Его слова встревожили меня. Возможно, они ничего не значили: в конце концов, он мог видеть Рики и Эллен вместе в городе, а молва о том, что кто-то озабочен их исчезновением, могла долететь даже в эту глухомань. Если же здесь таилось нечто большее, то я теперь знал, как найти домик старика, если он сам мне понадобится.
Я объехал намеченные городки. Опросы в Гилфорде и Давер-Фокскрофте заняли больше времени, чем планировалось, но я все равно остался ни с чем.
Удалось позвонить с телефона-автомата Дейву Мартелу в Гринвилл, и он согласился подъехать к приюту «Санта-Марта», чтобы подготовить почву для встречи с доктором Райли. Я хотел побеседовать с ним об Эмили Уоттс и Калебе Кайле.
— Кое-кто просил поинтересоваться у вас, нет ли новостей о девице Коул, — вдруг сказал Мартел, когда я собирался повесить трубку.
Надо же, а ведь я не общался с ним с тех пор, как вернулся в Темную Лощину. Мартел, похоже, почувствовал мое молчаливое смущение.
— Гм, это маленькое местечко. Новости распространяются быстро. Сегодня рано утром мне позвонили из Нью-Йорка и спрашивали о ней.
— Кто это был?
— Ее отец, — продолжал Мартел. — Он возвращается сюда. Похоже, он поскандалил с Рэндом Дженнингсом, и Дженнингс сказал ему, чтобы он держался подальше от Темной Лощины, если хочет помочь своей дочери. Коул позвонил мне, чтобы узнать, не сообщу ли я ему что-нибудь, чего не сказал Дженнингс. Возможно, Коул звонил и шерифу графства, в отдел криминальных расследований полиции штата.
Я вздохнул. Предъявлять Уолтеру Коулу ультиматум — все равно что заставить дождь идти снизу вверх.
— Он сказал, когда именно собирается сюда приехать?
— По моим сведениям, завтра. По-моему, он остановится здесь, в Гринвилле, а не в Темной Лощине. Хотите, я позвоню вам, когда он появится?
— Нет, — отказался я. — Я быстро узнаю об этом.
Вкратце я рассказал ему о подоплеке дела и о том, что к поискам меня привлекла Ли, а не Уолтер. Мартел коротко рассмеялся.
— Слышал, вы присутствовали и тогда, когда полиции предъявили тело Гарри Чута. У вас, без сомнения, непростая жизнь.
— Вам еще что-нибудь об этом известно?
— Дэрил показывал начальству место, где нашел Чута. Адская была поездка, как я слышал. Грузовик перегонят сюда для экспертизы, как только смогут расчистить дорогу от снега. А тело находится на пути в Огасту. По словам одного из добровольцев-внештатников, который был здесь сегодня утром, Дженнингс вроде бы считает, что на теле Чута имеются ушибы, словно его били перед тем, как он умер. Они собираются допросить жену: хотят выяснить, не истощила ли она свой запас терпения и не послала ли кого-нибудь позаботиться о муже.
— Довольно слабая версия.
— Да уж, — согласился Мартел. — Увидимся на месте.
Когда я приехал, машина Мартела уже стояла перед главным входом в приют «Санта-Марта». И он с доктором Райли ждали меня в приемной, возле стойки дежурной сестры.
Доктор Райли был мужчиной средних лет, с хорошими зубами, в отлично скроенном костюме и со слащавыми манерами служащего похоронной конторы. Его рука, когда я пожал ее, показалась мне влажной и мягкой. Пришлось подавить желание вытереть ладонь о джинсы после того, как он отпустил мою руку. Да уж, нетрудно понять, почему Эмили Уоттс попыталась подстрелить его.
Он рассказал нам, как сильно сожалеет обо всем, что случилось, и посоветовал обратить внимание на новые меры безопасности, были введены после трагических событий. Как выяснилось, они заключались лишь в тщательном запирании дверей и в том, чтобы прятать все, чем можно было бы оглушить охранников. Обменявшись с Мартелом несколькими «безусловно» и «непременно», он разрешил мне переговорить с миссис Шнайдер, женщиной, которая занимала комнату по-соседству с той, где жила покойная Эмили Уоттс. Мартел предпочел подождать в вестибюле: вдруг пожилая леди перепугается, когда к ней нагрянет целая команда. Он уселся, носком ботинка пододвинул к себе стоявший напротив стул, положил на него ноги и, кажется, уснул.
Миссис Эрика Шнайдер, немецкая еврейка, бежала с мужем в Америку в 1938 году. Он был ювелиром и привез с собой достаточно драгоценных камней, чтобы основать свое дело в Бангоре. По ее рассказу, они прекрасно жили, пока муж не умер и не всплыли долги, которые он скрывал от нее в течение почти пяти лет. Она была вынуждена продать свой дом и большую часть имущества, а потом от потрясения заболела. Дети поместили старушку в дом престарелых и уверили, что будут навещать ее, невзирая на расстояние. Однако, по ее словам, никто ни разу так и не потрудился сюда приехать. Большую часть времени Эрика смотрела телевизор или читала. Когда было достаточно тепло, гуляла в саду.
Я сидел возле миссис Шнайдер в ее маленькой опрятной комнате с тщательно застеленной кроватью и единственным шкафом, заполненным старыми темными платьями. На туалетном столике лежал небольшой набор косметики, которую старушка тщательно накладывала на лицо каждое утро. Вдруг она повернулась ко мне и сказала:
— Надеюсь, я скоро умру. Мне хочется покинуть это место.
Я ничего не ответил — что ж тут скажешь? — и перевел разговор на другую тему:
— Миссис Шнайдер, все сказанное сегодня останется между нами. Но мне нужно кое-что узнать: вы звонили в Портленд человеку по имени Виллефорд и говорили с ним об Эмили Уоттс?
Она молчала. На мгновение мне показалось, что пожилая леди вот-вот заплачет, потому что она отвернулась и быстро-быстро заморгала. Я снова заговорил:
— Миссис Шнайдер, мне действительно крайне необходима ваша помощь. Убиты несколько человек, и, возможно, это каким-то образом связано с мисс Эмили. Если есть хоть что-то, что вы могли бы мне сообщить, хоть что-то, что могло бы мне помочь довести это дело до конца, я был бы очень благодарен вам, в самом деле.
Вздрогнув, она схватилась за пояс своего платья, скрутила его в руках.
— Да, — наконец ответила она. — Я думаю, это могло бы помочь... — Она туже затянула пояс, и в голосе ее прорезался такой страх, словно пояс затягивался на ее шее, а не накручивался на руку. — Эмили так горевала!
— Почему, миссис Шнайдер? Почему она горевала?
Руки все еще теребили пояс, когда она ответила:
— Однажды ночью, примерно год назад, я услышала, что она плачет. Я зашла утешить ее, и тогда она разговорилась со мной. Эмили сказала, что у ее ребенка, мальчика, день рождения, но он не с ней, потому что она не смогла оставить при себе ребенка — боялась.
— Чего боялась, миссис Шнайдер?
— Боялась человека, который был отцом ребенка...
Она сделала глотательное движение, словно комок застрял у нее в горле, и посмотрела в окно, а затем тихо прошептала, скорее самой себе, чем мне:
— Кому это может повредить, если сейчас об этом кто-то узнает? — Она повернулась лицом ко мне. — Эмили рассказала мне, что, когда она была молодой, ее отец... Ее отец был очень плохим человеком, мистер Паркер. Он бил ее и принуждал делать такие вещи... Ну, вы понимаете? Даже когда она выросла, он не давал ей уйти от него, потому что хотел, чтобы она была рядом.
Я лишь молча кивнул, потому что слова сыпались из нее, как крысы из мешка.
— Потом в их городок приехал другой человек, и этот человек полюбил ее и уложил в свою постель. Она не рассказывала ему о сексе с отцом, но, в конце концов, рассказала о побоях. И этот человек разыскал ее отца в баре и избил его. Сказал ему, чтобы тот больше никогда не прикасался к дочери, — старушка, как бы подчеркивая каждое слово, помахивала пальцем и произносила слова по слогам для большей выразительности. — Он сказал ее отцу, что, если что-нибудь случится с его дочерью, он убьет его. Из-за этого мисс Эмили влюбилась в этого человека.
И что-то с ним было не так, мистер Паркер. Вот здесь... — миссис Шнайдер дотронулась до своей головы. — И здесь... — ее палец двинулся туда, где у нее располагалось сердце. — Она не знала, ни где он жил, ни откуда явился. Он находил Эмили, когда хотел ее. Пропадал на несколько дней, иногда даже на недели. От него всегда несло лесом и кровью. И однажды, когда он пришел, на одежде и под ногтями у него была кровь. Он сказал Эмили, что его грузовик сбил оленя. В другой раз он сказал ей, что охотился. Он дважды по одному и тому же поводу сослался на разные причины, и она почувствовала страх.
Это было в то время, когда начали пропадать девушки, мистер Паркер: пропали уже две девушки. А однажды, когда Эмили была с ним, она почувствовала запах — запах другой женщины. И его шею кто-то поцарапал, разодрал, будто ногтями. Они поругались, и он сказал ей, что она все выдумывает, что он поранился о сук.
Но Эмили знала, что это он. Догадалась, что это он похищает девушек, но не могла понять, почему. К тому же она была от него беременна, и он это знал. Эмили панически боялась сказать ему об этом, но когда он все-таки узнал, то был очень рад. Он хотел сына, мистер Паркер. Так ей и сказал: «Я хочу сына».
Но Эмили не могла доверить ребенка такому страшному человеку, она мне говорила это. Ей становилось все страшнее и страшнее. А он хотел ребенка, мистер Паркер, он так ужасно его хотел. Все время, все время он расспрашивал ее об этом, предостерегал против всего, что могло бы повредить малышу. Но любви в нем не было. А если и была, то странная любовь, дурная любовь. Эмили знала: он, если сможет, заберет ребенка, и она никогда его больше не увидит. Она понимала, что он плохой человек, даже хуже ее отца.
Однажды ночью, когда Эмили находилась с мужем в его грузовике, у дома отца, она сообщила ему, что у нее начались боли. А зайдя в уборную на дворе, обнаружила окровавленную газету, а в газете... — слова давались миссис Шнайдер с трудом. — ...внутренности, кровь, куски плоти. Снова, вы понимаете? И Эмили заплакала и вымазала себя кровью, наполнила всем этим чашку, позвала его и сказала, что потеряла ребенка...
Миссис Шнайдер на некоторое время замолчала. Взяла одеяло с кровати и закутала им плечи, спасаясь от озноба.
— Когда Эмили ему это сообщила, — заговорила старушка снова, — то подумала, что он тут же убьет ее. Он рычал, как зверь, мистер Паркер. Он поднял ее за волосы и ударил. И еще раз, и еще, и еще. Он называл ее слабачкой и никуда не годной. Он обвинил ее в том, что она убила его дитя. А потом повернулся и ушел. И Эмили услышала, как он в дровяном сарае копается в утвари, которую отец там держал. А когда раздался скрежет затачиваемого лезвия, она убежала из дома в лес. Он погнался за ней, Эмили слышны были его шаги среди деревьев. Она затаилась, и он прошел мимо. И уже не вернулся. Никогда.
Позже нашли девушек, висевших на дереве, и Эмили сообщила кому следовало, что это его рук дело. Но самого его Эмили никогда больше не видела. Она пришла сюда к монахиням в приют «Санта-Марта», и, думаю, рассказала им, почему была так напугана. Они приняли ее, дали кров, пока бедняжка не родила мальчика, а потом забрали у нее ребенка. После всего пережитого она уже не могла быть такой, как прежде... Спустя много лет Эмили вернулась сюда, и сестры снова позаботились о ней. Дом ее отца продали, а она потратила свое небольшое состояние на то, чтобы остаться здесь. Это недорогое место, мистер Паркер. Вы сами видите, — она обвела рукой унылую комнатушку. Кожа миссис Шнайдер казалась тоньше бумаги и солнечный свет, желтея, как мед, протекал сквозь ее пальцы.
— Миссис Шнайдер, мисс Эмили не называла вам имени этого человека, отца ее ребенка?
— Не знаю... — неуверенно ответила она.
Я легонько вздохнул, но тут же понял, что просто не дал ей времени договорить.
— Я помню только его имя, — продолжила она, осторожно взмахнув передо мной рукой, словно вызывая имя из прошлого. — Его звали Калеб...
Снег идет. Снег и на улице, и в душе. Снежная буря воспоминаний. Повешенные юные девушки, качаются на ветру, мой дед глядит на них, и ярость и печаль, растут в нем, а запах разложения окутывает его, как гниющая одежда. Он смотрит на них, сам муж и отец, и думает обо всех молодых мужчинах, которых они не будут целовать, о любовниках, чье дыхание они не почувствуют на своих щеках на рассвете, кого никогда не согреют теплом своих тел. Он думает о детях, которых у них никогда не будет... В каждой из них существовало невообразимое количество возможностей. С их смертью несколько жизней пресеклось, потенциальные вселенные утеряны навсегда, и с их уходом мир стал чуть меньше.
Я встал и подошел к окну. Снегопад украсил старый сад, прикрыл наготу деревьев, но иллюзия зимней сказки не сделает этот мир добрее. Вещи таковы, каковы они есть, изменения в природе могут лишь на время скрыть их подлинную суть. И я подумал о Калебе, ускользающем в спасительную тьму ночного леса, когда его обуяла ярость из-за смерти не родившегося сына, о Калебе, преданном слишком худеньким, слишком слабым телом женщины, которую он защитил, которую оплодотворил. Потеряв ее след, он похитил, по крайней мере, трех девушек — быстро, одну за другой, — выплескивая свой гнев, пока он не иссяк. А потом повесил их вместе с предыдущими жертвами на дерево, как побрякушки, чтобы их нашел совсем не похожий на него человек — настолько внутренне далекий от Калеба, что мог воспринять смерть каждой из молодых женщин как собственную утрату. В мире Калеба Кайла все превращалось в свою противоположность: созидание в разрушение, любовь в ненависть, жизнь в смерть.
Полицией было зафиксировано пять смертей. Однако пропали шесть девушек; одну не засчитали. В досье моего деда ее имя встречалось на нескольких страницах, где воспроизводились все ее передвижения в день исчезновения. В углу первой страницы дед прикрепил фотокарточку: невзрачная толстушка Джуди Манди. Плотное телосложение досталось ей по наследству от нескольких поколений людей, трудившихся на скупой, неблагодарной земле, чтобы укорениться на ней, выцарапать из нее возможность своего существования. Джуди Манди — пропавшая и теперь уже забытая всеми, кроме родителей, которым всегда будет не доставать дочери; для них навечно разверзлась бездна, и на краю этой бездны они будут все время выкликать ее имя, не слыша в ответ даже эха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52