Ему не пришлось даже отвоевывать место под солнцем, отставного майора с руками и ногами взяли в прокуратуру. В Западной группе войск близкий конец былой мощи Советской армии чувствовался острее, и Хортов еще раньше Скоряты умудрился поступить в Берлинский университет (для некоторых офицеров особых отделов подобные вольности становились обязанностью), закончить его с отличным дипломом, однако до сих пор он не мог толком устроиться на работу.
Но на "антисемитскую" тему навел не он, а другой кореш, полковник из ФСБ Кужелев, к которому попало дело о смерти Кацнельсона. Скорята же добывал информацию от какого-то своего приятеля, параллельно с ФСБ занимающегося проверкой, и потому все время предупреждал, что рискует подставить его, если что-то случится.
К счастью, Леша оказался на месте, и с первых же слов стало ясно, что в прокуратуре тоже имеется свежая и неожиданная информация. По телефону бывший сослуживец ничего сказать не мог, однако назначил встречу после работы и попросил до нее не высовываться и по поводу смерти Кацнельсона ни с кем не консультироваться.
Должно быть, Скорята имел в виду информатора из ФСБ Геннадия Кужелева. Однако спустя полтора часа тот позвонил сам по мобильному, будто между делом спросил, когда выйдет материал и пообещал заехать к нему домой поздно вечером, дескать, пора бы выставить магарыч за оказанную услугу.
С Кужелевым судьба свела там же, в Германии: получилось так, что Хортов заменил его на должности в особом отделе. Он уже в то время был профессиональным, специально образованным кагэбэшником, хотя еще в звании капитана, когда Андрея перевели в отдел с должности командира десантно-штурмовой роты, проще говоря, из пехоты (почему он и стал потом кандидатом на сокращение). А иначе никак было не остаться в ЗСГВ на второй срок -- роман с Барбарой только еще зарождался, а самое главное, в войсках уже началась казачья вольница и за связь с иностранками не преследовали.
Кужелев всерьез никак не воспринимал свою замену, бывало даже откровенно посмеивался, и кое-как наставив новичка, отбыл в Союз. И Хортов почти забыл о нем на несколько лет, но вспомнил, когда вернулся из Германии с иностранным университетским дипломом, но гражданским человеком, и вынужден был форсировать преграду и захватывать плацдарм на другом берегу жизни. Всех тогда вспомнил, от одноклассников до бывших сослуживцев, и многих разыскал; школьное и военное братство оказалось самым выдержанным и крепким. Тот же полковник Кужелев опять посмеивался, будучи по характеру веселым и злым человеком, однако помогать вызвался сам и бескорыстно: за хорошую незакрытую информацию из недр таких закрытых учреждений, да еще из "достоверных источников", редакции или сами журналисты платили деньги. Иногда большие...
Хортов подхватил Скоряту в условленном месте и сразу же отметил, что бывший взводный на хорошем взводе и, скорее всего, пил с самого утра, поскольку к вечеру потускнел, отяжелел и потерял боевой вид.
-- Купи мне бутыль минералки, -- серьезно попросил он. -- Все равно с тебя причитается... И встань где-нибудь в тихом дворике.
Когда они нашли такой дворик, Скорята одолел полбутылки, и взгляд его немного прояснился.
-- Ну, сочинение твое напечатали? -- спросил, отрыгая воздух.
-- Пока завернули, -- признался Андрей и вкратце передал разговор со Стрижаком.
-- А что, молодец, -- похвалил шефа однополчанин и еще больше протрезвел. -- Антисемитизм -- хорошая форма отказа.
-- Такое подозрение, что он материала-то и не читал.
-- Нет, он читал, и очень внимательно. Ну, ладно, об этом потом... Новость первая: по материалам проверки возбуждено уголовное дело. Этот плутоватый старый еврей умер насильственной смертью.
-- Положено говорить -- лицо еврейской национальности, -- поправил Хортов. -- Хотя он русский...
-- Вот я и говорю, этому старому... лицу брызнули в глаз каким-то препаратом, и у него через несколько минут случился гипертонический криз и последующий инсульт... А ты почему не подпрыгиваешь?
-- Ремень мешает, -- Андрей показал привязной ремень. -- Сейчас расстегну.
-- Нет, погоди, в чем дело? Этого полкана из ФСБ видел?
-- Другого полкана, -- он показал визитку. -- Знаешь такого?
-- Такой еще не попадался...
-- Так вот он автор этой версии. Только непонятно, если судмедэкспертиза уже установила причину смерти и покойного схоронили, откуда такие данные? Эксгумация, что ли?
-- Ничего подобного! Гражданин Кацнельсон, урожденный Соплин, спокойно спит в земле сырой. Но по какому-то странному стечению обстоятельств при вскрытии и исследовании трупа в секционном зале оказалось... скажем так, светило медицинской науки. И писать о нем ни в коем случае нельзя.
-- Я и не собираюсь...
-- Ему пришло в голову исследовать глазную жидкость, потому как в крови подобное вещество разлагается в течение сорока минут. А в этой жидкости препарат будто законсервировался. Правда, анализ долго делали, но зато не кролика -- слона родили.
-- Если ему пришло в голову, значит, это светило занимается... аналогичными препаратами?
-- Логика правильная, но нам туда лучше не соваться. Главное, установили причину смерти. И еще, что зелье это не отечественного производства.
-- Значит, отечественное все-таки имеется!
-- Андрюха, мы же договорились!
-- Ну, понял... Вот наделали вам работы!
-- В том-то и дело, что нет! -- засмеялся Скорята. -- Пронесло!.. И это новость вторая -- сегодня дело запросила... служба охраны президента. И твой информатор из ФСБ тоже его может лишиться.
-- Они что там, занимаются убийствами?
-- Сказать честно, никто толком не знает, чем они там занимаются.
-- Даже вы?
-- И спецпрокуратура в том числе.
Хортов ощущал два отрицающих друг друга чувства -- неясный, щемящий страх и неуемную, детскую радость.
-- Леша, ты на меня не обидишься? -- спросил он.
-- С чего ради? -- Скорята отпаивался минералкой, как травленый таракан.
-- Извини, но я знаю, за что убили Кацнельсона и почему дело отобрали.
-- Ну?..
-- Старика убили и выгребли из тайника под обоями ценные бумаги. Немецкого происхождения, двадцатых годов.
Глаза у Скоряты стали тяжелыми и водянистыми.
-- Андрюха, если ты так будешь себя вести... Ничего больше не получишь. Ты не меня даже подставишь, а моего человека! Если уже не подставил... Мы договаривались -- только открытая информация. И строго дозированная.
-- А это что? Закрытая?
-- Не имеет значения.
-- Но ты же мне не говорил о ценных бумагах! Тогда откуда я знаю про них?
-- Откуда?
Хортов вновь показал визитку.
-- Отсюда.
На сей раз Скорята тщательно переписал с карточки все данные, однако потом махнул рукой.
-- Наплевать... Дело уйдет от нас. Пусть там чешутся, а с меня как с гуся вода... Но ты все равно об этом ни строчки, понял?
-- И не собираюсь, Леша, -- примирительно сказал Хортов. -- Мог бы не предупреждать.
-- А почему это вдруг? Дело-то интересное, особенно для бульварной газеты, в которую ты нанялся.
-- Но-но, осторожнее!
-- Нет, а что ты писать не хочешь? Сейчас вся пресса смакует таинственные убийства, ограбления, налеты...
-- Знаешь, здесь уже идет чистый детектив, а это мне не интересно.
-- Врешь! Ой, врешь!
-- Не хочу смаковать криминальные истории, политические разборки, секретные операции. Что-нибудь про жизнь, про тайны и страсти человеческие. Первый материал о судьбе Кацнельсона -- это как раз то, что надо. Но Стрижак оказался не то чтобы трусливым...
-- Стрижак оказался законопослушным и сообразительным парнем, -перебил его Скорята. -- И хозяин газеты тоже. А вот третья новость, Андрюха, самая неприятная: твой опус про смерть старого... лица публикации не подлежит. Меня предупредили, понимаешь? В приватной беседе... Ни в каком виде. И я тебе информации о нем не давал.
-- Я получил ее от Кужелева. Он сидит крепко и ничего не боится.
-- И вообще, я чую... Что-то происходит неприятное, шевеление какое-то, игра в жмурки... Лучше об этой истории ни слова.
-- А господин Бизин ждет не только первую, но уже и вторую. Иначе ему тоже чем-нибудь в глаз набрызгают. Большие деньги предлагал...
-- Обойдешься...
-- И сын Кацнельсона ждет публикацию, -- вспомнил Хортов. -- Хочет вернуть национальность и главное -- фамилию.
-- Ничего, и он обойдется! А этот адвокат еще нас с тобой переживет.
Хортов отобрал бутылку и допил остатки воды.
-- Это, значит, вы шефа настропалили?
-- Не важно...
-- А кто меня кормить будет? Ты?
-- Жена не даст помереть голодной смертью. На бээмвухе катаешься...
-- Ну, поскольку информацию об акциях я добыл сам, без всякой помощи, то имею моральное право позаниматься ими. -- Андрей глянул на затосковавшего однополчанина. -- Или пришьете разглашение тайн и измену Родине?
-- Ты же не любитель криминала.
-- Мой журналистский нюх подсказывает, здесь не только криминал. Откуда у старого партийца и простого советского служащего ценные бумаги из Германии? Несколько состояний спрятано под обоями!
-- Ладно тебе, нюх. Будто я не знаю... Запомни: Кацнельсон -- фигура непростая. Они там все были непростые, с двойным или тройным дном. Не зря Иосиф Виссарионович прихлопнул эту бесконтрольную контору.
-- Пусть даже у ответственного работника Коминтерна. Откуда? -настаивал Хортов. -- Адвокат заливал что-то, мол, с помойки домой натаскал... Врет, как сивый мерин!
-- Тебе бы нюх другое что подсказал...
-- Или нельзя думать на эту тему? И у нас в государстве опять цензура?
-- У тебя должен быть внутренний цензор, -- серьезно заметил Скорята. -- Как ангел-хранитель. Чтоб глазки не закапали. Говорю тебе по одной причине. Потом скажут, не уберегли молодого талантливого... Ладно, купи мне бутылку водки и отвези домой. С сегодняшнего дня я в отпуске, но без отпускных, потому что временно отстранили и служебную проверку затеяли. Подозревают в разглашении служебной тайны. Но вот пусть умоются! Я же бывший взводный, а у нас есть свой метод защиты...
* * *
Страсть к бродяжничеству у Андрея появилась очень рано, почти одновременно со страстью к живописи. Возможно, потому, что он родился в поезде. Отца переводили из одной части в другую, и первое время вместо кроватки он спал в чемодане. Пятилетним ушел из военного городка в Красноярском крае и пропал на четыре дня. Искали его всем гарнизоном, на вертолетах и нашли в тайге, в сорока километрах от ближайшего жилья. Тогда все думали, что он просто заплутал, но он убегал от солдат, когда его обнаружили, и не давался в руки по причине обостренного чувства и детского страха. Правда, так никто не мог объяснить странной способности ребенка к ориентации в пространстве: четверо суток Андрей двигался строго на север.
Сам он помнил этот побег смутно, вернее, его обстоятельства и детали -- где ночевал, что ел, но зато отчетливо и всю жизнь помнил причину, почему ушел, и тут родители никак не хотели ему верить. Отец был военным -когда-то остался на сверхсрочную, потом закончил офицерские курсы и кое-как выслужился до капитана. Он очень гордился этим, любил форму, хромовые сапоги, оружие, всюду таскал за собой сына, учил ходить строевым, стрелять, ползать -- короче, готовил его к службе, в результате привил отвращение к ней. В пять лет Андрей еще не понимал, что такое ненависть, не умел выразить своих чувств, а просто от однообразной, типичной жизни слишком рано ощутил тоску и неприятие окружающего мира. Когда родители уходили на службу (мама служила в финчасти), он забирался под казенный диван в казенной квартире и плакал, не осознавая причины.
-- Что же ты ревешь-то? -- негодовал отец, когда случайно заставал сына с красными глазами или слезами. -- Ты же мужчина, будущий офицер Советской армии! Отставить! Чтоб больше не видел! Иначе сниму ремень!
И снимал раза три, после чего загонял под тот же диван и плакать уже не хотелось.
Он все время убегал на опушку леса, который начинался сразу же за деревянным щитовым бараком, за изгородью военного городка. В два раза выше всех деревьев, словно царь, стояло огромное старое дерево неведомой породы. Должно быть, верхушку когда-то изломало ураганом, и потому в обе стороны, словно поднятые человеческие руки, выросли две ветви. Андрей старался не смотреть на него, пробегал мимо, на болотце, где росла морошка и княженика, однако взгляд сам собой притягивался к дереву и охватывал страх. Нет, даже не страх, а нечто другое -- жуткое и радостное оцепенение, как от прикосновения к неестественному, непривычному, возможно, к проявлению Божественного. Дерево _не могло_ быть таким!
И от этих смешанных, сильных и необъяснимых чувств он начинал плакать.
И вот однажды наревевшись всласть, он поднял голову и увидел не дерево на горизонте, а _человека_... Он стоял над всем окружающим лесом, протягивая ему руки, и будто мания к себе. Солнце садилось в тучу, пространство вокруг потемнело, а человек показался огненным, высокий, островерхий шлем искрился, латы на груди источали свет, и от рук расходились радужные круги.
С этого мгновения Андрей потерял страх, забыл о себе и сам не заметил, как пошел к этому человеку. Тогда ему было не удивительно, что и ночью он оставался таким же красным, сверкающим и манящим; он звал за собой, хотя не произнес ни одного слова, и Андрей шел к нему, вскинув голову и шепча одни и те же слова:
-- Я иду, иду за тобой!
Он не ощущал времени -- все казалось, будто не кончается один день. Человек не уходил и даже не двигался -- так и стоял с зовущими руками, и Андрей знал, что когда дойдет, то обязательно запрыгнет на эти руки, и этот древний воин в доспехах поднимет его высоко-высоко над своей головой, а значит, до неба!
Дней же прошло четыре, и если бы не вертолет и солдаты, то он бы обязательно дошел: человек был уже совсем близко!..
После этого он больше не плакал ни дома, ни в лесу за изгородью, хотя воина-великана больше не было, но стояло дерево с протянутыми руками. Андрей приходил к нему совершенно безбоязненно, обнимал толстенный ствол, насколько хватало рук, и шептал:
1 2 3 4 5 6 7 8