишка поднялся на ноги, двое других по-прежнему пыхтели над колесом, будто ничего не случилось.
– Точно твоя?
– Ну а чья же еще?
– Покажь документы.
Что-то с этим пареньком и с двумя другими неладно, но Егору недосуг было разбираться: Анечка мерзла в одиночестве у каменной тумбы. Позволить себе слишком резкие телодвижения он тоже не мог, она наверняка за ним наблюдала. Нельзя ее пугать.
– Пацаны, не доводите до греха, убирайтесь по-хорошему.
Один из пареньков, трудившихся над колесом, злобно вскрикнул:
– Вот сучий потрох, резьба срывается! Палец порезал.
– А ты не спеши, – посоветовал ему приятель. – Не с такими тачками управлялись.
Мальчишка со свекольной рожицей, гнусно ухмыляясь, сказал Егору:
– Документов нет, значит, не твоя. Будешь базланить, Гарика позовем. Он тут неподалеку. Мы же не сами по себе. Гарик объяснит, где можно ставить тачку, где нельзя. Порядок для всех единый.
"Всякому терпению есть предел", – решил Егор.
Он словил маленького наглеца за ворот куртки, немного потряс и отвесил плюху, которая донесла бедняжку аж до автобусной остановки. Потом нагнулся, ухватил двух тружеников-малолеток за шкирки и волоком по газону дотащил до спуска в неглубокий овраг, куда и отправил одного за другим. Что еще он мог им предложить?
Анечку застал в том же положении, в каком оставил.
Прислонившись к тумбе, она, казалось, что-то нашептывала сама себе с полузакрытыми глазами. Он обнял ее за , плечи, бережно довел до машины…
В номере Анечка вздохнула с явным облегчением, лицо на миг прояснилось. Это была не улыбка, но какое-то слабое подобие интереса к жизни.
– Можно я лягу, Егор?
– Чайку не хочешь попить? С пирожными, с шоколадными конфетами?
– Нет.
– Тогда в ванную, и никаких отговорок.
– Зачем? – испугалась Анечка.
– Как зачем? Все девушки на ночь подмываются.
И потом – горячая вода, мыло, голову помоешь, – сразу станет лучше.
Аня надула губки, сопротивляться у нее не было сил.
Он наполнил ванну, вбухал туда пузырек какого-то необыкновенного французского бальзама, пустившего по воде облака нежной, розовой пены; помог Анечке раздеться и поддерживал ее, пока она переступала край жемчужной раковины и усаживалась в ароматное облако.
На упругом, стройном, с золотистой кожей теле не заметил следов побоев и даже точек от уколов не обнаружил, что было странно.
Анечка ничуть не стеснялась своей наготы, его прикосновения ее не смущали, она в ванне, поудобнее устроившись, попыталась задремать. Егор намылил большую синюю поролоновую губку и начал осторожными, круговыми движениями растирать ее спину, массируя, захватывая поочередно позвонок за позвонком. Анечка свесила голову на грудь, утопив груду пепельных волос в воде, и не издала ни звука, но он чувствовал, что ей приятно.
Увы, надолго его не хватило. Внезапно острый, кинжальный приступ желания сковал мышцы, и он, бросив губку, опустился на белую табуретку, задыхаясь, почти ослепнув. Чтобы прийти в норму, вызвал к жизни видение далекой лесной хижины, старика учителя, сидевшего с трубкой на крылечке, и наконец улыбнулся, заметив вылетевшего из кустов Гирея, бешено, как пропеллером, вертящего хвостом.
Открыл глаза: Анечка так и сидела, опустив голову, укутанная космами волос, как ширмой.
– Эй, – позвал Егор. – Ты спишь?
– Нет, – глухо, как из ямы.
– Тебе хорошо?
– Да.
– Ничего не болит?
– Нет.
Со второго раза все-таки вымыл ее всю и не поддался искушению, за что мысленно себя похвалил. Но сердце щемило, ох как щемило! Напоследок промассировал розовые и неожиданно твердые ступни куском пемзы.
Потом ополоснул Анечку под душем, стараясь не прикасаться к сокровенным местам, укутал в голубую махровую простыню и отнес в спальню. Уложил, подбил повыше подушку, укрыл одеялом. Отступил на шаг, присмотрелся, остался доволен результатом.
– Ты очень красивая, – сказал убежденно. – Ты самая красивая женщин? каких я только видел. Включая и в кино.
Загадал, если улыбнется, то… Она не улыбнулась, безмятежно разглядывала противоположную стену, от которой ее силком оторвали на несколько часов. Егор спросил:
– Что ты хоть там видишь-то, скажи? Может, чего интересное? Знаки судьбы?
– Нет.
– Не передумала насчет чая?
– Нет.
– Хочешь поспать?
– Да.
Он погасил верхний свет, оставил мерцающую елочку ночника на полу. Пожелал спокойной ночи. Она не ответила. Так они всегда прощались на ночь. И все же он решил, что сегодня удачный день. Первое: несколько раз (пять или шесть) Анечка произносила, и без всякого напряжения, длинные, осмысленные фразы.
Второе; не окостенела и не потеряла сознания, когда на стоянке из темноты на них выскочил Гена Пескарь.
И третье: помылась с удовольствием и даже покряхтывала, как маленькая старушка, когда он слишком сильно нажимал на губку. Егор не сомневался, что дело неуклонно, хотя и туго, шло к неминучему выздоровлению, что бы ни молол языком профессор-палач.
Главное, поскорее увезти ее из Москвы. Жакин в два счета поставит ее на ноги. Там, на природе, среди гор и лесов, окруженная нормальными людьми, она через день сама запоет, как птичка, не понадобятся никакие лекарства. С умильной улыбкой Егор представил живописную группу – мудреца Жакина, неутомимого охотника Гирея, юную изумительную девушку, в восторге хлопающую в ладошки, и себя, благожелательно наблюдающего за ними со стороны.
Из гостиной он позвонил Харитону Даниловичу по кодовому номеру, потом Лене Лопуху. Хотел связаться и с Ларионовым, приободрить добрым словом, но у того телефон стоял на постоянной прослушке, как у всех жителей Федулинска. Судный день был намечен на послезавтра, на субботу, и Мышкин, а после Лопух уверили его, что все в порядке, подготовительные мероприятия закончены и никаких изменений не предвидится.
Успокоенный, он около часа просидел перед телевизором, вольно развалившись в кресле, посасывая через трубочку молочный коктейль, который сам себе приготовил. Как и в прежние вечера, только на одном канале случайно удалось поймать передачу на русском языке. По остальным программам крутили американские боевики и сериалы, или шла истерическая реклама, или извивалась в безумных клипах, как в падучей, стонущая, подвывающая, оголтелая попса, ведущая себя на экране, как на гинекологическом обследовании. В передаче-шоу, которая шла почему-то на русском языке, длинноволосый, сухопарый ведущий, похожий на крупного глиста, из которого пророс глист поменьше – микрофон на шнурке, обсуждал с возбужденной аудиторией актуальнейший для мировой культуры вопрос о пользе или вреде для общественного здоровья группового секса. За то время, пока Егор не сводил с экрана очарованных глаз, мнение дискутирующих склонилось к тому, что пользы, разумеется, неизмеримо больше – всплеск дурной энергии, освобождение внутреннего "эго", возвращение к первородным ценностям и прочее, а кто этого не понимает (не понимала одна девчушка с косичками, лет двенадцати, ее привели на диспут родители), тех остается только пожалеть.
Егор сходил в ванную, почистил зубы, потом расстелил постель на диване, но прежде, чем лечь, как обычно, заглянул к Ане.
Он вовремя поспел.
Аня стояла на подоконнике, неестественно крохотная в просвете огромного окна, и открывала раму. Упорно, раз за разом дергала за ручку, и наконец распахнулось окно в ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55