О Яне?
– Не знаю, – покачала головой Эгле. – Мне он очень нравится… нравился… – сама не зная почему, поправилась она. – Но теперь мне кажется, что это чувство было какое-то странное… словно он казался мне каким-то маленьким, беззащитным… все время хотелось его ободрить, поддержать.
Она замолчала, а затем исподлобья взглянула на старуху с затаенным ужасом.
– Ты думаешь, бабушка, это чувство такое…
– Материнское? Это ты хочешь сказать? – друидесса чуть не расхохоталась. – Ну, сама подумай, откуда этому взяться в тебе – молодой, глупой, непослушной девчонке, за которой самой нужен глаз да глаз? Разве такое может быть?
– Наверное, не может, – тихо произнесла девушка.
«Смятение чувств», – подумала старая волшебница. «Это ничего. Она сама найдет для него выход, а я только ее слегка подтолкну. Я знаю, что этот путь светел. А на другие меня уже не остается».
– Вот видишь, мой птенчик, моя ласточка, моя глупая дурашливая змейка! – улыбнулась Ралина, собрав все свои ускользающие силы души и тела. – На свете не бывает такого. Просто не бывает. Поэтому будь покойна – это вовсе не то, что ты подумала, – солгала она, может быть, впервые в жизни – от чистого сердца и с твердой уверенностью, что эта ложь – непременно и исключительно во благо. И тут же почувствовала, как в глазах у нее на мгновение потемнело, а затем – снова и снова.
«Вот оно», – с грустью подумала Ралина. «Вот как оно бывает на самом деле. Тьма застилает глаза и душу. Она все-таки остается последним в жизни, эта тьма. Но может быть, свет будет потом? Посмотрим…»
– Что с тобой, бабушка: – Эгле тревожно смотрела на друидессу, ей только что показалось, что та слегка покачнулась.
– Ничего, моя хорошая, – медленно проговорила Ралина сухими, стремительно белеющими губами. – Теперь тебе нужно будет уйти, но помни: возможно, сегодня ты, наконец, увидишь свою судьбу. Того, кто привиделся тебе тогда, в Зеркале Валанда, только лишь темной фигурой. Мне даже кажется, что этого человека ты уже видела прежде, и не раз. Порой… – старая друидесса почувствовала, что сердце ее тихо начинает куда-то опускаться, и судорожно вздохнула, ловя остатки сил. – Порой темное – это не то, что нам кажется. Порой это просто – кусочек света, всегда освещенный другим светом, неизмеримо большим, и оттого – не столь заметный на его фоне. Но зато он хорошо виден во тьме. Попробуй в этом темном разглядеть чистое, искреннее и доброе. Я думаю, ты сможешь…
А теперь, – прошептала старая волшебница Ралина, Верховная друидесса балтов и полян, – мы должны проститься. Время мое на исходе. Скорее, ты должна повернуться и увидишь перед собой тропинку. Торопись – ее уже охватывает огонь, а тебе со мной еще очень рано.
Эгле бросилась к друидессе, но тут же натолкнулась на невидимую стену. В ярости она прошептала несколько слов, в воздухе ниоткуда полетели искры, раздался гул, но прозрачная преграда не пускала ее.
– С этим еще не совладал никто, – усмехнулась старуха. – Иди, мое дитя. Прощай и помни – я очень любила тебя.
И она исчезла.
Некоторое время Эгле смотрела туда, где только что был самый близкий и единственный родной ей на земле человек, но костер погас, и вокруг него начала сгущаться тьма. Тогда она повернулась и в слезах кинулась бежать по открывающейся перед ней тропинке, которую следом за ней тут же охватывало пламя. Она увидела перед собой высокий огонь, но, не сбавляя шага, пошла прямо в пламя, обезумевшая от горя и острой жалости к старой друидессе и к себе, а еще – к небу, к земле, ко всему на свете, что теперь осиротело вместе с ней. Она прошла огонь, который только опалил ее одежду, и внезапно очутилась в сгоревшем лесу, покрытом черным от копоти снегом. Тогда Эгле обернулась, но перед ней был только один бесконечный лес с торчащими черными стволами сосен, и ничего больше. Она медленно опустилась наземь, привалилась к обгоревшему стволу, обхватила колени и спрятала в них голову, чтобы только больше ничего не видеть, не слышать и не чувствовать. Так она сидела неизвестно, сколько времени, пока ее не отыскал Травник.

Ощущения возвращались к нему медленно. Наверное, минула целая вечность, прежде чем он вновь стал слышать и даже немного видеть. В голове перестало шуметь, пелена перед глазами прояснилась, и Збышек даже нашел в себе силы, чтобы попытаться оглядеться. Но перед глазами были только одни обгорелые бревна и черные пни, над которыми курился дым. С чувствами вернулась и боль, тупая и вяжущая во всем теле, кроме лица – оно горело остро и нестерпимо.
Март почувствовал, как силы вновь стремительно его покидают, и у него только и хватило самообладания, чтобы не упасть ничком наземь, в пепел и золу, а медленно опуститься на колени. В глазах его побежали, засверкали разноцветные круги, и вдруг он увидел внимательные и печальные глаза над темной повязкой, скрывающей всю нижнюю часть лица.

Твой свет, как меч, а меч, как луч, тебя огнем зажжет.
Но слово, мягкое, как воск, спасенье принесет
Однажды…

– Откуда ты знал эти слова, еще тогда – в замке? – прошептал пораженный Збышек. Он буквально пожирал глазами незнакомца, его охватило страшное возбуждение, даже губы дрожали так, что он еле сумел с ними справиться.
– Рано или поздно все становится известным. Даже мысль неизреченная, – заметил незнакомец. – Все в руках Провидения, и оно может направить любую руку, а с добрым ли, с дурным ли помыслом – не нам судить.
Март хотел возразить, но Шедув мягко приложил палец в черной изодранной перчатке ему к губам, делая предостерегающий и вместе с тем – успокаивающий знак.
– Тсс… Ничего не говори, человек по имени Збышек. Слова в твоем нынешнем положении для тебя – чистый яд. В этом лесу ты совершил чудо, потому что спас друзей, и потому ты должен выжить. Теперь – есть ради чего.
И человек в черной полумаске вдруг ему улыбнулся. Маска скрывала лицо отпущенника, но Збышек прочел улыбку по глазам. Он попытался приподняться, и в ту же секунду с ужасом увидел, что черная полумаска отпущенника начинает набухать кровью, и темно-красные капли уже сочатся наземь. Он с трудом поднял руку и, не говоря ни слова, безмолвно указал отпущеннику на кровь. Шедув покачал головой.
– Это тебе уже только кажется. Это – иллюзия.
– Почему, о, Шедув? – слабым голосом проговорил Збых, пытаясь понять.
– Потому что все, что связано со мной, отныне уже только кажется, – ответил отпущенник, после чего учтиво поклонился молодому друиду, и его невысокая изящная фигура вдруг поднялась на уровень лица Марта и быстро поплыла куда-то назад, удаляясь, тая и истончаясь у него на глазах. Как свеча, подумал Март и успокоенно прикрыл глаза. Хотелось тишины и смерти, поскольку боль, что испытывал сейчас Збышек, становилась уже просто нестерпимой.
Март больше всего на свете сейчас желал зачерпнуть снега и приложить к горящему лицу. Но под его рукой были только пепел и зола. Зола и пепел.

Кругом, куда ни кинь взгляд, по всему лесу лежали поваленные от ударов молний и магического огня обгорелые сосны. Кое-где в небо торчали до половины обугленные стволы, у многих деревьев обгорели и кроны. Заснеженная земля была покрыта глубоким слоем серого бархатистого пепла, из которого то тут, то там изредка все еще пробивались веселые язычки неунывающего огня. И все вокруг было черным-черно.
– Господи, он опять лишился чувств, – громко прошептал кто-то над его головой, но Збышек этого все равно не слышал.
– Это хорошо, – ответил ему другой голос, повыше и печальнее, и неожиданно всхлипнул.
– Да, он просто счастливчик, – заметил первый и тут же прибавил уже более резко и сердито. – Да перестань ты разводить воду! Он действительно настоящий счастливчик и баловень судьбы, раз сумел выжить после… такого…
– Я не плачу, – ответила девушка и тут же разрыдалась в голос. – Я просто… я вспомнила…
– Будет лучше, если ты все же мне сейчас поможешь, – рассердился Травник. – Иначе вся его красота растает как дым. Ты же этого не хочешь, надеюсь, – уже мягче добавил друид.
Эгле не ответила, захлебываясь от сдавленных рыданий. Травник сокрушенно вздохнул и погладил девушку по плечу.
– Видишь ли, девочка… Боюсь, без твоей помощи мне не справиться. Ты меня слышишь?
Эгле часто-часто закивала, вытирая слезы с лица.
– Ну, вот, девочка, все хорошо. Теперь давай-ка, попробуем его перевернуть. Только предупреждаю: ему будет немножко больно. Зато если все сделаем, как надо, до свадьбы заживет. Верно?
Эгле ничего не ответила, только покрепче ухватилась за куртку Збышека и тут же всплеснула руками: под ее пальцами обгорелая куртка полезла истлевшими лохмотьями.
– Поспешим же, – нахмурился Травник. – Мы должны его спасти, и ты мне в этом поможешь, ясно?

Если и есть на свете страшное, то оно неразрывно связано с огнем. Даже вид пепелища на месте некогда кипящего жизнью и людскими голосами дома подобен виду кладбища, где схоронено нечто большее, чем просто место для радостей и горя, любви и смерти, и укрытие от жизненных невзгод, житейских бурь и непогоды. Что же говорить тогда о некогда цветущем лице молодого, полного сил и здоровья юноши, на котором жестокие духи огня справили свою безумную тризну? Лица обгоревших видятся нам порой в страшных снах, в ночных кошмарах, приходят иногда жуткими воспоминаниями средь теплых и ясных дней. Что они хотят сказать нам, о чем предупредить? Только ли о том, что и молодость, и красота – всегда бренны и всегда слишком преходящи? Или о том, что страшное и уродливое особенно заметно в том, что некогда было прекрасным и притягательным? Как знать…
На Збышека было страшно смотреть. Все его лицо было покрыто почти сплошной черной коркой, и непонятно было – то ли это угли и копоть, просыпавшаяся с мертвых деревьев, тревожно шумевших над лежащим друидом, то ли еще живая плоть, которую уже трудно отделить от умершей. Когда Эгле увидела Збышка, распростертого под упавшим на него угольным стволом дерева, она едва не лишилась чувств. Второй раз она чуть не потеряла сознание, когда увидела его лицо. Она стояла над ним, отвернувшись, не в силах видеть это, и никак не могла выговорить хоть слово трясущимися, прыгающими губами.
– Что же теперь нам делать, Симеон? – наконец произнесла она и не узнала звуков собственного голоса. Травник, стоявший возле молодого друида на коленях, поднял к ней голову и хрипло сказал каким-то чужим, каркающим голосом.
– Делать нечего, девочка… Давай-ка, берись за это дерево. Видишь, оно грянулось на пень, и сшибло Збыха, но, похоже, не раздавило. Одной бедой уже меньше.
И они вдвоем постепенно освободили Марта из западни, которая неожиданно оказалась его спасением. Сверху на сосновом стволе лежало поперек еще пара бревен гораздо толще, и хотя одно из них надломило сосну, она выдержала тяжесть и спасла Марта, может быть, сама того не желая. А, может быть, дерево знало, что под ним – служитель Леса, и приняло удар на себя?
Растащив бревна, они нерешительно приблизились к Марту, еще не привыкнув к его теперешнему жуткому виду. Лицо молодого друида напоминало страшную морду исчадия тьмы, оно было черно, и вдобавок огонь сыграл с ним дьявольскую шутку – на лице, словно навеки, застыла гримаса злобы и коварства. Это был Март наоборот, словно огонь извратил его добрую и светлую сущность, и это было особенно страшным. Но только не для Травника.
Он опустился на колени перед распростертым телом, одним движением разорвал на нем остатки куртки с рубашкой и приложил ухо к груди молодого друида. Затем повернулся к Эгле, и его губы медленно раздвинула странная, даже глуповатая улыбка.
– Живой…
И словно в подтверждение его слов Март глухо застонал и засучил ногами.
– Жив… – прошептала Эгле и закусила губу. – Нужно что-то делать, Симеон.
– Не уверен, что хорошо разбираюсь в ожогах, – вздохнул Травник. – Остаются заклятья или скрепляющий наговор, но выдержит ли их Збышко?
– Должен… – тихо прошелестел голос у него за спиной, и Травник от неожиданности вздрогнул всем телом. Эгле повернула голову и увидела перед собой дым. Но это не был дым от деревьев или восходивший от земли, усыпанной углями и золой. Он был прозрачнее, больше похож на легкий утренний туман, и заключен в невидимую форму, очень напоминавшую человеческую фигуру. Она медленно переливалась серыми и грязно-белыми тонами и слегка колыхалась в воздухе меж поваленных стволов в трех шагах от них.
– Должен выдержать, – повторил странный, призрачный голос, в котором уже совсем не чувствовалось жизни, кроме суровых ноток и какой-то неощутимой печали.
– Кто ты, дух? – удивленно пробормотал Травник. – И что тебе нужно?
– Мне? – прошептал призрак. – Мне, пожалуй, уже ничего. А вот ему, – он указал рукой, которая казалась закутанной в широкий, ниспадающий полупрозрачный плащ, на стонущего Марта, – ему сейчас потребны отвар огнецвета с травой-воронихой. Да хорошо бы еще льняного масла подбавить, пожалуй, – добавил дух, но в его голосе послышалась легкая неуверенность.
– Откуда ты знаешь? – вскричал Травник, которого поразила ясная и знающая речь призрака.
– Плохо, что ты подзабыл мои уроки, Симеон, – вздохнул призрак, и у Травника непроизвольно открылся рот.
– Учитель… – прошептал он, и призрак в ответ тихо прошелестел, как старая листва – должно быть, это был смех. – Камерон!
– Не время телячьих нежностей, Симеон, – сухо ответил дух, и было видно, что эту фразу он частенько повторял в своем земном существовании. – Твои семечки при тебе?
Травник сорвал с пояса неразлучный мешочек с семенами, который он хранил как зеницу ока во всех переделках своей полной опасностей и приключений жизни.
– Очень хорошо, – похвалил дух. – Просто разотри семена в руках и смочи водой. Если нет этих – должен знать, чем заменять.
– Если нет нужного – возьми противоположное и извлеки из него то, что считаешь первым. Вторым будет искомое, – заученно пробормотал быстрой скороговоркой Травник и вопросительно взглянул на духа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52