https://wodolei.ru/catalog/accessories/ershik/
В такой армии дезертиров расстреливают.
Васкес жил на первом этаже, он караулил нас – стоял за дверью, поэтому сразу пустил в квартиру.
Он протянул руку, и я отпрянул, ибо однажды видел, что эта рука творила со мной и Лусиндой. Но Васкес не собирался обмениваться со мной рукопожатием.
– Деньги, – потребовал он.
Васкес был одет подчеркнуто небрежно: расклешенные от пояса брюки с намеком на модель Калвина Клайна и широкий поношенный зеленый свитер. Меня поразило, что этот человек мало напоминает того подонка, к которому я шел на встречу. Не такой внушительный физически, не такой плотный, скорее костлявый. Сколько же людей попадает на электрический стул из-за ошибочных свидетельских показаний? Наверное, уйма. Очень трудно сосредоточиться и удержать в памяти чьи-либо черты, когда тебе вышибают мозги или насилуют твою подружку.
Я отдал ему десять тысяч – хрустящие стодолларовые банкноты. У меня было такое ощущение, будто я приобретаю для семьи посудомоечную машину, или телевизор с большим экраном, или набор мебели. Только на этот раз я покупал саму семью. Пять тысяч за Анну и пять тысяч за Диану. Товар без гарантии, деньги не возвращаются. Покупка на свой страх и риск.
– Девять тысяч девятьсот, десять…
Васкес старательно пересчитал каждую купюру. Затем поднял глаза и улыбнулся – той самой ужасной улыбочкой, которую я помнил по гостиничному номеру.
– Чуть не забыл, – проговорил он и ударил меня под дых.
Я упал.
Задохнулся и начал хватать воздух ртом.
– Это за то, что ты аннулировал кредитки, Чарлз. Я только захотел что-то купить. А ты тут как тут.
Негр расхохотался.
– Мы уходим, Чарлз, – бросил Васкес.
Мне потребовалось пять минут, чтобы восстановить дыхание, и еще пять, чтобы подняться, цепляясь за стену, как за подпорку.
А в те пять минут, что я валялся на полу и пытался продохнуть, я плакал. И не только потому, что болело в солнечном сплетении, но и потому, что видел, где оказался.
Рядом с коробкой из-под позавчерашнего заказа из китайского ресторана, обсиженной тараканами.
Сошедший с рельсов. 16
На следующий день я засиделся на работе допоздна.
Дома мне было не по себе. Всякий раз, взглянув на Анну, я вспоминал о десяти тысячах, украденных из ее фонда. А когда звонил телефон, я обмирал от страха до тех пор, пока кто-то не брал трубку. И всегда представлял, как в спальню или на мансарду врывается Диана и обвиняет меня в том, что я погубил ее жизнь и убил нашу дочь. Я предпочитал, чтобы этот разговор состоялся по телефону, – не представлял, как буду смотреть ей в глаза, пока она перечисляет список моих прегрешений. А здесь, на работе, я запирался в кабинете, выключал свет и пялился на свое отражение в экране компьютера, постоянно спящего в режиме ожидания – состояние, в которое я с радостью погрузился бы сам. Я размышлял, как бы избавиться от той напасти, что грозила снести с рельсов мою жизнь.
Я старался отыскать координаты музыкальной студии «Ти энд ди». Хотел позвонить им завтра по поводу саунд-трека к рекламе аспирина. Требовалось что-то душевное, но не плаксивое. Что-то, способное затушевать банальный диалог и дубовую игру актеров. Но найти этой студии в списке не удалось. «Ти энд ди» – так ведь сказал Френкел? Или другие буквы? Нет, я был совершенно уверен – именно такие. Или мой справочник устарел? Или…
Вдруг раздался громкий удар. Шел девятый час – сотрудники давно разбежались по домам. Я нисколько не сомневался: никто, кроме меня, здесь не жжет ночник.
Стук повторился.
На этот раз по-другому. Словно сначала поскреблись, несколько раз щелкнули, а затем грохнули. Где-то рядом. В кабинете Тима Уорда. Хотя я собственными глазами видел, как Тим торопился к уэстчестерской электричке 6.38.
Снова послышались звуки.
Кто-то насвистывал «Мою девушку». «Темптейшн», альбом 1965 года. Может быть, кто-то из хозяйственников решил заняться нашим углом, пока контора спит? Хозяйственники, как эльфы башмачников, появляются по ночам, а наутро исчезают, оставляя плоды своего волшебного труда: новый ковер, свежевыкрашенную стену, обновленную систему кондиционирования. Наверняка это один из подобных эльфов.
Щелк. Стук. Бум.
Я встал со стула и прошел по замусоренному бумагами ковру посмотреть, в чем дело. Но когда открывал дверь, стук прекратился. И свист тоже. По-моему, я уловил судорожный вздох.
В кабинете Тима Уорда горел свет. «Настольная лампа», – догадался я. Холодный желтый ореол мерцал на стеклянной панели двери, как пробивающийся сквозь утренний туман луч солнца. Несколько секунд я колебался, не зная, что предпринять. Никто не обязан поднимать тревогу, если у соседа свистят. Может, но не обязан.
И я открыл дверь в кабинет Уорда.
Кто-то что-то вытворял с компьютером Тима – «Эппл-джи-4», таким же, как у меня.
– Привет, – поздоровался Уинстон Бойко. – Вот сижу налаживаю.
Но я ему не поверил. Все это больше смахивало на подготовку к воровству.
– Тим сказал, в нем что-то все время мигает, – объяснил Уинстон, однако выглядел при этом весьма смущенным.
Компьютер был соединен со стеной стальным тросиком, и Уинстон как раз собирался его перекусить. Я догадался, потому что заметил у него в руках нечто вроде пассатижей.
– Это Тим попросил тебя исправить? – поинтересовался я.
– Да. Ты что, не знал? Я очень хорошо разбираюсь в компьютерах.
Не знал.
– У нас есть специальный компьютерный отдел, который занимается этим.
– Ну и что? Думаешь, мне нельзя?
– Уинстон.
– Что?
– Тим не просил тебя наладить его компьютер.
– Ну, намекнул.
– И ты в компьютерах ни черта не смыслишь.
– Еще как смыслю.
– Уинстон…
– Во всяком случае, знаю, за сколько их берут. – Он пожал плечами: мол, вот и разгадка шарады. – Но ты ведь не побежишь на меня доносить?
– Уинстон, зачем ты воруешь компьютеры?
Идиотский вопрос: какой смысл задавать его вору? Почему люди испокон веку крадут? Конечно, чтобы добыть денег. Но при чем здесь Уинстон – ходячая бейсбольная энциклопедия и во всех отношениях приятный парень? Почему именно он?
– Не знаю. Иногда мне кажется, что так надо.
– Господи… Уинстон!
– Знаешь, сколько стоит «Джи-4»? Я тебе скажу: за подержанный дают три тысячи. Хороши бабки?
– Но это же противозаконно.
– Да. Вот ты меня и застукал.
– Я видел, как ты крадешь компьютер. Что мне теперь прикажешь делать?
– Пожури меня и скажи, чтобы я больше так не поступал.
– Уинстон, я сомневаюсь, что ты…
– Послушай, компьютер на месте, я никому не нанес никакого ущерба.
– Ты это делаешь впервые?
– Разумеется.
Тут я припомнил, что у нас время от времени исчезали компьютеры. Вот почему их начали прикреплять к стенам стальными тросиками.
– Знаешь, – продолжал Уинстон, – мне будет очень неудобно, если ты проговоришься.
Я почувствовал себя неуютно. И немного разнервничался. Передо мной стоял Уинстон – мой товарищ по бейсбольному трепу и человек, который приносил мне почту. Но он же – вор, который поздно вечером забрался в чужой кабинет с кусачками в руках. Я подумал: а могли ли эти кусачки в случае необходимости послужить оружием? И решил: очень даже неплохим.
– Давай обо всем забудем. Хорошо, Чарлз? Обещаю, больше не буду.
– Позволь секунду подумать.
– Конечно. – Прошла секунда, другая, и он добавил: – Я тебе скажу, почему твой благородный порыв может обернуться для меня геморроем. Не только потому, что меня выпихнут с работы. В принципе, это не самое главное. Я буду с тобой откровенен. Ладно?
– Ладно.
– Главное вот в чем. – Он плюхнулся на стул Тима. – Присаживайся, а то такое впечатление, что ты собираешься выпрыгнуть в окно.
Я сел.
– Дело в том…
Уинстон помедлил.
– Ничего особенного, – успокоил он меня. – Просто я был наркоманом.
– И только?
– Ну хорошо, хорошо, я продавал на тусовках наркотики.
– О!
– Только не пялься на меня так: я толкал не Г, а преимущественно Э Г – героин; Э – экстази.
.
Я стал вспоминать, с каких пор наркотики стали называть буквами алфавита. Интересно, хватает нашей азбуки на все известные травки?
– Я этим занимался в колледже. – Уинстон поскреб татуировку на руке. – Лучше бы пахал в школьном кафетерии. Куда проще.
– Сколько тебе дали?
– Десять. А отмотал пять. Пять с половиной в Синг-Синг Синг-Синг – тюрьма строгого режима в штате Нью-Йорк.
. Но показалось, сто.
– Сочувствую, – сказал я, хотя не совсем понимал почему: из-за того ли, что Уинстон когда-то загремел в тюрьму, из-за того ли, что застукал его на краже компьютера, влекущей за собой новую отсидку, или из-за того и другого.
– Сочувствуешь? И только-то? А между тем, речь идет о несостоявшейся карьере. Я выбыл из жизни, отстал от ровесников на шесть лет. Не получил диплома колледжа. Не приобрел профессионального опыта, кроме расстановки книг на полке в тюремной библиотеке, но это, я думаю, не в счет. Даже если бы я окончил колледж, никто не пригласил бы меня на ответственную работу. Мой зачетный балл Зачетный балл – характеристика успеваемости учащегося, определяемая путем деления суммы оценочных баллов на количество затраченных зачетных часов.
на первом курсе был 3,7, а теперь я так низко пал, что разношу почту.
– А про тебя знают, что ты мотал срок?
– Здесь?
– Да.
– Естественно. Надо почаще заходить в экспедицию. Коллектив – мечта правозащитника: два бывших жулика, два дебила, бывший наркоман и бывший алкан. Последний, кстати, контролер качества.
– А почему ты не вернулся в колледж, когда вышел на свободу?
– А кто заплатит за мое образование – ты?
Вот как он повернул.
– Я освобожден условно-досрочно. Для таких, как я, установлены всякие правила: нельзя без разрешения уехать из штата. Дважды в месяц нужно встречаться с офицером полиции, курирующим досрочно освобожденных. Нельзя общаться с теми, о ком известно, что они замешаны в преступлениях. И… да, конечно, нельзя умыкать компьютеры. Так что я могу погореть очень сильно. Но с другой стороны, есть еще одно правило – освобожденным условно-досрочно не дают заработать как следует. Знаешь, сколько мне платят за то, что я разношу почту?
Мы могли обсуждать обожаемый нами спорт, но в социоэкономической сфере стояли на разных полюсах. Уинстон имел судимость, а я нет. Я занимал ответственный пост, а он служил разносчиком почты.
– И сколько на твоем счету компьютеров?
– Я же тебе сказал, это в первый раз.
– В первый раз попался. А сколько раз не попадался?
Уинстон откинулся назад и согнул в локте руку – ту, в которой держал кусачки.
– Пару раз, – пожал он плечами.
– Допустим. – Я внезапно почувствовал сильную усталость. Потер лоб и посмотрел на кончики ботинок. – Не знаю, что с тобой делать. – То же самое я мог бы сказать обо всем другом.
– Почему не знаешь? Прекрасно знаешь. Я открыл тебе душу. Признаю: вел себя глупо. Обещаю: больше не повторится.
– Ну хорошо. Я никому ничего не скажу.
Трудно объяснить, отчего я принял такое решение. Может, оттого, что был вором не меньше Уинстона. Ведь я взял деньги из фонда Анны. Поздно вечером, когда меня никто не видел. А разве воровской закон не гласит: «Никогда не сдавай товарища»? И Уинстон отпустил бы меня с миром, окажись я на его месте.
– Спасибо, – произнес он.
– Но учти: если я услышу, что у нас снова пропал компьютер…
– Послушай, я хоть и вор, но не дурак.
«Что верно, то верно, – подумал я. – Дурак – это я».
Сошедший с рельсов. 17
Папа…
Слово, которым я не мог наслушаться днем, безмерно пугало среди ночи. Оно звучало, как пожарная тревога в кромешной темноте кинотеатра во время демонстрации фильма, – обычное дело в домашней драме с участием меня, Дианы и зеленоглазой женщины.
– Папа!
Я окончательно проснулся и кубарем скатился с кровати.
Мгновенно вспыхнула паника. Я всеми силами пытался ее отогнать и сосредоточиться на чисто физическом действии: босиком преодолеть холодный неосвещенный коридор.
И добежать до комнаты Анны.
Я врубил свет – пока одна рука нащупывала выключатель, другая уже тянулась к дочери. И хотя яркое электричество заставило меня зажмуриться, я успел заметить, как ужасно выглядела Анна – у нее случился диабетический шок.
Глаза закатились и смотрели теперь на ту часть мозга, которая содрогалась от недостатка сахара, тело дергалось в непрекращающемся приступе. Я обнял дочь и почувствовал под ладонями испуганную куклу – одну сплошную дрожь. Но если Анна и боялась, то не могла выразить это словами.
Я что-то крикнул, она не сумела крикнуть в ответ. Потряс ее голову, шепнул ей на ухо, легонько шлепнул по щекам – никакой реакции.
Меня учили, что следует делать в подобных ситуациях. Натаскивали, предупреждали, повторяли. Но я не мог вспомнить ни единого слова.
Знал только, что в красной, как пожарная машина, коробке хранится шприц. Должен быть в шкафу на кухне внизу. Необходимо наполнить его коричневым порошком, который тоже имеется в коробке. Затем вода – добавить некоторое количество воды.
Все это промелькнуло в мозгу, и я понял общий смысл происходящего. Пугающий и безжалостный.
Моя дочь умирала.
Внезапно у меня за спиной оказалась Диана.
– Укол, – то ли сказал, то ли простонал я.
Но она уже держала в руке шприц. И на мгновение я ощутил прилив любви к этой женщине – той, на которой женился и с которой произвел на свет Анну. Даже объятый ужасом, я готов был упасть на колени и заключить жену в объятия. Она спокойно прошла в ванную Анны и прочитала напечатанные жирным шрифтом инструкции, а я в это время держал дочь на коленях, качал и нашептывал, что все будет хорошо. «Не бойся, Анна, все обойдется. Не бойся, родная». Я слышал, как в ванной бежит вода. Затем, встряхивая шприц, возвратилась Диана.
– Как можно глубже, – сказала она мне. – Надо проколоть жировую прослойку и попасть в мышцу.
Я страшился этой минуты, представлял опять и опять, как все будет. Медсестра, обучая меня тонкому искусству введения инсулина (колоть тонкими, в четверть дюйма, иглами в мясистые ткани на бедре, руке, ягодице), предупреждала: «Может возникнуть такая необходимость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Васкес жил на первом этаже, он караулил нас – стоял за дверью, поэтому сразу пустил в квартиру.
Он протянул руку, и я отпрянул, ибо однажды видел, что эта рука творила со мной и Лусиндой. Но Васкес не собирался обмениваться со мной рукопожатием.
– Деньги, – потребовал он.
Васкес был одет подчеркнуто небрежно: расклешенные от пояса брюки с намеком на модель Калвина Клайна и широкий поношенный зеленый свитер. Меня поразило, что этот человек мало напоминает того подонка, к которому я шел на встречу. Не такой внушительный физически, не такой плотный, скорее костлявый. Сколько же людей попадает на электрический стул из-за ошибочных свидетельских показаний? Наверное, уйма. Очень трудно сосредоточиться и удержать в памяти чьи-либо черты, когда тебе вышибают мозги или насилуют твою подружку.
Я отдал ему десять тысяч – хрустящие стодолларовые банкноты. У меня было такое ощущение, будто я приобретаю для семьи посудомоечную машину, или телевизор с большим экраном, или набор мебели. Только на этот раз я покупал саму семью. Пять тысяч за Анну и пять тысяч за Диану. Товар без гарантии, деньги не возвращаются. Покупка на свой страх и риск.
– Девять тысяч девятьсот, десять…
Васкес старательно пересчитал каждую купюру. Затем поднял глаза и улыбнулся – той самой ужасной улыбочкой, которую я помнил по гостиничному номеру.
– Чуть не забыл, – проговорил он и ударил меня под дых.
Я упал.
Задохнулся и начал хватать воздух ртом.
– Это за то, что ты аннулировал кредитки, Чарлз. Я только захотел что-то купить. А ты тут как тут.
Негр расхохотался.
– Мы уходим, Чарлз, – бросил Васкес.
Мне потребовалось пять минут, чтобы восстановить дыхание, и еще пять, чтобы подняться, цепляясь за стену, как за подпорку.
А в те пять минут, что я валялся на полу и пытался продохнуть, я плакал. И не только потому, что болело в солнечном сплетении, но и потому, что видел, где оказался.
Рядом с коробкой из-под позавчерашнего заказа из китайского ресторана, обсиженной тараканами.
Сошедший с рельсов. 16
На следующий день я засиделся на работе допоздна.
Дома мне было не по себе. Всякий раз, взглянув на Анну, я вспоминал о десяти тысячах, украденных из ее фонда. А когда звонил телефон, я обмирал от страха до тех пор, пока кто-то не брал трубку. И всегда представлял, как в спальню или на мансарду врывается Диана и обвиняет меня в том, что я погубил ее жизнь и убил нашу дочь. Я предпочитал, чтобы этот разговор состоялся по телефону, – не представлял, как буду смотреть ей в глаза, пока она перечисляет список моих прегрешений. А здесь, на работе, я запирался в кабинете, выключал свет и пялился на свое отражение в экране компьютера, постоянно спящего в режиме ожидания – состояние, в которое я с радостью погрузился бы сам. Я размышлял, как бы избавиться от той напасти, что грозила снести с рельсов мою жизнь.
Я старался отыскать координаты музыкальной студии «Ти энд ди». Хотел позвонить им завтра по поводу саунд-трека к рекламе аспирина. Требовалось что-то душевное, но не плаксивое. Что-то, способное затушевать банальный диалог и дубовую игру актеров. Но найти этой студии в списке не удалось. «Ти энд ди» – так ведь сказал Френкел? Или другие буквы? Нет, я был совершенно уверен – именно такие. Или мой справочник устарел? Или…
Вдруг раздался громкий удар. Шел девятый час – сотрудники давно разбежались по домам. Я нисколько не сомневался: никто, кроме меня, здесь не жжет ночник.
Стук повторился.
На этот раз по-другому. Словно сначала поскреблись, несколько раз щелкнули, а затем грохнули. Где-то рядом. В кабинете Тима Уорда. Хотя я собственными глазами видел, как Тим торопился к уэстчестерской электричке 6.38.
Снова послышались звуки.
Кто-то насвистывал «Мою девушку». «Темптейшн», альбом 1965 года. Может быть, кто-то из хозяйственников решил заняться нашим углом, пока контора спит? Хозяйственники, как эльфы башмачников, появляются по ночам, а наутро исчезают, оставляя плоды своего волшебного труда: новый ковер, свежевыкрашенную стену, обновленную систему кондиционирования. Наверняка это один из подобных эльфов.
Щелк. Стук. Бум.
Я встал со стула и прошел по замусоренному бумагами ковру посмотреть, в чем дело. Но когда открывал дверь, стук прекратился. И свист тоже. По-моему, я уловил судорожный вздох.
В кабинете Тима Уорда горел свет. «Настольная лампа», – догадался я. Холодный желтый ореол мерцал на стеклянной панели двери, как пробивающийся сквозь утренний туман луч солнца. Несколько секунд я колебался, не зная, что предпринять. Никто не обязан поднимать тревогу, если у соседа свистят. Может, но не обязан.
И я открыл дверь в кабинет Уорда.
Кто-то что-то вытворял с компьютером Тима – «Эппл-джи-4», таким же, как у меня.
– Привет, – поздоровался Уинстон Бойко. – Вот сижу налаживаю.
Но я ему не поверил. Все это больше смахивало на подготовку к воровству.
– Тим сказал, в нем что-то все время мигает, – объяснил Уинстон, однако выглядел при этом весьма смущенным.
Компьютер был соединен со стеной стальным тросиком, и Уинстон как раз собирался его перекусить. Я догадался, потому что заметил у него в руках нечто вроде пассатижей.
– Это Тим попросил тебя исправить? – поинтересовался я.
– Да. Ты что, не знал? Я очень хорошо разбираюсь в компьютерах.
Не знал.
– У нас есть специальный компьютерный отдел, который занимается этим.
– Ну и что? Думаешь, мне нельзя?
– Уинстон.
– Что?
– Тим не просил тебя наладить его компьютер.
– Ну, намекнул.
– И ты в компьютерах ни черта не смыслишь.
– Еще как смыслю.
– Уинстон…
– Во всяком случае, знаю, за сколько их берут. – Он пожал плечами: мол, вот и разгадка шарады. – Но ты ведь не побежишь на меня доносить?
– Уинстон, зачем ты воруешь компьютеры?
Идиотский вопрос: какой смысл задавать его вору? Почему люди испокон веку крадут? Конечно, чтобы добыть денег. Но при чем здесь Уинстон – ходячая бейсбольная энциклопедия и во всех отношениях приятный парень? Почему именно он?
– Не знаю. Иногда мне кажется, что так надо.
– Господи… Уинстон!
– Знаешь, сколько стоит «Джи-4»? Я тебе скажу: за подержанный дают три тысячи. Хороши бабки?
– Но это же противозаконно.
– Да. Вот ты меня и застукал.
– Я видел, как ты крадешь компьютер. Что мне теперь прикажешь делать?
– Пожури меня и скажи, чтобы я больше так не поступал.
– Уинстон, я сомневаюсь, что ты…
– Послушай, компьютер на месте, я никому не нанес никакого ущерба.
– Ты это делаешь впервые?
– Разумеется.
Тут я припомнил, что у нас время от времени исчезали компьютеры. Вот почему их начали прикреплять к стенам стальными тросиками.
– Знаешь, – продолжал Уинстон, – мне будет очень неудобно, если ты проговоришься.
Я почувствовал себя неуютно. И немного разнервничался. Передо мной стоял Уинстон – мой товарищ по бейсбольному трепу и человек, который приносил мне почту. Но он же – вор, который поздно вечером забрался в чужой кабинет с кусачками в руках. Я подумал: а могли ли эти кусачки в случае необходимости послужить оружием? И решил: очень даже неплохим.
– Давай обо всем забудем. Хорошо, Чарлз? Обещаю, больше не буду.
– Позволь секунду подумать.
– Конечно. – Прошла секунда, другая, и он добавил: – Я тебе скажу, почему твой благородный порыв может обернуться для меня геморроем. Не только потому, что меня выпихнут с работы. В принципе, это не самое главное. Я буду с тобой откровенен. Ладно?
– Ладно.
– Главное вот в чем. – Он плюхнулся на стул Тима. – Присаживайся, а то такое впечатление, что ты собираешься выпрыгнуть в окно.
Я сел.
– Дело в том…
Уинстон помедлил.
– Ничего особенного, – успокоил он меня. – Просто я был наркоманом.
– И только?
– Ну хорошо, хорошо, я продавал на тусовках наркотики.
– О!
– Только не пялься на меня так: я толкал не Г, а преимущественно Э Г – героин; Э – экстази.
.
Я стал вспоминать, с каких пор наркотики стали называть буквами алфавита. Интересно, хватает нашей азбуки на все известные травки?
– Я этим занимался в колледже. – Уинстон поскреб татуировку на руке. – Лучше бы пахал в школьном кафетерии. Куда проще.
– Сколько тебе дали?
– Десять. А отмотал пять. Пять с половиной в Синг-Синг Синг-Синг – тюрьма строгого режима в штате Нью-Йорк.
. Но показалось, сто.
– Сочувствую, – сказал я, хотя не совсем понимал почему: из-за того ли, что Уинстон когда-то загремел в тюрьму, из-за того ли, что застукал его на краже компьютера, влекущей за собой новую отсидку, или из-за того и другого.
– Сочувствуешь? И только-то? А между тем, речь идет о несостоявшейся карьере. Я выбыл из жизни, отстал от ровесников на шесть лет. Не получил диплома колледжа. Не приобрел профессионального опыта, кроме расстановки книг на полке в тюремной библиотеке, но это, я думаю, не в счет. Даже если бы я окончил колледж, никто не пригласил бы меня на ответственную работу. Мой зачетный балл Зачетный балл – характеристика успеваемости учащегося, определяемая путем деления суммы оценочных баллов на количество затраченных зачетных часов.
на первом курсе был 3,7, а теперь я так низко пал, что разношу почту.
– А про тебя знают, что ты мотал срок?
– Здесь?
– Да.
– Естественно. Надо почаще заходить в экспедицию. Коллектив – мечта правозащитника: два бывших жулика, два дебила, бывший наркоман и бывший алкан. Последний, кстати, контролер качества.
– А почему ты не вернулся в колледж, когда вышел на свободу?
– А кто заплатит за мое образование – ты?
Вот как он повернул.
– Я освобожден условно-досрочно. Для таких, как я, установлены всякие правила: нельзя без разрешения уехать из штата. Дважды в месяц нужно встречаться с офицером полиции, курирующим досрочно освобожденных. Нельзя общаться с теми, о ком известно, что они замешаны в преступлениях. И… да, конечно, нельзя умыкать компьютеры. Так что я могу погореть очень сильно. Но с другой стороны, есть еще одно правило – освобожденным условно-досрочно не дают заработать как следует. Знаешь, сколько мне платят за то, что я разношу почту?
Мы могли обсуждать обожаемый нами спорт, но в социоэкономической сфере стояли на разных полюсах. Уинстон имел судимость, а я нет. Я занимал ответственный пост, а он служил разносчиком почты.
– И сколько на твоем счету компьютеров?
– Я же тебе сказал, это в первый раз.
– В первый раз попался. А сколько раз не попадался?
Уинстон откинулся назад и согнул в локте руку – ту, в которой держал кусачки.
– Пару раз, – пожал он плечами.
– Допустим. – Я внезапно почувствовал сильную усталость. Потер лоб и посмотрел на кончики ботинок. – Не знаю, что с тобой делать. – То же самое я мог бы сказать обо всем другом.
– Почему не знаешь? Прекрасно знаешь. Я открыл тебе душу. Признаю: вел себя глупо. Обещаю: больше не повторится.
– Ну хорошо. Я никому ничего не скажу.
Трудно объяснить, отчего я принял такое решение. Может, оттого, что был вором не меньше Уинстона. Ведь я взял деньги из фонда Анны. Поздно вечером, когда меня никто не видел. А разве воровской закон не гласит: «Никогда не сдавай товарища»? И Уинстон отпустил бы меня с миром, окажись я на его месте.
– Спасибо, – произнес он.
– Но учти: если я услышу, что у нас снова пропал компьютер…
– Послушай, я хоть и вор, но не дурак.
«Что верно, то верно, – подумал я. – Дурак – это я».
Сошедший с рельсов. 17
Папа…
Слово, которым я не мог наслушаться днем, безмерно пугало среди ночи. Оно звучало, как пожарная тревога в кромешной темноте кинотеатра во время демонстрации фильма, – обычное дело в домашней драме с участием меня, Дианы и зеленоглазой женщины.
– Папа!
Я окончательно проснулся и кубарем скатился с кровати.
Мгновенно вспыхнула паника. Я всеми силами пытался ее отогнать и сосредоточиться на чисто физическом действии: босиком преодолеть холодный неосвещенный коридор.
И добежать до комнаты Анны.
Я врубил свет – пока одна рука нащупывала выключатель, другая уже тянулась к дочери. И хотя яркое электричество заставило меня зажмуриться, я успел заметить, как ужасно выглядела Анна – у нее случился диабетический шок.
Глаза закатились и смотрели теперь на ту часть мозга, которая содрогалась от недостатка сахара, тело дергалось в непрекращающемся приступе. Я обнял дочь и почувствовал под ладонями испуганную куклу – одну сплошную дрожь. Но если Анна и боялась, то не могла выразить это словами.
Я что-то крикнул, она не сумела крикнуть в ответ. Потряс ее голову, шепнул ей на ухо, легонько шлепнул по щекам – никакой реакции.
Меня учили, что следует делать в подобных ситуациях. Натаскивали, предупреждали, повторяли. Но я не мог вспомнить ни единого слова.
Знал только, что в красной, как пожарная машина, коробке хранится шприц. Должен быть в шкафу на кухне внизу. Необходимо наполнить его коричневым порошком, который тоже имеется в коробке. Затем вода – добавить некоторое количество воды.
Все это промелькнуло в мозгу, и я понял общий смысл происходящего. Пугающий и безжалостный.
Моя дочь умирала.
Внезапно у меня за спиной оказалась Диана.
– Укол, – то ли сказал, то ли простонал я.
Но она уже держала в руке шприц. И на мгновение я ощутил прилив любви к этой женщине – той, на которой женился и с которой произвел на свет Анну. Даже объятый ужасом, я готов был упасть на колени и заключить жену в объятия. Она спокойно прошла в ванную Анны и прочитала напечатанные жирным шрифтом инструкции, а я в это время держал дочь на коленях, качал и нашептывал, что все будет хорошо. «Не бойся, Анна, все обойдется. Не бойся, родная». Я слышал, как в ванной бежит вода. Затем, встряхивая шприц, возвратилась Диана.
– Как можно глубже, – сказала она мне. – Надо проколоть жировую прослойку и попасть в мышцу.
Я страшился этой минуты, представлял опять и опять, как все будет. Медсестра, обучая меня тонкому искусству введения инсулина (колоть тонкими, в четверть дюйма, иглами в мясистые ткани на бедре, руке, ягодице), предупреждала: «Может возникнуть такая необходимость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30