Родители девушки и прежде догадывались, что Ян вовсе не того лесного или деревенского происхождения, которое уравнивает всех и каждого, будь ты хоть семи пядей во лбу. Родительской любви не бывает без родительского расчета, но пока оба, и Юрис, и Гражина, по обоюдному молчаливому согласию не затрагивали этой темы до будущих времен. А то, что эти времена неизбежно придут, и очень скоро, родители тихой, сероглазой Руты знали по себе – сами такими были когда-то.
Сегодня Молчун впервые попросился выйти в сад. Рута уже давно научилась понимать его жесты, подкрепленные мычанием и скупой артикуляцией губ. Поэтому девушка наспех соорудила ему из двух толстых и крепких веток подобие клюшек, чтобы опираться, и тихонечко вывела из дома. Молчун, обняв Руту за плечи одной более-менее зажившей рукой, увлеченно заковылял, но у садовой калитки устал, сник и долго стоял, прислонившись к заборчику, пока Рута бегала в дом за полотенцем вытирать мгновенно выступившие у него на лбу крупные бисерины пота. Хвори уходили, огрызаясь, не желая так просто отпускать столь долго терзаемое ими сильное и молодое тело.

Первый страх он ощутил, когда деревья, прежде мирно шумевшие за окном Рутиной девической светелки, в которой он отлеживался у Паукштисов, впервые оказались рядом, тревожно шурша и переговариваясь листвой. Он вдруг подумал, что деревья вот-вот протянут к нему длинные и кривые руки-ветки, снова обхватят его, задушат, разорвут на части и каждую частичку его тела и души утащат вниз, под корни, в душную темноту земли. Лицо Молчуна перекосила гримаса ужаса и отчаяния, и он резко отпрянул, отчего едва не сломалась одна из его клюшек. Он бы точно упал, не подхвати его встревоженная девушка. Глаза у Молчуна на миг закатились, и он был близок к настоящему обмороку. Не на шутку перепуганной Руте понадобилось только лишь раз взглянуть в мечущиеся, больные глаза друида, чтобы она поняла – длительные прогулки больному еще пока в тягость. Подтащив легкое, плетенное из ивовых прутьев кресло с широкими подлокотниками, Рута бережно усадила в него друида, после чего закусила губу, поразмыслив, и тут же, подойдя к самой ближней яблоне, без сожаления отломила у нее полусухую нижнюю ветку. Затем она присела рядом с Молчуном, с облегчением откинувшимся на спинку своего садового трона, и мягко вложила ему в ладони яблоневую ветвь с редкими прожилистыми листьями.
Вопреки ее ожиданиям, молодой друид не отдернул рук, а напротив – осторожно расправил листики на узловатых, мягких веточках; ощупал пупырчатую кору, от которой исходил еле ощутимый дымный аромат осени, и – улыбнулся. Улыбка его получилась робкой, почти детской, как у ребенка, которому наконец-то вернули тщательно спрятанную от него игрушку. Рута почувствовала, что к горлу ее вдруг подкатил ком, судорожно сглотнула и вдруг обняла, прижала голову Йонаса к себе. Так она стояла несколько минут, не шелохнувшись. Затем Молчун осторожно отодвинулся, улыбнулся ей и сделал пальцами движение возле губ, словно играл на дудочке, а потом поднял большой палец вверх, промычав что-то одобрительное. Рута поняла, вспомнив, что Ян рассказывал ей об этом своем прозвище, и благодарно улыбнулась в ответ. Молчун помахал ей рукой, мол, иди, отдохни, а я тут посижу немного. Рута шагнула к дому, оглянулась, но немой друид успокоительно улыбнулся, помахал ей снова, и девушка с легким сердцем ушла в дом.
Йонас дождался, когда она исчезнет в дверях, оперся о подлокотники и с усилием поднялся. Затем встал на ноги и медленно двинулся к ближайшему дереву. Подойдя, он прислонился к стволу и склонил голову, словно прислушиваясь к яблоне сквозь толстый слой коры. Сад тихо шумел, разговаривал, листва вкрадчиво шепталась, изредка прерываемая серебристыми трелями какой-то невидимой птахи, обосновавшейся где-то в самых высоких ветвях. А Молчун, перед мысленным взором которого все еще стояли изумленные, широко раскрытые от боли и ужаса глаза Книгочея и жесткие, превратившиеся в темные щелочки глаза Снегиря, изо всех сил бросающего в голову ему, Молчуну, свой тяжелый, убойный нож, Молчун все еще стоял, вспоминая. Его пальцы невольно гладили бугристую яблоневую кору, а перед глазами друида покачивалось совсем другое дерево. То, что разбудил кто-то из его друзей, Патрик или Казимир, он этого не знал; разбудил, чтобы это дерево вдруг ожило, и страшная в своем растительном безразличии ко всему, что ходит, летает и плавает, древняя Сила Древес задушила его, отомстив за его… за его… за то, что он их…

Молчун стоял под яблоней, ощущая в воздухе ломкость и сухость осени, которой отчетливо дышал этот сад, хотя лето должно бы еще стоять на этой земле в самом разгаре. Он смотрел на листья. Слышал шепот не то веток, не то людей, не то снов, которые вновь стали посещать его душными, влажными ночами. И он улыбался.
«Ты – это не ты» – звучал в его голове голос. Тихий, спокойный, чуть хрипловатый. «Все хорошо. Просто ты – это не ты».
«Я – это не я» – думал он, словно записывал в голове одну и ту же бесконечную строчку. «Все хорошо. Все правильно. Просто я – это уже не я. Наверное, тот «я» уже умер». Молчун думал словами, неподвластными его горлу, но все же словами, потому что их произносил в его голове этот голос. Он улыбался снова. И уходил в дом.
С этого дня бывший друид Йонас Молчун, бывший член отряда Травника, бывший друг Книгочея и Снегиря, и еще много кем бывший прежде пошел на поправку. Видя это, за него очень радовались и переживали и светлая Рута, и задумчивая Гражина, и внешне простодушный, а на самом деле – себе на уме, радушный и рачительный одновременно хозяин дома Юрис. Не радовался этому только сам Молчун. Он теперь думал, как будет себя убивать, когда снова услышит этот страшный, невыносимый, спокойный голос…

Крики раздались одновременно с двух сторон. Кричал Коростель, видимо, что-то увидев во сне, и торжествующе вопил Хрум, неожиданно вынырнувший из кустов. Кобольд был весь мокрый, вымазанный желтой глиной и основательно посыпанный сосновыми иголками и какой-то трухой. Но, несмотря на столь неприглядный вид, Хрум имел выражение лица очень довольное.
– Я нашел их, хрум! – испустив в очередной раз свой победный клич, удовлетворенно захрюкал кобольд. – Они сидят там!
И он указал мохнатой рукой куда-то в глубь чащи, которая сужалась вдали, осторожно вползая в хитросплетение скал, тянувшихся вдоль северных берегов.
Друиды и Гуннар уже были на ногах. Изрядно утомленные неудобным ночлегом на лесной хвойной подстилке, они отчаянно терли глаза. Дежуривший последним, Гуннар с тревогой тряс за плечо мычащего и отбивающегося Яна, который продолжал бормотать что-то несвязное сквозь сон. Наконец Коростель вскочил на ноги и очумело оглядел друзей.
– Послушайте меня, немедленно, – воскликнул он. – Я только что видел сон.
Кобольд встретил это сообщение саркастическим смехом. Он сейчас чувствовал себя на высоте положения и желал наслаждаться им еще долго, оставаясь в центре всеобщего внимания. Збышек недовольно шикнул на Хрума и, подойдя к Коростелю, слегка встряхнул его.
– Все понятно, – констатировал молодой друид. – Как водится, поднять – подняли, а разбудить – не разбудили! Хрум что-то нашел, Ян. Приходи в себя, да поскорее, сейчас, наверное, тронемся в путь.
Ян хотел что-то ответить, но его губы неожиданно задрожали, запрыгал подбородок, словно он сейчас расплачется, и перехватило горло.
– Не трогай Янку! – неожиданно резко и сердито крикнула Эгле, подбежала к Коростелю и с силой, как-то зло оттолкнула Марта; слегка приобняв Яна одной рукой, девушка другой ладонью принялась сильно гладить его лицо, массировать виски, растирать щеки и уши. Хрум фыркнул и широко зевнул, презрительно отвернувшись от этих телячьих нежностей, Травник с болезненным интересом взирал на девушку, а Гуннар смущенно потупил взор. Март же, пораженный до глубины души, если не сказать больше, только и делал, что переводил широко раскрытые глаза с Эгле на Яна, от столь неожиданно проявленной симпатии девушки, да еще такой прилюдной и откровенной, не в силах выговорить ни слова. Эгле же, не обращая ни на кого внимания, на секунду отстранилась от Коростеля и вдруг… с размаху прильнула губами ко рту Коростеля, прижавшись к нему всем телом. Гуннар не выдержал и присвистнул, а Март страшно покраснел, как вареный рак, и опустил голову.
И вдруг Травник неожиданно крикнул каким-то напряженным, чужим голосом:
– Держи его голову, девочка…
Эгле, не поворачиваясь, молча кивнула, продолжая, как всем показалось, поцелуй. Наконец она отстранилась от Коростеля и, метнув сердитый взгляд на мужчин, крикнула почему-то задыхающимся голосом:
– Чего встали? Держите его.
Травник был уже рядом, подхватывая валящегося Яна. Март пришел в себя, но по-прежнему ничего не понимал. Эгле глянула на него и всплеснула руками со слезами в голосе.
– Посмотри ему в глаза, дурак несчастный!
И тут Збышек увидел, что расширенные темно-карие глаза Коростеля стали сплошного темного цвета – из них исчезли зрачки, или же они расширились во всю ширину глаз. Март никогда в жизни не видел ничего подобного. А Травник так же, как до этого Эгле, припал ртом к губам лежащего Яна и сильно выдохнул. По телу Коростеля пробежала глубокая судорога, он закашлялся и вдруг неожиданно вскочил на ноги, сбросив с себя Травника и оттолкнув склонившегося рядом с ним для подмоги Гуннара. Глаза Коростеля были как у безумного, но в них уже появились темные точки, которые быстро росли, превращаясь в большие черные зрачки. Эгле протянула к его лицу руку ладонью вверх и стала медленно двигать ей по кругу, прямо перед глазами Коростеля. Мало-помалу дыхание Яна успокоилось, он отдышался и теперь только удивленно взирал на девушку, не ведая, что его глаза медленно останавливают свое бешеное вращение, и лицо приобретает уже вполне осмысленное выражение.
– Это посланный сон? – спросил девушку Травник, поднимаясь с земли.
– Думаю, да, – одними губами проговорила девушка, не сводя взора с Яна и замедляя движение ладони. Наконец она опустила руку и кивнула друиду.
– Все в порядке, он вышел.
Коростель замотал головой, отгоняя наваждение, и, опомнившись, воскликнул:
– Вы не знаете, что я только что видел! Это невероятно!
– Идти можешь? – будничным, подчеркнуто спокойным тоном спросил Травник.
– Думаю, что да, – удивленно пробормотал Коростель. – А что?
– Хрум что-то нашел, Ян, – тихо сказал Март, все еще не пришедший в себя от всего увиденного. – Похоже, то, что мы ищем уже столько дней.
– Правда? – с глупым выражением лица спросил Ян и почему-то улыбнулся.
– Расскажешь по дороге, – заключил Травник. – Ты только что видел посланный сон – он был адресован кем-то именно тебе. И, похоже, в нем была заключена страшная сила, потому что она тебя только что чуть не раздавила. Поэтому помолчи немного, приди в себя и дыши глубоко. Хрум!
Кобольд важно выступил вперед.
– Веди. От души надеюсь, что ты не ошибся.
Кобольд умудрился бросить на друида снизу вверх покровительственный взгляд и подмигнул Гуннару.
– Идем, господа друиды. Только предупреждаю: отстающих ждать не буду. Поэтому меньше болтайте, а больше глядите под ноги, неровен час, веткой глаз выколите. Часа через три будем на месте.

К тому времени, когда они добрались до одинокой замшелой скалы, вздымающейся у воды, как гигантская створка давно разрушенных каменных ворот, Коростель уже успел рассказать все, что видел. Большую часть пути друиды молчали, обдумывая услышанное.
Март и Эгле склонялись к мысли, что это плененные Снегирь или Книгочей каким-то образом подают им весточку. В логовище у зорзов они что-то узнали или просто сами догадались, но каким образом им удалось отправить магический сон, было непонятно. До сих пор посланный или, как называли его маги, наведенный, сон могли создать только сами маги или их ближайшие адепты. Магия друидов была для этого слишком слаба, поскольку власть над снами давалась только тому, кто годами погружался все глубже в самые сокровенные тайны запретных наук. В друидских тайных скитах ходили слухи, что живущему это вообще не под силу, и большинство наведенных снов приходили как вести из Посмертия, и тогда их называли вещими. Но природа Посмертия была друидам неведома по той простой причине, что оттуда еще никто не возвращался. И вот здесь, у скалы, заросшей бурым мхом, в утренней стыни, Ян Коростель впервые увидел магию кобольдов – мастеров находить закопанные клады и двери в камне, запертые могучими заклятьями.

За это удивительное свойство своей природы – умение читать в глубине камня и земли – кобольды и были всегда в цене у всяческих искателей приключений. Нашедшему сокровище традиционно полагалась десятая часть, а с некоторых пор обитатели скальных пещер стали требовать четвертину, а порой и треть найденных богатств. Отсюда происходило патологическое недоверие кобольдов к людям, которые, получив в свои руки спрятанный клад, частенько норовили избавиться от ставшего уже ненужным компаньона, попросту похоронив его в только что выкопанной яме или же выдолбленной кирками нише, откуда только что извлекли окованный сундучок либо древний манускрипт. А иной свиток был для ищущих тайных знаний порой дороже многих и многих земных сокровищ.
Была знакома кобольдам и Сила камней, но у нее была иная природа, нежели у Силы древес, и к тому же кобольды не могли видеть внутреннюю сущность дерева – тут их магия была бессильна. То же самое касалось и воды, но ее кобольды, как и многие другие подземные жители, попросту недолюбливали и не хотели иметь с водой никаких дел. Камень же им был близок и понятен, ведь, по людским легендам и преданиям, почти все подземные народы вышли из камня и после смерти уходят в него обратно. Теперь же Хрум силой своей магии медленно погружал взор в каменную толщу. Удивительный секрет того, как он разыскал эту скрытую дверь, кобольд так и не захотел открыть.
Под цепким, ощупывающим взором Хрума скала тихо звенела, и у друидов было ощущение, что ее твердь изредка тихонько прогибается и вновь возвращается на прежнее место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52