Она успокоилась, увидев, что к дому направляется Олив в сопровождении своих трех дочек – это окончательно развеяло ее опасения насчет стука в дверь и посетителя.
– Да нет, спасибо, миссис Вайн! Пойду я. Доброе утро, Олив. Как там Уильям? Что-то давненько его не видать.
Олив молча прошла мимо почтальона в дом.
– Как некультурно! – сказала Марта, когда почтальон ушел. – Хоть бы поздоровалась. Это ж хамство!
– Да ну его, болтуна. Некогда мне, – сказала Олив, наливая воду в чайник.
– Кое для кого ты – болтушка. Нечего на почтальона волком смотреть только из-за того, что он про Уильяма спросил.
Трещина между Олив и Уильямом все расползалась. Марта боялась вмешиваться. Но ей нестерпимо было думать, что Олив с мужем замолчат навсегда и станут друг другу врагами, как это случилось с ней самой.
Олив поджала губы. Марта откинулась на спинку кресла, нашарила очки для чтения и вскрыла конверт.
– От Бити! – сообщила Марта. – Домой едет! Все едут! Бити, Бернард, Кэсси и Фрэнк. Вместе возвращаются в Ковентри!
В то же утро, вернувшись из города, Рита повернула ключ в замке парадной двери. Распахнув ее, она почувствовала, как сзади словно распростерлись, настигая ее, огромные крылья и что-то с силой втолкнуло ее в дом. Дверь захлопнулась. Рита стояла, грубо прижатая к перилам лестницы в коридоре. Она усмехнулась:
– Дурила! До смерти перепугал! Ты где прятался?
– В фургоне сидел, – сказал Уильям. – Тебя ждал.
Он сгреб руками локоны ее блестящих каштановых волос. Свет, лившийся сквозь круглое стекло двери, переливался в ее волосах, и это его распалило. Он привлек ее к себе, сжал, как в тисках, и стал целовать – страстно, до боли в губах, и обоим скоро нечем стало дышать.
– Прекрати! – смеясь, прошептала Рита. – Я всего лишь выходила заплатить за газ.
Уильям обхватил ее голову руками. Он тяжело и часто дышал и как-то странно и пристально смотрел ей прямо в глаза.
Она уже не смеялась.
– Что такое? В чем дело?
– Не знаю я. Когда мы целуемся, у тебя такой вкус. У тебя такой запах. Нет, все вместе – и вкус, и запах. Все пытаюсь понять, на что это похоже.
– Ну и?…
– На мед. Только жженый. Что-то такое недолговечное.
– Да не смотри на меня так.
Уильям еще раз поцеловал ее и положил руку на юбку.
– Отстань, гнусный тип! – снова захихикала Рита. – Кто у тебя в лавке остался? Смотри, застукают тебя – сам будешь виноват.
Он сунул в нее палец. Она содрогнулась. Уильям упал на колени и резко спустил с нее чулки.
– Грязный тип! – уже тише сказала Рита.
Уильям очень быстро довел ее до верха блаженства. Тогда он поднялся и расстегнул на ней всю одежду – теперь она стояла в коридоре своего дома, прислонясь к стене, совершенно голая, все еще тяжело дыша, глядя на него в упор. Он расстегнул брюки, вошел в нее, исступленно вжимая в стену.
Когда все было кончено, он опустил голову ей на плечо. Они молчали.
Наконец Уильям сказал:
– Мне нужно обратно, в лавку.
– Ты с ума сошел. Зачем ты сюда приходишь?
– Ну… – Уильям застегнул брюки, провел рукой по блестящим от пота волосам. Быстро чмокнул ее в щеку и был таков.
Громко хлопнула дверь. Рита достала из сумочки сигареты, закурила и, выпустив струйку дыма, увидела себя обнаженную в зеркале.
– Боже, – сказала она своему залившемуся краской отражению. – Называется, вышла за газ заплатить.
На следующий день Марта села на автобус и поехала из города в Вулви, на ферму к Юне и Тому. От автобусной остановки до фермы нужно было немного пройти пешком. Она увидела в поле трактор, на котором работал Том. По грязному двору мимо построек шла Юна в сопровождении своих птенцов, которые все-таки были не полной копией друг друга. Марта крикнула им и помахала рукой, но ее не услышали. Она остановилась, провожая взглядом дочь и внучек, шедших по двору. У нее вырвался удовлетворенный вздох. У Юны наконец прошла хандра, теперь Марта могла заняться другими детьми. Но не от этого она вздохнула с радостью, а от новых сложных задач.
У Марты был математический склад ума. Она складывала числа вдоль и поперек где только можно. Она постоянно что-то выравнивала, устраняла очередную разницу. Решив одно уравнение, тотчас переходила к новому. Ее нисколько не пугало, что все жизненные проблемы вообще и ее собственные уравнения и задачки дочерей в частности никогда не перерешать. Такова жизнь – в беспокойном пространстве, пролегшем от хаоса и превратностей человеческой судьбы до недостижимого совершенства. Она стремилась к нему, но не надеялась обрести, да и не хотела этого. Совершенство для Марты было подобно смерти. В это свежее утро, подходя к ферме и удовлетворенно вздохнув, она просто еще раз щелкнула костяшками на счетах.
Сложности не были для Марты препятствием, это была сама жизнь, и она им радовалась.
Она не то пропела, не то выкрикнула на высокой ноте диковинное приветствие:
– Уухуу! Уухуу!
Юна с дочерьми обратили к ней взгляды. Через двор Марта увидела, что Юна улыбается – широко и радостно.
На кухне Юна наполнила чаем чашку, которую Марта подставила, другой рукой умело качая одну из сестричек. Она любила повторять – если уж она чему-то в жизни научилась, так это разом и ребенка нянчить, и ни капли чаю не расплескать. Мать с дочерью обменивались новостями. Марта рассказала об ожидаемом возвращении Бити, Бернарда, Кэсси и Фрэнка в Ковентри.
– А чего это так вдруг? – удивилась Юна, отрывая от лица ручонку другой дочурки, пытавшейся выщипать ей бровь. – Ай! Чудовище ты маленькое!
– Чего ты улыбаешься? Она ведь и поверить тебе может. Не знаю я, чего это они сорвались. Письмо только прислали: едем, мол, жди. Больше ничего не понять. Завтра будут.
– И ты хочешь, чтобы Фрэнк и Кэсси снова у нас поселились? – сказала Юна, думая, что раскусила, почему так неожиданно приехала Марта. Разгадывать причины поступков Марты было любимым развлечением ее дочерей.
– В чайнике уже нет воды? Нет, не за этим я приехала. Хочу Энни-Тряпичницу навестить.
– Энни-Тряпичницу? А зачем она тебе?
– Да я все думала про то, что ты мне рассказала. Нехорошо с ней обошлись, так я тут кое-что для нее собрала. Она ведь и Аиду у меня принимала, и Эвелин, и Ину, когда я тут жила, – сколько лет уж прошло. И твоих малюток принимала. Ну, я и прошлась по людям, рассказала, как с ней поступили, вот и насобирали мы немножко.
– Ты теперь до нее не достучишься. Говорят, заперлась в своей хибарке и носа не кажет.
Марта с трудом поднялась со стула, поставила девочку на пол.
– Посмотрим. Все равно пойду схожу, а то не по-людски как-то.
– Обедать к нам приходи. Том тебя в Ковентри отвезет, сама знаешь. Да, подожди-ка.
Юна протянула руку и взяла с полки коробку из-под печенья. Там лежали ее сбережения. Она сняла крышку, достала деньги.
– Возьми, от меня старушке передай. Так ее жалко.
Марта во второй раз дернула за медное кольцо дверного молотка, отлитого в виде заячьей головы. Где-то в глубине дома глухо и жалобно затявкала собачонка, но никто не подошел. Марта отступила от двери и окинула взглядом дом.
Вид у него был почти нежилой. Красная краска на двери отстала, обнажив несокрушимый толстый темно-зеленый слой, нанесенный, наверное, пару столетий тому назад. Водосточный желоб над дверью протекал, отчего на серых стенах образовались полосы и темные пятна ржавчины. На самом углу дома вплотную к стене стояла полная до краев бочка с дождевой водой. Деревянные оконные рамы прогнили и потрескались. Древние стекла в маленьких проемах были чисты, но внутри не было ничего видно из-за задернутых занавесок.
Марта постучалась еще, на этот раз с силой.
– Эй, Энни, покажись-ка, девушка! – Марта была старше Энни-Тряпичницы на два года.
– Отцепитесь от меня!
– А вот и не отцеплюсь. Ну-ка, открывай.
– Кто там?
– Как это кто? Марта Вайн в гости к тебе пришла, а ты старуху на порог не пускаешь. Ей-богу, Энни, нехорошо.
– Знать тебя не знаю. Отцепись.
– Ты у меня троих принимала и двойню у Олив, дочки моей. Так что не притворяйся, что меня не знаешь. А то разозлюсь – тогда пеняй на себя. Обидно мне тут за дверью торчать. Слышишь, Энни? Я-то до сих пор хорошего о тебе мнения была.
По голосу Марты было слышно, что она уже сердится, и старушка в доме, должно быть, это почувствовала. Что-то в словах Марты – может быть, скрытая угроза – в ней отозвалось. Послышался стук отодвигаемого засова, потом еще одного. Дверь приоткрылась.
Едва слышным, скорбным голосом Энни попыталась изобразить вызов:
– Ничего я никому не должна – и тебе тоже.
– А кто говорит, что должна?
– Зачем тогда пришла?
– Помощь твоя мне нужна, Энни.
– Никому моя помощь не нужна больше. И сама я никому не нужна…
– Так, хватит! Сейчас же перестань себя жалеть. С тобой обошлись подло, но я пришла поблагодарить тебя и хочу, чтоб ты мне немного помогла. Так что хорош хандрить, и для начала скажи, что ты меня знаешь.
Энни еще чуть-чуть приоткрыла дверь, всмотрелась в Марту и опустила глаза.
– Я тебя знаю, да.
– Тогда ты знаешь, что я тебе плохого не сделаю, и впустишь меня.
Войдя в комнату, Марта сняла шляпу и, не дожидаясь приглашения, села. Энни, еще больше сгорбившаяся и скрючившаяся с тех пор, как ее в последний раз видела Марта, невольно засуетилась – гостей ведь надо угощать. Извлекла из буфета щербатые чайные чашки и блюдца, выложила на стол буханку хлеба и выставила банку варенья. Марта осмотрелась. В избе было не прибрано и уныло, но Марта подумала, что вряд ли тут было намного опрятнее и веселее до невзгод, постигших Энни. По углам валялись кучи тряпья, но у очага было подметено, горшки, котелки и кастрюли были вымыты и расставлены рядами. С потолочных балок свисали сушившиеся и уже высушенные пучки трав и веток. Полки были заставлены старинными глиняными кувшинами и стеклянными банками.
Ни печки, ни плиты в доме не было, лишь котелок висел на поворачивающемся крюке над догорающими в очаге дровами. Марте вспомнился дом, в котором выросла она.
– Воды нужно, Энни. Пойду принесу.
Не дожидаясь ответа, Марта подхватила котелок и отправилась с ним на задний двор – она знала, там должен быть водяной насос. Она накачала в котелок воды и, вернувшись, повесила его и повернула крюк. Скоро котелок уютно засопел над слабым огнем.
Энни усердно распилила буханку черствого хлеба и села напротив Марты дожидаться, когда закипит вода.
– Хочешь знать, скольких я приняла? – сердито сказала она.
– Скольких? – спросила Марта.
– Я отмечала. С самого первого. Черточки ставила в тетрадке.
Энни встала, порылась в ящике стола, вынула видавшую виды тетрадь, раскрыла и показала гостье.
– Писать-то я не умею, так что имен тут нету, заместо этого я ставила мальчишкам черточки, а девчонкам галочки. Считаю их. Горжусь я ими, Марта Вайн, пускай даже накажут меня за эту гордыньку. Своих-то у меня, видишь, не было, отродясь не было, так я этих малюток считаю. Птенчиков моих. Слушай, знаешь, сколько их?
– Не томи.
– Вот это первый, глянь, уж больше чем сорок лет тому. Когда трудный случай бывал, так меня аж за тридцать миль звали. А вот последний. Тыща двести двадцать девять душ. А тут вот черным отмечены те, что померли у меня. Малютки. Таких отметок мало совсем. Я по ним плакала. Не слезами, а в сердце, Марта Вайн. И вот, на тебе, говорят мне – ни на что, мол, ты не годная.
– Бедная ты моя.
При этих словах уставшая сердиться и ругаться, вконец измученная Энни разразилась слезами. Марта, хоть и не стала к ней подходить, решив переждать, сама поднесла к глазам платок. Когда молоденькая женщина плачет – это еще ничего, подумала Марта, а вот старушка… Тяжело это видеть.
Когда Энни вытерла слезы, Марта сказала:
– Слушай, Энни, ну его, чай, а покрепче у тебя ничего нет?
Хлюпая носом, Энни встала и вынула из скрипучего буфета бутылку чего-то темного. Поставив два пыльных бокала, она плеснула в них по чуть-чуть.
– Терновый джин? – спросила Марта, попробовав. – Хороший. Сама делала?
– Ага.
– Энни, с тобой плохо обошлись. Это факт. Но не переживай ты так. Все нынче меняется, все. Ты в Ковентри была? Видала, как город изменился?
– Нет, как разбомбили, ни разу не была.
– Совсем другой город. Все поменялось. Кругом автобусы, машины. Телевидение. Ребятишки такого теперь понахватались – кто хорошего, кто плохого. Тут уж не до нас с тобой, Энни, есть дела и поважней.
– Поважней? Да у меня хлеб мой отняли! Пособие, говорят, дадут – на кой мне ихнее пособие, мне бы тетрадочку свою дальше заполнять, вот что, Марта. Это мое дело.
– А что там в церкви стряслось?
– Ерунда какая-то. Я там подрабатывала, убиралась, пятнадцать лет уже. И тут приходит этот новый викарий – я ему не понравилась, видите ли, да он-то мне тоже не шибко глянулся. И вот, говорит, я, дескать, стащила там чего-то в церкви. Да нужен мне этот колокол и доска золотая! Там, конечно, гроши платили, и бог-то бы с ними, коли мне бы настоящую мою работу снова разрешили. А они говорят: новые правила, новые правила. Какие еще новые правила? Я что, руки, что ли, не умею вымыть?
Марта положила на стол конверт с деньгами.
– Вот, возьми, хоть что-то. Я тут поговорила с людьми – ты многим помогла, и все готовы тебе помочь. Тут немного, но все-таки.
– Не надо мне милостыни. Не возьму я.
– Энни, это не милостыня. Люди тебя помнят и ценят. Все говорят – по-скотски с тобой поступили. Там и от меня немножко есть.
– За что это? – Энни рада была перемене темы.
– Хочу тебя попросить кое о чем. Только не рассказывай никому. Я знаю, ты не проговоришься.
– Да я и не вижу никого. Ну, так что же за дельце-то?
– Энни, мне больше не к кому обратиться. Плесни-ка мне еще джину, сейчас расскажу.
26
Рита дремала у камина. Угольки уже едва тлели. Рита еще не совсем уснула, но уже и не бодрствовала, когда в дверь постучали. Сначала было не пошевелиться, тело будто сковало, а грудь сдавило. Но вот постучали еще, на этот раз громче, и она вышла из оцепенения.
Должно быть, Уильям, подумала она. Кто еще явится к ней вот так, как снег на голову? Сквозь круглое матовое стекло с морозным узором она увидела – кто-то стоит на пороге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37