Ведь это противно всякому здравому смыслу!
– Наверное, – откликнулся Гвинпин. – Очень даже может быть. И знаешь, уважаемый Мастер, мне почему-то кажется, что я даже знаком с такими людьми. Правда, их не так уж и много.
Старшина посмотрел на Гвинпина с нескрываемым страхом, затем медленно поднялся с травы и кивнул на деревянных пленников.
– Ну, и что мы с ними теперь будем делать?

– Понимаешь, это как птичье яйцо: оболочка твердая, а внутри – жидкое. Снаружи кажется – одно, а разобьешь – совсем другое. Вот так же и с ними, – уверенно заявил Гвиннеус.
– Выходит, обманула их старая ведьма? – задумчиво пробормотал Старшина кукол.
– Может быть, обманула, – предположил Гвинпин. – А может быть, и нет.
– Как это? – не понял Старшина.
– Может быть, она и сама обманулась, кто знает, – ответил Гвин. – Могло такое быть? Еще как! Я уже на собственном носе убедился: магия – это такая штука, что с ней никогда не можешь ни в чем быть уверен. Сегодня – так, а завтра, глядишь – уже этак. Вот ведь штука-то!
Обе куклы задумчиво шмыгнули носами и, ошеломленные таким не случайным совпадением, переглянулись.
– Старуха как могла заменила души актеров и кукол, и после была в полной уверенности, что все так и случилось, – продолжил Гвиннеус. – А мне теперь кажется, что тогда она сумела перенести не всю душу, например, Кукольника, а так… только какую-то ее часть. Как скорлупу от яйца. А внутри-то все так и осталось жидким! Или – как одежду. Она только переодела души, пусть и наглухо застегнула им все пуговицы…
Гвинпину самому понравилось это сравнение с одеждой, и он победоносно взглянул на Старшину, ожидая минимум комплимента. Но Старшина кукол молчал, взвешивая внутри на незримых весах все доводы Гвинпина и собственного рассудка. Наконец он пристально посмотрел на своего собеседника и решительно встал.
– Не знаю, зачем сюда явилась эта ведьма, не знаю, чего она хочет от Кукольника и Коротышки, но я обязательно должен с ними поговорить. – И после некоторой паузы твердо добавил, – По крайней мере, с одним из них.
– Хочешь открыть ему глаза? – скептически ухмыльнулся Гвиннеус Пинкус, самая рассудительная и осторожная из всех кукол на свете.
– Что? – покачиваясь, как во сне, переспросил Старшина.
– Ты хочешь открыть своему хозяину глаза? На то, как все обстоит на самом деле? Например, как его всю жизнь обманывал Птицелов со своей ведьмой, какой он нехороший мальчик, но еще вполне может исправиться? – расшифровал свой скепсис Гвинпин.
Однако Старшина ответил почему-то лишь на первый вопрос Гвиннеуса.
– Открыть глаза? Вряд ли. У меня это и не получится, потому что я просто не успею этого сделать. Но мне поможет, – Мастер кукол скользнул взглядом по безучастным мимам, – мне помогут вот они.
– Эти равнодушные болваны? – удивился Гвинпин. – Ну, знаешь ли, Мастер…
– Если только в Кукольнике еще остался человек, тот актер, который жил в нем прежде, Гвиннеус, он обязательно пробудится. Я в этом уверен.
– Сомневаюсь я насчет этого, да и насчет всего остального, честно говоря, тоже, – презрительно фыркнул Гвинпин, что у него выражало, должно быть, высшую меру скепсиса и несогласия.
– И зря, – убежденно сказал Мастер кукол. Он вдруг словно преобразился в этот миг: стал выше, осанка величественнее, глаза сверкнули неподдельным пафосом и торжеством. Кукольный Старшина царственно повернул голову к своему собеседнику и очень серьезно сказал:
– Актеры, они, знаешь ли, мой дорогой Гвинпин, всегда пробуждаются. Рано или поздно. И особенно – когда уже совсем нет иного выхода.
С минуту Гвинпин сочувственно смотрел на преобразившегося Старшину, готового хоть сейчас в бой, после чего только молча покачал головой. В другой раз он бы, пожалуй, и крылышком покрутил возле виска недвусмысленно, но что-то его сейчас остановило. Может быть, врожденная от природы тактичность? И вместо этого Гвиннеус сделал последнюю и весьма неуверенную попытку удержать Мастера кукол от явно безрассудного поступка.
– Если ты пойдешь к зорзам разговоры разговаривать, они тебя попросту выкинут из палатки, даже не став выслушивать. Если ты расскажешь им, а в особенности – Коротышке, что знаешь их тайну и, видите ли, хочешь помочь – прямиком полетишь в костер. В этом я абсолютно убежден.
Старшина хотел что-то возразить, но Гвинпин бесцеремонно оборвал его.
– Но если ты еще будешь все им рассказывать при этой дьявольской старухе – ты умрешь не сразу. – И, подумав, Гвин прибавил, – Если я только хоть что-нибудь понимаю в женщинах…
– Ты все сказал, что хотел? – сурово спросил Мастер кукол.
– Теперь все, – сокрушенно вздохнул Гвинпин и сделал движение, будто собирается густо посыпать голову пеплом.
– Тогда имей в виду, мой любезный друг, – тихо сказал Старшина. – Я скажу им все, и неважно, будет ли присутствовать при этом эта дьявольская ведьма или она уже провалилась куда подальше. Я скажу им все, но я не произнесу ни слова, хотя, может быть, мне и придется открыть рот.
– Не понимаю, – буркнул Гвинпин. Видно было, однако, что он в немалой степени заинтригован словами Старшины. Но еще больше Гвиннеус не любил, когда ему что-то объясняли – это он предпочитал всегда делать сам.
– Я расскажу, но не словами, – сказал Мастер кукол. – Это их должно заинтересовать, во всяком случае, удивить. А там уже придется полагаться на удачу. Мне поможет древнее актерское лицедейство и эти две несчастных, да, мой дорогой Гвиннеус, именно несчастных куклы. Мы покажем Кукольнику и Коротышке пантомиму.
– Пантомиму? – разинул клюв Гвиннеус. – Да ты, похоже, с ума сошел!
– Вовсе нет, – тонко и горько усмехнулся одними губами Старшина. – Я заставлю их увидеть всю правду. Если только в них осталась хоть частичка души, и неважно – какой.
– Как ты это собираешься сделать? – недоверчиво спросил Гвин.
– У пантомимы много имен, – последовал ответ. – Есть красивые, есть страшные, есть мудрые, словом – всякие. Но мне больше всего нравится, как назвала ее одна очень неглупая женщина. По чистой случайности она оказалась еще и королевой. Пантомима – это Искусство Видеть Сквозь Себя.

ГЛАВА 16
ИСКУШЕНИЕ НЕСВЯТОГО ГВИНПИНА

Кукольник давно уже не был так зол. Эта старая ведьма все-таки поймала их на крючок. Правда, Коротышка предлагал попробовать свернуть ей шею сразу, едва она только раскрыла рот. Но вряд ли бы это у них вышло так легко, как считал его напарник. К тому же Клотильда поведала им такое, что впору было чесать в затылке и хорошенько думать, во зло ли она пришла к ним в заповедный Лес друидов, или все же ко благу. Правда, после того, как ведьма столь эффектно удалилась восвояси – видимо, это был все-таки фантом, иллюзия, что тем паче делало предложение Коротышки невыполнимым, его напарник признался, что у него появилось неотвязное желание хорошенько ощупать себя. Притом не только снаружи, сказал Коротышка, но и попытаться как-то это проделать и внутри себя. Известие о том, что на самом деле их сущность вовсе не человеческая, а кукольная, подействовала на обоих напарников весьма разно.
Коротышка нашел, что это – вполне веселое приключение, и поскольку все эти годы он не испытывал никаких неудобств, следовательно кукольная душа ничем не отличается от человеческой, и, быть может, еще и покрепче будет, поскольку напрочь лишена известных человеческих недостатков. Конечно, вполне могло быть, что скрытный на самом деле Коротышка просто сумел глубоко запрятать свой страх и смятение, или это получилось у него лучше, чем у Кукольника.
Кукольник с утра уже мастерил по заказу старой ведьмы. Постепенно под его резцом проступали контуры тела куклы, изображавшей довольно-таки высокую пожилую женщину, явно властной и суровой натуры, обладавшей железным характером и стальной волей. Все это Кукольник должен был передать только посредством тела или фигуры, особым сложением рук, плеч, осанкой, спиной, одним словом, чем угодно, но только не лицом. Лицо куклы еще не тронул резец мастера. Клотильда сказала, что лицо для куклы надо будет делать с натуры. А когда Кукольник сказал, что это – весьма сложная задача, и начинать делать характер надо все-таки с лица и только с лица, Клотильда хищно усмехнулась и заявила, что это лицо она им скоро принесет сама. Коротышка тогда громко расхохотался, а Кукольник несколько мгновений пытливо всматривался в лицо самой старой ведьмы, пытаясь определить степень этой жутковатой шутки.
Сейчас кукла была уже почти готова. Только плоское, безглазое и безносое белое лицо деревянного человечка делали ее немного страшноватой именно своей невысказанной, скрытой сущностью. Коротышка несколько раз на дню подходил, заглядывал через плечо Кукольника, иногда давал советы, но по большей части молчал, внимательно разглядывая контуры будущей куклы, появляющейся под ловкими и сноровистыми руками ее создателя. Что было в эти минуты на душе у Коротышки, Кукольник не знал, а у него самого настроение было препоганое. Поэтому, когда Коротышка, заглянув в палатку, лукаво пригласил приятеля прогуляться на поляну, где «творится кое-что интересненькое», Кукольник с наслаждением расправил затекшую спину и шагнул к выходу. Дело свое он в общих чертах закончил, ведьма должна быть довольна, а лицо и мелкие детали он вырежет, когда вернется Клотильда. Старая ведьма обещала заявиться не раньше начала ночи.
На полянке между двух деревьев куклы развернули балаган. Как уж им удалось самостоятельно, без помощи Коротышки собрать сцену, которая крепилась с помощью хитроумной системы веревок, Кукольник не знал и внутренне подивился такому энтузиазму кукольного народа. Сначала он думал, что куклы затеяли репетировать очередное представление, и одобрительно хмыкнул, но, увидев состав актеров, остановился у порога палатки в недоумении.
На сцене были два актера-кукловода с выбеленными мелом лицами, в одном из которых можно было с некоторым трудом признать самого Мастера кукол, сменившего по случаю очередного театрального дебюта свое вычурное одеяние на строгую черную одежду. Они искренне, хотя и немного неуклюже, разыгрывали сценки, замешанные на демонстрации отдельных человеческих чувств – страха, уныния, бурной радости, злобы, коварства, обиды. Это достигалось обильной и несколько излишне широкой жестикуляцией. Примечательно, что в качестве кукол этой бесхитростной пантомимы использовались как раз две куклы-мима, и кукловоды с энтузиазмом вертели рычажки, управлявшие деревянными эмоциями их подопечных. Вокруг импровизированного балагана расселось едва ли не все население кукольного мешка. Куклы бурно реагировали на все, происходящее на сцене, и как заправские зрители встречали дружными аплодисментами особо понравившиеся ужимки мимов.
Наконец демонстрация техники управления мимами и извлечения с их помощью всевозможных эмоций завершилась, и Кукольник собрался было уже сходить поглубже в лесок, дабы уединиться там по своим надобностям. Но оказалось, что представление на этом не закончилось. Оба актера сложили своих подопечных чуть ли не штабелем и принялись обмахиваться платками и охать, всячески выказывая признаки усталости. Одновременно они громко обменивались впечатлениями от успеха, давая по ходу дела меткие характеристики некоторым из зрителей. Жертвы их острот тут же принимались возмущенно протестовать, но их жиденькие крики недовольства тут же тонули в дружном смехе остальной зрительской аудитории после каждой удачной шутки. К тому же всякая кукла, единожды ставши мишенью для актерских острот, немедленно требовала, чтобы были высмеяны и другие, а поскольку актеры шутили не зло и местами довольно тонко, на полянке царило всеобщее веселье.
Кукольник почувствовал, что ему в плечо вцепилась чья-то рука. Он холодно повернул голову и вдруг увидел стоящего позади Коротышку с перекошенным от страха лицом. Сейчас он расширенными, какими-то безумными глазами смотрел на сцену. Кукольник обернулся и похолодел.
В гости к актерам, развалившимся на сцене в самых вальяжных позах и греющимся в лучах славы и признания, щедро исходящих снизу от зрителей, уже стучались двое новых персонажей. Один был молодым и улыбчивым парнем, другая кукла изображала старуху – на одну из кукол набросили большой драный платок, повязали платок поменьше, надвинули его до самых глаз и сунули старухе в руку… Нет, не клюку, что было бы привычнее для столь колоритного фольклорного персонажа. У старой ведьмы в руке был плоский ящичек с двумя замками. Кукольник почувствовал, как у него волосы встают дыбом. За спиной он слышал тяжелое, прерывистое дыхание Коротышки, его напарник не сводил со сцены больных блестящих глаз.
Покуда куклы разыгрывали, и надо признать, весьма мастерски, сцены спаивания актеров двумя коварными пришлецами, кукольная братия, рассевшаяся вокруг сцены, покатывалась со смеху, а некоторые весельчаки норовили даже подтягивать пьяным куплетам, раздававшимся во время действия. Но когда пришлецы приступили к самому мрачному своему действию – начали вытягивать из актеров души и помещать их в кукол, среди зрителей воцарилась мертвая тишина. Именно здесь и проявилась в полной мере великая сила пантомимы – искусства жеста, передающего в полной мере каждое чувство. Вся сцена вновь сводилась к последовательному показу чувств, испытываемых несчастными актерами, попавшими в лапы ведьмы и некроманта. А лица и Коротышки, и Кукольника, смотревших все действо, стоя возле своей палатки с вытаращенными глазами, в скором времени стали столь же белы, как у их деревянных прототипов.
Наконец повозка, нагруженная бесчувственными телами актеров и кукол-мимов, постепенно опустилась под ширму под дробный стук крылышек Гвинпина, изображавшего за сценой лошадиные копыта. Зрители сидели не шевелясь, пораженные происшедшим на сцене. Разумеется, никто из них не знал, что показанное соответствует действительности, но такова и сила аллегории – всегда будить воображение и заставлять искать тайну там, где правда зачастую уже всплыла на поверхность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52