https://wodolei.ru/catalog/dushevie_dveri/steklyannye/
Ниже на камне высечены плохо сочетающиеся греко-латинские слова: «Et in Arcadia ego» .
– Кто она была?
– Бернадетта Дюшан. Писательница, жившая в то время, когда женщине, выбравшей для себя писательское ремесло, часто приходилось туго. Умерла более сотни лет назад в бедности тридцати трех лет от роду. Так случилось, что она потеряла возможность публиковаться. То ли помешалась, то ли в ней еще раньше гнездилась душевная болезнь, но, как бы там ни было, она попала в приют для умалишенных, где и скончалась. Тогда современники решили, что эта женщина была гениальной. Группа богатых парижских писателей собрала деньги на этот памятник. Затем они снова забыли о ней.
– Ты ее «удочерил»?
– В известном смысле. Я пытаюсь добиться переиздания ее сочинений. Она была сексуальной революционеркой. Кроме того, она утверждала, что любой из нас одновременно живет несколькими жизнями, причем каждая жизнь не знает о существовании другой. Как ты думаешь, это сумасшествие?
– Нет.
– Ошибаешься. – Он слегка улыбнулся. – Конечно, это сумасшествие. Она была поврежденным в уме человеком. Вот почему я так люблю ее. Ущербные люди самые прекрасные. Они улетают так далеко, а падают еще дальше. Они падают, сгорая.
Поднявшись на три ступеньки мраморного надгробия, она проходит между коринфскими колоннами, поддерживающими крышу. Сварные железные ворота давно открыты нараспашку. Можно пройти под мраморный свод и коснуться гробницы, постучать по холодному надгробному камню. Коричневый жук скрывается в трещине на углу каменной могилы. Она чувствует присутствие Грегори за спиной и не может понять, зачем он ее сюда привел. Поворачивается к нему. Его дыхание становится прерывистым.
– Поэтому и я тебе нравлюсь? Я падаю? Или сгораю?
Вместо ответа Грегори прижимает ее к задней стене портика, грубо целует, не давая отвести рот, как будто желая раздавить ее губы. Она всматривается в его глаза. Он тянется рукой вниз, поднимает подол юбки, одной рукой прижимает его к ее груди, а другой шарит у нее в нижнем белье. Не отпуская ее, стягивает вниз чулки и трусики. Вечерний воздух холодит кожу. Раздев ее, он нагибается, сдергивая перепутавшееся белье к зашнурованным сапожкам. Достав нож, вспарывает нейлон и хлопок. Его губы вжимаются в подъем сапожка. Она чувствует, как горячий язык движется вверх по ноге, как останавливается и вздрагивает под коленом, а потом перемещается вверх стремительными бросками – словно язычок пламени по гладкой коже внутренней стороны бедра, – прежде чем достигает самого сокровенного места.
Трепеща под неистовством атаки, она пребывает между шоком и растерянностью, желанием дать отпор и ошеломлением. Она цепляется за его волосы, выпускает их, пытается оттолкнуться от каменной стены. Вновь задрав подол юбки, он прижимает ее спиной к холодному мрамору и, просунув согнутую в локте руку ей под колено, высоко поднимает ее ногу. Возникает нелепая заминка с брюками; она помогает ему, высвобождая рукой его пылающий жаром член. Он приподнимает ее и толчком входит внутрь.
Она сухая, и это вызывает боль. Неистовство некоторое время не ослабевает, но затем изнеможение заставляет его остановиться перед самым финалом. Они притулились друг к другу в сумерках. Она молчит, удерживая его, ожидая продолжения. Шокирующий душок их соития смешивается с запахами земли, гниющей листвы, разрушающегося камня. Внезапно Грегори отстраняется, оправляет одежду, стремглав убегает.
Семеня вслед за ним, она тихо зовет его в темноте кладбища:
– Грегори! Грегори, ответь мне. Ты должен со мной поговорить.
Вернувшись в квартиру, она упорно стучит в его дверь. Он заперся в комнате и не желает разговаривать. Она чувствует, как он, стоя по ту сторону двери, давит на деревянную панель; она ощущает через дверь запах его дыхания.
В бешенстве она оставляет его. Наполняет ванну и запирает дверь туалетной комнаты. В горячей, благоуханной воде, с порозовевшей кожей и волосами, увлажненными поднимающимся паром, от которого запотевает зеркало, она снова думает о золотистом и зеленом свете. Световые копья пронзают туман. Зеленый и золотой свет расщепляется на длинные тонкие колонны, дрожащие, стройные, слегка волнующиеся, как будто от легкого ветерка. Игра света напоминает зеленую листву, расшитую блестками солнечного сияния, и золотые слитки кукурузных початков. Она – в глубине поля, густо заросшего высокой кукурузой. Ну вот же, вот. В глубине кукурузного поля, ушедшая навеки.
27
У Рейчел хватало забот: приходилось беспокоиться о каждом. Последние несколько дней она широко раскрытыми глазами наблюдала за событиями, которые вершились в доме. Час за часом сильнее давила лежащая на душе тяжесть, словно внутри у нее назревали нарывы, раздуваясь до размеров футбольного мяча, – по одному на каждого обитателя дома. И теперь, когда Джеймс отправился бродяжничать, она начала вскрывать гнойники своих мрачных предчувствий с помощью ланцета совести.
Ее, как и всех остальных, удивило его исчезновение, но, когда Сабина объявила, что он прихватил с собой паспорт и кредитные карточки, стало ясно, что его поступок является логическим завершением предыдущих событий. В период их романа он часто говорил о своей готовности оставить Сабину и девочек – слишком часто, чтобы Рейчел приняла это всерьез, – и то, что она никогда не просила его об этом и не поощряла к столь решительным действиям, по-видимому, раздражало его. Принято считать, что женщины вечно пристают к своим любовникам с требованием оставить жен ради более высокой формы любви. Однако Рейчел не нужно было вглядываться в магический кристалл или гадать на кофейной гуще, чтобы увидеть: если Джеймс когда-нибудь и решится на развод, то вовсе не для того, чтобы обзавестись другой женой а для того, чтобы обрести другую жизнь. Что касается Рейчел, то она вовсе не принадлежала к тому типу стандартных любовниц (как считала она сама), которые просто хотят получить то, чего получить не могут. Ее интересовал жизненный опыт Джеймса, а не будущая жизнь с ним. Она им восторгалась, привязалась к нему, ей нравился его запах, но и только. Всего лишь этой крупицей его Сущности хотела она завладеть. Коллекционирование марок другой страны само по себе еще не означает, что вы жаждете сорваться с места и переселиться в эту страну.
Это раздражало Джеймса только постольку, поскольку Рейчел отказывалась соответствовать стереотипу поведения любовницы. Предполагалось, что она должна ждать его у себя в квартире в районе Пимлико , куда он сможет заскочить, если выпадет удачный момент, тогда как ей оставалось ждать и мерить шагами печальный остров самопожертвования.
Итак, тому периоду, в течение которого Рейчел играла роль метрессы, она присвоила название «Джек Воллокс» . По зрелом размышлении она пришла к выводу, что больше всего Джеймса раздражал вовсе не ее отказ изображать примерную содержанку и становиться в позу трагической жертвы. Его коробило то, что она не придерживается некоего сценария, который вынашивал он сам. Ее позиция оставляла у него на лице такое же выражение, какое появлялось, когда за столом открывали не то вино или когда в бутылку проскакивала пробка.
Теперь, когда Джеймс зашнуровал ботинки и ушел, Рейчел стало ясно, откуда все взялось. Отпуск шел не по плану. Было слишком много пересекающихся течений, и команда корабля не вызывала доверия. Джесси увлеченно сверлила в корпусе дырки ниже ватерлинии, Сабина неразборчиво ворчала на камбузе, а Мэтт нервно вышагивал по палубе, строя экзотические планы. Будучи капитаном корабля, на борту которого назревал мятеж, Джеймс принял решение выброситься за борт. Но признавал в нем капитана только он сам. До сих пор Сабина просто мрачно колдовала у плиты, но, принимая во внимание возможный взрыв ее неуправляемых темных страстей (с разделочным ножом в руках), остерегаться следовало бы самой Рейчел. Сабина взяла себе за правило в эти последние несколько дней неотрывно наблюдать за нею, даже не пытаясь как-либо замаскировать свой странный взгляд. Крисси предупреждала, что Сабина во всеуслышание высказывалась по поводу любовной связи, хотя, как добавляла Крисси, ей известно, что Рейчел совсем не возражает против открытого обсуждения этой темы.
Рейчел была готова к противостоянию. Опыт коммунального житья приучил ее трезво оценивать не столь уж разнообразные образцы человеческого поведения, и она чувствовала, что развязка может наступить в любой день. Сабина, похоже, выжидала подходящего момента, однако уход Джеймса и выкрутасы Джесси, которые становились все более непредсказуемыми, давали достаточно поводов для беспокойства. Но Рейчел была настороже и решила, что если Сабина напрямик спросит ее об отношениях с Джеймсом, то она тоже не станет вилять и оправдываться. Несмотря на приказ Джеймса ни в чем не сознаваться, она чувствовала себя в долгу перед Сабиной и, кроме того, сама была не столь уж склонной к обману. Следовало также не упускать из виду Мэтта, и, если Рейчел не допустила серьезной ошибки, он мог вмешаться и удержать Сабину от ложных шагов. Она видела, что крохотная искра, проскакивающая между этими двумя, становится ярче и постепенно увеличивается. Рейчел интересовало, насколько они сами отдавали себе отчет в собственных чувствах, и она удивлялась тому, каким затаенным было это взаимное влечение. Себя она рассматривала в данном случае как беспристрастного наблюдателя. Она примечала, как это происходит с другими людьми, и иногда наблюдала как бы со стороны, как это случается с ней самой.
Пока признаки были еле ощутимыми. Сабина совершенно явно светлела всякий раз, как Мэтт уделял ей внимание, и не заметить это было невозможно. А Мэтт, решила Рейчел, был из числа тех мужчин, которым самой судьбой суждено бескорыстно, в романтическом ореоле, помогать женщинам в беде. Его врожденное расположение к слабому полу придавало ему силы. Его тянуло к женщинам, привязанным к железнодорожным рельсам, или оказавшимся в горящем здании, или же к тем несчастным, которых бьет о скалы прибой. Он был жертвой синдрома Андромеды, и Сабине оставалось только поднять руки и звякнуть своими золотыми цепями.
По сути, это должно было бы стать освобождением для них обоих, освобождением, вызывающим улыбку. Но Рейчел беспокоило, что сюда примешивается одно из самых темных человеческих чувств – месть. Мэтт хотел получить свой фунт мяса. Он знал, что случилось в агентстве. Однажды, когда Мэтт явно добился успеха, доказав тем самым, что, несмотря на проколы в прошлом, он может достигнуть поставленной цели, Джеймс, предпочитавший, чтобы его друг остался в роли потерпевшего, внезапно извлек секатор. И все это – из-за вульгарной сексуальной ревности.
Обладая острой интуицией, Рейчел была убеждена, что Мэтт хорошо представляет, как мог бы насладиться реваншем. Она знала также, что Сабина может утолить свою жажду мести точно таким же способом. Хотя подобные тонкости, казалось бы, и не должны были касаться Рейчел, тем не менее это вызывало в ней беспокойство. Она могла кому угодно простить любовную связь, если та возникала в результате испепеляющей страсти, безудержного желания, подобного приступу тропической лихорадки, или даже биологического инстинкта продолжения рода, руководящего поступками некоторых людей; но сейчас наблюдались все опасные признаки того, что эта связь возникала лишь в качестве удобного орудия, которым можно ранить еще кого-нибудь, а это – даже если человек заслужил такую расправу, – по убеждениям Рейчел, было недопустимо. Вроде злоупотребления силами природы. Тут уж напрашивалась аналогия с выбросами в море радиоактивных отходов или с коптящими небо факелами горящих нефтяных скважин, оставляемых отступающими армиями. Каждый оказавшийся рядом человек должен будет страдать от последствий этой ссоры.
По мнению Рейчел, только Крисси могла не замечать происходящего. Крисси была загадочным существом. На мятежном корабле Джеймса она занимала место на марсовой площадке и отказывалась спуститься вниз. Крисси всегда казалась человеком как бы не от мира сего, человеком, глаза которого наполовину заняты событиями другого мира. В действительности все, что касалось Крисси, вызывало у Рейчел массу вопросов. Если жена Мэтта и походила иногда на маленькую девочку, играющую на солнце, то отбрасывала она длинную тень. Крисси как бы всматривалась в себя пристальным взглядом, изучая некие внутренние блики и отзвуки, недоступные посторонним. Рейчел была не способна прозондировать ее. Правда заключалась в том, что рядом с Крисси она никогда не чувствовала себя уютно.
Вокруг той существовала слегка нездоровая аура. Безусловно, этот запашок сладострастия, исходивший от Крисси, гарантированно мог разъярить любую женщину, оказавшуюся поблизости. Но в данном случае дело было в другом. Крисси обладала опасной притягательной способностью, которая возбуждала у Рейчел сильнейшее беспокойство, стоило ей увидеть, как Крисси толкует с Джесси. Это было смешно, но она ощущала нервную дрожь собственника в отношении Джесси, как будто та была ее дочерью. Крисси так была погружена в свой внутренний мир, что нередко пренебрегала определенными обязательствами. Она была неосторожна и разговорах, небрежна в собственных высказываниях, невнимательна с девочкой.
А Джесси именно сейчас нуждалась в особенно мягком обращении. Постороннее влияние в ее возрасте могло принести либо безусловную пользу, либо вред. Ей не повезло. Почему? Потому что не получилась семейная жизнь у ее родителей. Незачем было прибегать к услугам психиатра с Харли-стрит, чтобы это понять. Рейчел хотела бы знать, когда началось это отчуждение, кто положил начало этой беде: отец, одержимый жаждой лидерства, или ее невыразимо сдержанная мать.
Рейчел не встречалась с Сабиной до того, как послала ей к юбилею кактус. Если бы они тогда были знакомы, она, несомненно, отправила бы Сабине кактус размером побольше, с инструкцией и тюбиком смазки «KY».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Кто она была?
– Бернадетта Дюшан. Писательница, жившая в то время, когда женщине, выбравшей для себя писательское ремесло, часто приходилось туго. Умерла более сотни лет назад в бедности тридцати трех лет от роду. Так случилось, что она потеряла возможность публиковаться. То ли помешалась, то ли в ней еще раньше гнездилась душевная болезнь, но, как бы там ни было, она попала в приют для умалишенных, где и скончалась. Тогда современники решили, что эта женщина была гениальной. Группа богатых парижских писателей собрала деньги на этот памятник. Затем они снова забыли о ней.
– Ты ее «удочерил»?
– В известном смысле. Я пытаюсь добиться переиздания ее сочинений. Она была сексуальной революционеркой. Кроме того, она утверждала, что любой из нас одновременно живет несколькими жизнями, причем каждая жизнь не знает о существовании другой. Как ты думаешь, это сумасшествие?
– Нет.
– Ошибаешься. – Он слегка улыбнулся. – Конечно, это сумасшествие. Она была поврежденным в уме человеком. Вот почему я так люблю ее. Ущербные люди самые прекрасные. Они улетают так далеко, а падают еще дальше. Они падают, сгорая.
Поднявшись на три ступеньки мраморного надгробия, она проходит между коринфскими колоннами, поддерживающими крышу. Сварные железные ворота давно открыты нараспашку. Можно пройти под мраморный свод и коснуться гробницы, постучать по холодному надгробному камню. Коричневый жук скрывается в трещине на углу каменной могилы. Она чувствует присутствие Грегори за спиной и не может понять, зачем он ее сюда привел. Поворачивается к нему. Его дыхание становится прерывистым.
– Поэтому и я тебе нравлюсь? Я падаю? Или сгораю?
Вместо ответа Грегори прижимает ее к задней стене портика, грубо целует, не давая отвести рот, как будто желая раздавить ее губы. Она всматривается в его глаза. Он тянется рукой вниз, поднимает подол юбки, одной рукой прижимает его к ее груди, а другой шарит у нее в нижнем белье. Не отпуская ее, стягивает вниз чулки и трусики. Вечерний воздух холодит кожу. Раздев ее, он нагибается, сдергивая перепутавшееся белье к зашнурованным сапожкам. Достав нож, вспарывает нейлон и хлопок. Его губы вжимаются в подъем сапожка. Она чувствует, как горячий язык движется вверх по ноге, как останавливается и вздрагивает под коленом, а потом перемещается вверх стремительными бросками – словно язычок пламени по гладкой коже внутренней стороны бедра, – прежде чем достигает самого сокровенного места.
Трепеща под неистовством атаки, она пребывает между шоком и растерянностью, желанием дать отпор и ошеломлением. Она цепляется за его волосы, выпускает их, пытается оттолкнуться от каменной стены. Вновь задрав подол юбки, он прижимает ее спиной к холодному мрамору и, просунув согнутую в локте руку ей под колено, высоко поднимает ее ногу. Возникает нелепая заминка с брюками; она помогает ему, высвобождая рукой его пылающий жаром член. Он приподнимает ее и толчком входит внутрь.
Она сухая, и это вызывает боль. Неистовство некоторое время не ослабевает, но затем изнеможение заставляет его остановиться перед самым финалом. Они притулились друг к другу в сумерках. Она молчит, удерживая его, ожидая продолжения. Шокирующий душок их соития смешивается с запахами земли, гниющей листвы, разрушающегося камня. Внезапно Грегори отстраняется, оправляет одежду, стремглав убегает.
Семеня вслед за ним, она тихо зовет его в темноте кладбища:
– Грегори! Грегори, ответь мне. Ты должен со мной поговорить.
Вернувшись в квартиру, она упорно стучит в его дверь. Он заперся в комнате и не желает разговаривать. Она чувствует, как он, стоя по ту сторону двери, давит на деревянную панель; она ощущает через дверь запах его дыхания.
В бешенстве она оставляет его. Наполняет ванну и запирает дверь туалетной комнаты. В горячей, благоуханной воде, с порозовевшей кожей и волосами, увлажненными поднимающимся паром, от которого запотевает зеркало, она снова думает о золотистом и зеленом свете. Световые копья пронзают туман. Зеленый и золотой свет расщепляется на длинные тонкие колонны, дрожащие, стройные, слегка волнующиеся, как будто от легкого ветерка. Игра света напоминает зеленую листву, расшитую блестками солнечного сияния, и золотые слитки кукурузных початков. Она – в глубине поля, густо заросшего высокой кукурузой. Ну вот же, вот. В глубине кукурузного поля, ушедшая навеки.
27
У Рейчел хватало забот: приходилось беспокоиться о каждом. Последние несколько дней она широко раскрытыми глазами наблюдала за событиями, которые вершились в доме. Час за часом сильнее давила лежащая на душе тяжесть, словно внутри у нее назревали нарывы, раздуваясь до размеров футбольного мяча, – по одному на каждого обитателя дома. И теперь, когда Джеймс отправился бродяжничать, она начала вскрывать гнойники своих мрачных предчувствий с помощью ланцета совести.
Ее, как и всех остальных, удивило его исчезновение, но, когда Сабина объявила, что он прихватил с собой паспорт и кредитные карточки, стало ясно, что его поступок является логическим завершением предыдущих событий. В период их романа он часто говорил о своей готовности оставить Сабину и девочек – слишком часто, чтобы Рейчел приняла это всерьез, – и то, что она никогда не просила его об этом и не поощряла к столь решительным действиям, по-видимому, раздражало его. Принято считать, что женщины вечно пристают к своим любовникам с требованием оставить жен ради более высокой формы любви. Однако Рейчел не нужно было вглядываться в магический кристалл или гадать на кофейной гуще, чтобы увидеть: если Джеймс когда-нибудь и решится на развод, то вовсе не для того, чтобы обзавестись другой женой а для того, чтобы обрести другую жизнь. Что касается Рейчел, то она вовсе не принадлежала к тому типу стандартных любовниц (как считала она сама), которые просто хотят получить то, чего получить не могут. Ее интересовал жизненный опыт Джеймса, а не будущая жизнь с ним. Она им восторгалась, привязалась к нему, ей нравился его запах, но и только. Всего лишь этой крупицей его Сущности хотела она завладеть. Коллекционирование марок другой страны само по себе еще не означает, что вы жаждете сорваться с места и переселиться в эту страну.
Это раздражало Джеймса только постольку, поскольку Рейчел отказывалась соответствовать стереотипу поведения любовницы. Предполагалось, что она должна ждать его у себя в квартире в районе Пимлико , куда он сможет заскочить, если выпадет удачный момент, тогда как ей оставалось ждать и мерить шагами печальный остров самопожертвования.
Итак, тому периоду, в течение которого Рейчел играла роль метрессы, она присвоила название «Джек Воллокс» . По зрелом размышлении она пришла к выводу, что больше всего Джеймса раздражал вовсе не ее отказ изображать примерную содержанку и становиться в позу трагической жертвы. Его коробило то, что она не придерживается некоего сценария, который вынашивал он сам. Ее позиция оставляла у него на лице такое же выражение, какое появлялось, когда за столом открывали не то вино или когда в бутылку проскакивала пробка.
Теперь, когда Джеймс зашнуровал ботинки и ушел, Рейчел стало ясно, откуда все взялось. Отпуск шел не по плану. Было слишком много пересекающихся течений, и команда корабля не вызывала доверия. Джесси увлеченно сверлила в корпусе дырки ниже ватерлинии, Сабина неразборчиво ворчала на камбузе, а Мэтт нервно вышагивал по палубе, строя экзотические планы. Будучи капитаном корабля, на борту которого назревал мятеж, Джеймс принял решение выброситься за борт. Но признавал в нем капитана только он сам. До сих пор Сабина просто мрачно колдовала у плиты, но, принимая во внимание возможный взрыв ее неуправляемых темных страстей (с разделочным ножом в руках), остерегаться следовало бы самой Рейчел. Сабина взяла себе за правило в эти последние несколько дней неотрывно наблюдать за нею, даже не пытаясь как-либо замаскировать свой странный взгляд. Крисси предупреждала, что Сабина во всеуслышание высказывалась по поводу любовной связи, хотя, как добавляла Крисси, ей известно, что Рейчел совсем не возражает против открытого обсуждения этой темы.
Рейчел была готова к противостоянию. Опыт коммунального житья приучил ее трезво оценивать не столь уж разнообразные образцы человеческого поведения, и она чувствовала, что развязка может наступить в любой день. Сабина, похоже, выжидала подходящего момента, однако уход Джеймса и выкрутасы Джесси, которые становились все более непредсказуемыми, давали достаточно поводов для беспокойства. Но Рейчел была настороже и решила, что если Сабина напрямик спросит ее об отношениях с Джеймсом, то она тоже не станет вилять и оправдываться. Несмотря на приказ Джеймса ни в чем не сознаваться, она чувствовала себя в долгу перед Сабиной и, кроме того, сама была не столь уж склонной к обману. Следовало также не упускать из виду Мэтта, и, если Рейчел не допустила серьезной ошибки, он мог вмешаться и удержать Сабину от ложных шагов. Она видела, что крохотная искра, проскакивающая между этими двумя, становится ярче и постепенно увеличивается. Рейчел интересовало, насколько они сами отдавали себе отчет в собственных чувствах, и она удивлялась тому, каким затаенным было это взаимное влечение. Себя она рассматривала в данном случае как беспристрастного наблюдателя. Она примечала, как это происходит с другими людьми, и иногда наблюдала как бы со стороны, как это случается с ней самой.
Пока признаки были еле ощутимыми. Сабина совершенно явно светлела всякий раз, как Мэтт уделял ей внимание, и не заметить это было невозможно. А Мэтт, решила Рейчел, был из числа тех мужчин, которым самой судьбой суждено бескорыстно, в романтическом ореоле, помогать женщинам в беде. Его врожденное расположение к слабому полу придавало ему силы. Его тянуло к женщинам, привязанным к железнодорожным рельсам, или оказавшимся в горящем здании, или же к тем несчастным, которых бьет о скалы прибой. Он был жертвой синдрома Андромеды, и Сабине оставалось только поднять руки и звякнуть своими золотыми цепями.
По сути, это должно было бы стать освобождением для них обоих, освобождением, вызывающим улыбку. Но Рейчел беспокоило, что сюда примешивается одно из самых темных человеческих чувств – месть. Мэтт хотел получить свой фунт мяса. Он знал, что случилось в агентстве. Однажды, когда Мэтт явно добился успеха, доказав тем самым, что, несмотря на проколы в прошлом, он может достигнуть поставленной цели, Джеймс, предпочитавший, чтобы его друг остался в роли потерпевшего, внезапно извлек секатор. И все это – из-за вульгарной сексуальной ревности.
Обладая острой интуицией, Рейчел была убеждена, что Мэтт хорошо представляет, как мог бы насладиться реваншем. Она знала также, что Сабина может утолить свою жажду мести точно таким же способом. Хотя подобные тонкости, казалось бы, и не должны были касаться Рейчел, тем не менее это вызывало в ней беспокойство. Она могла кому угодно простить любовную связь, если та возникала в результате испепеляющей страсти, безудержного желания, подобного приступу тропической лихорадки, или даже биологического инстинкта продолжения рода, руководящего поступками некоторых людей; но сейчас наблюдались все опасные признаки того, что эта связь возникала лишь в качестве удобного орудия, которым можно ранить еще кого-нибудь, а это – даже если человек заслужил такую расправу, – по убеждениям Рейчел, было недопустимо. Вроде злоупотребления силами природы. Тут уж напрашивалась аналогия с выбросами в море радиоактивных отходов или с коптящими небо факелами горящих нефтяных скважин, оставляемых отступающими армиями. Каждый оказавшийся рядом человек должен будет страдать от последствий этой ссоры.
По мнению Рейчел, только Крисси могла не замечать происходящего. Крисси была загадочным существом. На мятежном корабле Джеймса она занимала место на марсовой площадке и отказывалась спуститься вниз. Крисси всегда казалась человеком как бы не от мира сего, человеком, глаза которого наполовину заняты событиями другого мира. В действительности все, что касалось Крисси, вызывало у Рейчел массу вопросов. Если жена Мэтта и походила иногда на маленькую девочку, играющую на солнце, то отбрасывала она длинную тень. Крисси как бы всматривалась в себя пристальным взглядом, изучая некие внутренние блики и отзвуки, недоступные посторонним. Рейчел была не способна прозондировать ее. Правда заключалась в том, что рядом с Крисси она никогда не чувствовала себя уютно.
Вокруг той существовала слегка нездоровая аура. Безусловно, этот запашок сладострастия, исходивший от Крисси, гарантированно мог разъярить любую женщину, оказавшуюся поблизости. Но в данном случае дело было в другом. Крисси обладала опасной притягательной способностью, которая возбуждала у Рейчел сильнейшее беспокойство, стоило ей увидеть, как Крисси толкует с Джесси. Это было смешно, но она ощущала нервную дрожь собственника в отношении Джесси, как будто та была ее дочерью. Крисси так была погружена в свой внутренний мир, что нередко пренебрегала определенными обязательствами. Она была неосторожна и разговорах, небрежна в собственных высказываниях, невнимательна с девочкой.
А Джесси именно сейчас нуждалась в особенно мягком обращении. Постороннее влияние в ее возрасте могло принести либо безусловную пользу, либо вред. Ей не повезло. Почему? Потому что не получилась семейная жизнь у ее родителей. Незачем было прибегать к услугам психиатра с Харли-стрит, чтобы это понять. Рейчел хотела бы знать, когда началось это отчуждение, кто положил начало этой беде: отец, одержимый жаждой лидерства, или ее невыразимо сдержанная мать.
Рейчел не встречалась с Сабиной до того, как послала ей к юбилею кактус. Если бы они тогда были знакомы, она, несомненно, отправила бы Сабине кактус размером побольше, с инструкцией и тюбиком смазки «KY».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37