«Должность такая, – объяснял полковнику Лизандро, – президент обязан свято блюсти устав Академии, в соответствии с которым ему до выборов нельзя поддерживать того или иного кандидата. Не смотри, что он так сдержан и молчалив, – президент в очень любопытной форме всегда дает понять, кому будет отдан его голос. Всех претендентов он приглашает на утро и угощает чашечкой кофе, а того, за кого проголосует, зовёт на ужин».
Персио Менезес, ученый с мировым именем, ученик Мари и Пьера Кюри, сотрудник Эйнштейна по Принстону, профессор астрономии и теоретической механики, член Института Радия, почетный доктор Сорбонны, в свободное время пишущий сюрреалистические стихи, тоже ещё не назначил даты визита. «Это зависит от того, как он себя чувствует», – не растерялся Лизандро. Менезес, неизлечимо больной раком, живёт только на болеутоляющих; дозы морфия всё увеличиваются. Он уже несколько месяцев не появлялся в Академии и принимает только самых близких друзей. Почему же тогда он принял генерала? «Потому, – растолковывал полковнику Лизандро, – что Морейра выше чином и первым попросил принять его, а знаменитый ученый очень щепетилен в вопросах этикета. Он примет тебя, милый Агналдо, как только ему полегчает, это его собственные слова: вчера я наконец дозвонился к нему, прося назначить день и час. Еще он прибавил одну фразу, которая ясно указывает, что Персио уже сделал выбор: „Я во что бы то ни стало приму полковника“.
Полковник Перейра не сомневался в победе, но чувствовал себя так, словно его вывернули наизнанку. Подвохи, ловушки, обманы, двусмысленности, разочарования, неудачи безмерно утомили его. Если бы он не жаждал так страстно – а теперь, когда выборы превратились в настоящее сражение, эта страсть стала еще сильней – звания академика, шитого золотом мундира, бессмертия, то сдался бы. Плюнул на это дело. Полковник потерял душевное равновесие, полковник смертельно устал, нервы полковника натянуты как струны.
…Арестованным и задержанным солоно приходилось в эти дни. Полковник Перейра отыгрывался на них за гнусное поведение тех академиков, что предпочли ему это ничтожество, за их иронию, насмешки, ледяной тон и едва скрываемое отвращение. Он вымещал на арестованных и задержанных свою ненависть к тем, кто лицемерно поздравлял его с очевидной победой, а сам затаивался и выжидал, заставляя полковника мучиться неизвестностью, теряться в догадках, шалеть от нескончаемого пустопорожнего красноречия… Полковник стучит кулаком по столу, кричит, бранится, угрожает, отдает беспощадные приказы своим подручным – небо с овчинку кажется в эти дни арестованным и задержанным.

СУПРУГИ ЛЕЙТЕ (И ИХ ДОЧЬ)

– Чем ты так озабочен, Лизандро? Что с тобой? – В мягком, ласкающем слух голосе доны Мариусии слышится нежное недоумение.
Познакомившись с супругой академика Лейте, многие удивленно задают себе вопрос: как? неужели эта стройная, всё ещё привлекательная женщина, всегда весёлая и приветливая, красиво причесанная и в меру подкрашенная – жена толстого, потного, небрежно одетого, суетливого и преувеличенно любезного, пронырливого и расчетливого Лизандро? Да, жена. Жена и мать его пятерых детей; четверо сыновей – два адвоката, инженер и врач – давно обзавелись семьями, а пятая, студентка юридического факультета Пру (уменьшительное от ненавистного ей имени Пруденсия), красотой пошедшая в мать, а живым умом и энергией – в отца, пока ещё живет в отчем доме. У доны Мариусии семеро внуков, но, глядя на эту величаво-кроткую красавицу, никогда не скажешь, что ей скоро пятьдесят.
С мужем она ладит. Она всегда согласна с ним, даже если порой в разговорах с Пру и осуждает его взгляды или поступки. Мариусия и Лизандро рука об руку прошли долгий путь, и, ох, как нелегок был он вначале. Лизандро не щадил себя, чтобы его дети и жена не были лишены по крайней мере самого необходимого. Образцовый супруг и любящий отец работал как вол, отважно и дерзко брался за любое дело, был неразборчив в средствах и не страдал излишней щепетильностью – лишь бы дом его был полной чашей, лишь бы дети встали на ноги. Что ж, он добился своего – сыновья, слава богу (хотя бог тут ни при чем – славить следовало бы усердие и упорство Лизандро), устроились в жизни неплохо. Пру пока еще только на четвертом курсе и зависит от родителей, хотя зависимость эта проявляется лишь в том, что ее кормят, обувают и одевают – ни малейшего вмешательства в свои дела своенравная и самостоятельная девушка не терпит. Ей бы очень хотелось жить отдельно, быть хозяйкой самой себе, да пока не выходит. Она уже работает в адвокатской конторе – денег не получает, зато набирается опыта и выполняет свой гражданский долг: владелец конторы специализируется на защите политических преступников перед Особым трибуналом.
…Лизандро уселся рядом с женой:
– Да все эти проклятые выборы… Я думал, протащить Агналдо в Академию будет нетрудно. И ошибся.
Он испытывал к жене неубывающее чувство благодарности, начавшееся ещё в далекую пору ухаживанья. Лизандро и в юности был одышлив и тучен, длинноволос и плохо выбрит, не любил спорт и не умел танцевать; девушки обращали на него мало внимания… До сих пор он не понимает, почему Мариусия на выпускном вечере согласилась стать его женой. Он долго не мог поверить в искренность её чувств, хотя о браке по расчету и речи быть не могло: Лизандро был ещё бедней, чем она – школьная учительница, – и, пока не получил стипендии, подрабатывал в магазине готового платья – умудрялся выколотить деньги за отпущенные в кредит товары из самых безнадежных должников. Всю жизнь он чувствовал себя обязанным жене.
– Многие возражают против его кандидатуры?
Дона Мариусия обычно не интересовалась борьбой вокруг вакансий в Академию, – борьбой, которой её муж отдавал столько времени и сил. Как подобает супруге академика Лейте, она принимала у себя кандидатов, наносивших положенные визиты, появлялась в Малом Трианоне на торжественных заседаниях и традиционных рождественских чаепитиях, где и виделась с жёнами «бессмертных», но круг её приятельниц состоял главным образом из жён сослуживцев Лизандро и родственниц.
– Да есть кое-кто… Больше, чем я предполагал. И такие, что ухо с ними держи востро. Помнишь этого денди Афранио Портелу?
– Помню. Я читала его романы – «Аделия» мне понравилась… Очень милый человек.
– Милый? Макиавелли перед ним – щенок. Знаешь, до чего он додумался?
– Нет, не знаю. Расскажи. – Она ласково взяла его влажную от пота руку.
– Мало того что они выкопали откуда-то генерала, который стал соперником Агналдо, так еще подрядили Марию-Жоан отбивать у нас голоса академиков.
– Правда? Ну и как?
– А так, что наш милый министр Пайва, в котором я не сомневался ни минуты, теперь пошел на попятный. Это что-то неслыханное! Это вопиющее неуважение к Академии!
Дона Мариусия засмеялась:
– Я уверена, что ты тоже не сидишь сложа руки. Неужели твой кандидат может потерпеть поражение?
– Нет. Он победит.
– Чем же в таком случае ты встревожен?
– Я хотел, чтобы это была чистая победа, единогласное избрание. Так и случилось бы, не появись в последний момент этот чёртов Афранио со своим генералом. Они нам испортят всю обедню.
– Каждый раз одно и то же. Настоящая война…
– Думаю, Мариусия, что нет у нас в стране ничего более вожделенного, чем мундир академика. Академия – это вершина, Олимп, с ней ничто не сравнится. Нас, «бессмертных», избранников богов, всего сорок.
– И один из них ты, Лизандро. Я очень гордилась твоим избранием. А скажи, пожалуйста, это было трудно? Я не помню.
– Момент был очень подходящий: компромисс между враждующими группировками. И то пришлось побегать. Пайва тогда оказал мне большую услугу…
Лейте помолчал, воскрешая в памяти сражение десятилетней давности: из трех претендентов у него были наименьшие шансы на успех, никто не верил, что он пройдёт в академики… Ох, сколько крови испортила ему, Бразильская Академия, сколько было пролито пота, чтобы попасть туда!.. Но пальмовые ветви золотого шитья залечат любые раны, компенсируют любые тяготы… Лизандро нежно взглянул на жену:
– Ты жена члена Бразильской Академии!
– Мне многие откровенно завидуют. «Ваш муж академик? Как это замечательно…» Мне есть чем похвастаться.
– Ты бы посмотрела, как Агналдо – полковник Перейра, имя которого наводит на всех ужас, один из первых людей в государстве, – ящиками шлёт французское шампанское старику Франселино, давным-давно уволенному в отставку послу…
– А почему ты помогаешь этому полковнику, Лизандро? Я читала про него такие ужасные вещи – просто мороз по коже… Пру дала мне прочесть: она приносит эти бумаги из своей конторы.
– Пру якшается с коммунистами, я уже говорил тебе! Когда-нибудь это обнаружится. Страшно подумать: моя дочь – в тюрьме! Вот расплата за все грехи. – Протест интеллигентов из Пернамбуко, экземпляр которого он обнаружил в ящике своего стола в Академии, появился и дома – на конторке, заваленной папками с делами. Его положила туда Пру, чтобы пристыдить отца. Она же принесла домой поэму Антонио Бруно, написав на полях: «Нацист не имеет права наследовать певцу свободы». Дерзкая девчонка осуждает отца… А кто будет хлопотать за неё, если в один прекрасный день… А если полковник не поверит в его непричастность – что тогда?
– Не вмешивайся в дела Пру – я ведь в твои не вмешиваюсь. Объясни мне лучше, почему ты так огорчаешься из-за этого полковника, почему ты ему покровительствуешь, раз он тебе даже не приятель?
– Потому что у него власть, Мариусия. Над ним только два человека – военный министр и Сам. Агналдо отбирает и назначает людей. Я многим, очень многим тебе обязан, дорогая моя Мариусия. Ты жена академика. Теперь я хочу, чтобы ты стала женой председателя Верховного федерального суда.
Дона Мариусия, высокая, изящная, ещё очень красивая женщина, склонила голову на плечо мужа.
– Теперь я всё поняла: ты стараешься для меня, – и подставила ему губы для поцелуя.

ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР

– У меня отличные новости, дорогой Лизандро.
– Я весь внимание, милый Агналдо.
– Мне только что позвонили от президента. Визит назначен на завтра.
– Вот как? Это превосходно!
– Он пригласил нас с женой на ужин. Просил, чтобы я не очень распространялся об этом.
– А что я говорил! Приглашение к президенту на ужин – это гарантия того, что он будет голосовать за тебя.
– Судя по всему, так оно и есть. Я поспешил сообщить тебе.
– Тронут. Ты помнишь, какой завтра день?
– Завтра? Погоди… Четверг.
– Не в том дело, что четверг! Завтра истекает срок подачи заявлений. С пятницы уже никто не будет иметь права баллотироваться в Бразильскую Академию.
– А генерала Морейру-Мажино президент уже принял?
– Нет, генерал Валдомиро Морейра ещё не был у него – мне это точно известно. – Лизандро даже в разговоре со своим сподвижником не осмеливается опустить высокий чин соперника, а уж повторить вслед за полковником презрительное прозвище – боже сохрани. – Я в полном курсе всех его шагов. Генералу придется удовольствоваться чашечкой утреннего кофе.
– Я хотел бы завтра увидеться с тобой, рассказать про ужин у президента…
– Конечно, конечно! Назначь время. Я весь к вашим услугам, господин полковник. Я ведь твой ординарец, дорогой Агналдо.
– Ты верховный главнокомандующий, милый Лизандро.
«Быть мне председателем Федерального суда».

ИНФОРМАЦИЯ

В четверг, спустя ровно два месяца со дня заседания, посвященного памяти Антонио Бруно, президент сообщил присутствующим академикам (и уведомил по почте отсутствующих), что срок подачи заявлений на место, освободившееся в связи с кончиной «нашего коллеги и друга Антонио Бруно», истёк. Баллотироваться в Академию с соблюдением всех формальностей и правил желают два писателя: полковник Агналдо Сампайо Перейра и генерал Валдомиро Морейра; у обоих имеется необходимое количество напечатанных книг. Выборы состоятся через два месяца, в последний четверг января 1941 года, – по стечению обстоятельств, это будет последнее заседание Академии перед каникулами.

УЖИН

Вечером того же дня президент Академии с супругой принимали в своём новом доме полковника Агналдо Сампайо Перейру и его жену дону Эрминию. Она выглядела старше своего мужа; была молчалива, односложно отвечала на любезные вопросы президентши, пытавшейся «разговорить» гостью. Однако в конце ужина она все же разверзла уста и отдала должное искусству повара. «Очень вкусно», – сообщила она.
Вначале ужин проходил мирно и даже оживлённо. Эрмано де Кармо рассказывал историю своей журналистской карьеры. Он начинал когда-то с самого низа: был курьером, носил корректуры из типографии в редакцию «Коммерческого вестника» – той самой газеты, редактором и владельцем которой он являлся ныне. До того как стать президентом Академии, Кармо возглавлял Бразильскую Ассоциацию журналистов.
Как ни старался президент избежать острых тем, разговор вскоре перешел на войну. Когда хозяйка восхитилась мужеством англичан, стойко переносящих варварские бомбежки нацистов, и упомянула Черчилля, полковник не выдержал. Между рыбой под маринадом и ростбифом с овощами он успел сровнять Лондон с землей, занять Британские острова и посадить Черчилля в тюрьму.
За десертом беседа вновь вернулась в мирное русло: сдавленным голосом дона Эрминия похвалила рыбу, мясо и сладкое, к которому она питает особую склонность, хотя злоупотреблять им не может: и без того «видите, какая я толстая. Впрочем, моему Сампайо нравятся полные женщины». Полковник подтвердил: «Кости хороши только для собак».
Когда гости откланялись, президентша спросила мужа:
– Что же, его изберут?
– Изберут, к сожалению. Впрочем, к тому времени я уже сложу свои полномочия. Ну-ка отвечай, ты ведь специально завела речь о Черчилле? Ах ты, провокаторша! – полушутя упрекнул он свою седую надменную жену.
– А зачем же ты пригласил его ужинать, если не будешь голосовать за него?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32