Позже оба моих вольноотпущенника женились на знатных британских женщинах и закончили дни достойными и уважаемыми гражданами города Лугунда, основанного мною в память о матери моего старшего сына.Они успешно занимались земледелием и скотоводством, и прошло много лет, прежде чем соседи принялись подражать им.Как бы там ни было, эта часть моего имущества приносила мне приличный доход, несмотря на то, что большая доля прибыли оседала в кошельках вольноотпущенников. Не думаю, впрочем, что они слишком уж мошенничали, хотя оба разбогатели за довольно короткое время. Честность в разумных пределах, не устаю я повторять, имеет множество преимуществ перед недальновидным стремлением мгновенно получить огромные деньги.Итак, у меня появилась возможность объявить о владении собственностью не только в Италии, но и в Британии, и я сделал это, когда меня по предложению Нерона избрали сенатором.Желание Клавдии исполнилось, и я был счастлив, что она больше не будет приставать ко мне с этим. Никто особо не возражал против моей кандидатуры, разве что один-два человека заявили, что я еще очень молод. Однако прочие сенаторы лишь рассмеялись, ибо закон о возрастном цензе оброс столькими поправками, что ему уже попросту не придавали значения. Вдобавок все отлично понимали, что мои противники имели в виду вовсе не возраст, но не осмелились назвать вещи своими именами.Однако я не стал изводить себя злыми мыслями о тех, кто выступал против меня, тем более что после заседания один из них, широко улыбаясь, подошел ко мне, поздравил и объяснил, что сенаторы, дабы поддержать свой авторитет, часто отклоняют какое-нибудь не слишком важное предложение императора. Я был благодарен ему за эти слова и запомнил их надолго.В своих записках я столь подробно остановился на заговоре Пизона не потому, что хотел бы оправдаться в твоих глазах (мне не в чем винить себя), но только потому, что никак не могу решиться перейти к событиям, связанным с Антонией. С тех пор прошло немало лет, но слезы все еще наворачиваются мне на глаза, когда я думаю о постигшей се судьбе.Вскоре после самоубийства Пизона Нерон распорядился выставить стражу вокруг дома Антонии на Палатине. Ему со всех сторон доносили, что Антония согласилась отправиться вместе с заговорщиками в лагерь преторианцев и даже якобы выйти за Пизона замуж — после того, разумеется, как он разведется со своей женой. Я-то, конечно, сомневался, что такая женщина, как моя Антония, могла обещать подобное (я имею в виду бракосочетание) — ведь она любила одного меня, да и по политическим причинам такое замужество было бы для нее немыслимым.После разоблачения заговора судьба подарила мне всего одну ночь, которую я сумел провести с Антонией; впрочем, почему «подарила»? Эта ночь обошлась мне в миллион сестерциев — плата за страх солдатам, боявшимся гнева Нерона и Тигеллина. Но я бы с радостью отдал куда больше, если бы мне удалось спасти ее жизнь. Что значат деньги в сравнении с любовью и страстью? Да я бы не пожалел всего своего состояния — или, во всяком случае, значительной его части — ради любимой женщины. Но Фортуна не пожелала улыбнуться нам.В ту последнюю ночь мы всерьез обсуждали возможность добраться до далекой Индии, где у меня были знакомые, с которыми я когда-то вел торговые дела. Однако мы оба понимали, что наша попытка обречена на неудачу. Антонию знала вся Римская империя — ведь ее статуи украшали многие городские площади; переодеваться же было бы бесполезно, ибо ничто не скроет гордую осанку и изумительную фигуру.Наконец мы крепко обнялись и, рыдая, признали всю тщетность наших надежд. Антония, утерев слезы, принялась нежно заверять меня, что умрет без страха и даже с радостью, потому что ей удалось-таки пережить настоящую любовь. Она сказала, что мечтала, дождавшись смерти Клавдии, назвать меня своим супругом.Если бы ее мечта осуществилась, мне была бы оказана величайшая честь, но я хочу, чтобы ты, Юлий, понял меня правильно: я сейчас не хвастаю, я просто показываю, как сильно она меня любила.В эту последнюю ночь Антония много и возбужденно говорила. Например, она рассказывала о своем детстве и о дяде Сеяне и утверждала, будто он намеревался, убив Тиберия и заручившись поддержкой сената, сделать Клавдия императором. Тогда Рим избежал бы ужасного правления Гая Калигулы. Но судьба распорядилась иначе, и Антония рассудительно заметила, что, может, оно и к лучшему, ибо Клавдий не готов был тогда стать правителем — он дни и ночи напролет играл в кости и даже едва не разорил свою мать Антонию.До самого утра мы не сомкнули глаз. Сознание того, что смерть уже дожидается на пороге, придавало нашим поцелуям странный пряный вкус; воистину такая ночь бывает раз в жизни, и забыть ее невозможно.Все мои последующие победы — всего лишь жалкое подобие пережитого мною с Антонией. Ни к кому не был я так привязан, как к этой изумительно красивой женщине.Когда же эти волнующие мгновения пролетели и наступил рассвет, Антония предложила мне нечто столь необычное и пугающее, что поначалу я в изумлении отшатнулся, но потом, однако, признал ее мысль мудрой и перестал возражать и отнекиваться. Мы оба прекрасно знали, что это — наша последняя встреча. Гибель Антонии была неизбежна, и ничто не могло бы уже спасти ее.Она сказала, что хочет по возможности сократить это мучительное ожидание конца, и попросила, чтобы я донес на нее Нерону, — дело это, мол, для меня не новое, и он мне обязательно поверит. Это ускорит ее смерть и вместе с тем снимет с меня подозрения, которые могут появиться у Нерона; кроме того, это обеспечит будущее моего сына.Сама мысль о таком поступке казалась мне отвратительной, но Антония столь горячо убеждала меня, что в конце концов я согласился.Когда мы уже покидали спальню, она дала мне несколько дельных советов о том, с кем из знатных людей ради твоего благополучия водить дружбу, от кого, наоборот, держаться подальше, кому по возможности и навредить.С глазами, блестящими от слез, она говорила о твоем будущем и сожалела, что гибнет, не дожив до той поры, когда тебе надо будет выбирать невесту. В Риме не так уж много девочек, достойных твоего сына, Минуций, твердила она и настаивала, чтобы ты непременно прислушался к ее словам и устроил помолвку сразу же, как только твоей избраннице исполнится двенадцать. К сожалению, ты пренебрег мнением отца и покойной Антонии.Солдаты, несущие караул у входа в дом, забеспокоились и пришли поторопить меня. Мы вынуждены были расстаться. Я навсегда запомню лицо этой благородной женщины — мокрое от слез и слегка осунувшееся после бессонной ночи, но все равно улыбающееся и прекрасное. У меня возник отличный замысел, облегчивший мне наше прощание, и все-таки сердце мое ныло и сжималось от невыносимой боли.Я не хотел идти домой, не хотел видеть ни Клавдию, ни даже тебя, сын мой Юлий, и потому принялся прогуливаться по садам Палатина. На мгновение я замер, прижавшись спиной к высокой столетней сосне, которая, как ни странно, все еще не засохла. Я смотрел попеременно то на восток, то на север, то на запад, то на юг и думал, что отдал бы, пожалуй, весь мир за один-единственный поцелуй Антонии, а все жемчуга Индии — за возможность еще раз полюбоваться се белоснежным телом. Вот как ослепляет человека любовь.В действительности же Антония была старше меня, и лучшие се годы остались позади. Опыт и страдания наложили свой отпечаток на ее лицо; некоторые мои знакомые не без оснований считали эту женщину слишком уж худощавой. Я, впрочем, полагал, что худоба красит ее, и не уставал любоваться подрагиванием се ноздрей и ее плавной поступью.Я пристально смотрел на простирающийся у подножия холма Форум, на его древние здания, на новый Рим, поднимающийся на месте обгоревших руин, на Золотой Неронов дом, сверкающий в лучах утреннего солнца, и мои мысли невольно обратились к делам и к тому, что пришла пора приобрести новый земельный участок где-нибудь на Эсквилине, поближе к императорскому дворцу. Меня заботило твое будущее, Юлий, ведь я понимал, что мой старый авентинский дом уже тесен.Я повернулся и стал торопливо спускаться по склону холма. Я шел к Нерону, надеясь немедленно переговорить с ним с глазу на глаз. Уж если я и впрямь собрался доносить на Антонию, то мне следовало поспешить, чтобы меня никто не опередил. Внезапно я показался себе безумным и громко расхохотался. «Как нелепо устроен мир!» — непрерывно повторял я, будучи уверен, что первым открыл эту истину.Войдя в отделанный серебром и слоновой костью зал для приемов, я окинул взглядом присутствующих, ожидавших появления Нерона, и ужаснулся. Мне почудилось, что у них звериные головы. Это было так поразительно, что я протер глаза. По полу, украшенному изображающей пир богов мозаикой, прохаживались едва ли не все известные мне животные — от верблюда и ежа до свиньи и буйвола.Тигеллин казался тощим злым тигром, и я, боясь громко расхохотаться, даже зажал рукой рот.Впрочем, все встало на свои места, как только Нерон, предупрежденный мной знаком о необычайной важности того, что я имею сообщить, пригласил меня в свою спальню. Очевидно, мои видения были вызваны волнением и бессонницей. Во всяком случае, император предстал передо мной в образе человека, а не льва или, скажем, гориллы. На его ложе я заметил Акту, и это означало, что он хотя бы на время пожелал отвлечься от своих пороков. Иногда это с ним случалось.Нерон выглядел исстрадавшимся и удрученным. Он напомнил мне избалованного толстого ребенка, совершенно не понимающего, что большинству окружающих он несет одно лишь зло. Сам-то он желает всем добра и хочет только, чтобы ему не мешали наслаждаться собственным пением. (Жаль, кстати, что я никогда не мог оценить по достоинству талант Нерона, так как был совершенно немузыкален.)Когда я вошел, император как раз упражнялся в своем излюбленном занятии: его голос разносился по всему Золотому дому. Умолкал Нерон лишь изредка, чтобы прополоскать горло. Он не смел есть фрукты, ибо какой-то лекарь сказал ему однажды, что даже самые сочные из них якобы могут плохо повлиять на голосовые связки. Но если бы его заинтересовало мое мнение, то я бы предположил, что яблоко или несколько виноградин не повредят человеку, у которого давно уже испортилось пищеварение.Я назвал имя Антонии; Нерон поперхнулся своим полосканием и сильно закашлялся. Отзывчивая Акта услужливо постучала ему по спине, но император рассердился и выгнал ее прочь.— Что ты хочешь рассказать мне об Антонии, мерзкий доносчик? — спросил наконец Нерон, справившись с приступом кашля.Я, запинаясь, произнес подготовленную заранее речь. Я уверял, что только уважение к отцу Антонии императору Клавдию, который был так добр, что дал мне имя Лауций, когда я надел мужскую тогу, заставляло меня до сих пор молчать об участии Антонии в заговоре Пизона. Но совесть грызла и мучила меня, ибо речь идет о безопасности Нерона.Бросившись на колени, я поведал, что Антония многажды призывала меня по ночам к себе и уговаривала присоединиться к Пизону и его сообщникам. Она считала, что я, близкий друг императора, могу подсказать заговорщикам, к чему им лучше прибегнуть — к яду или к кинжалу.Стремясь уязвить самолюбие Нерона, я также прибавил, что Антония пообещала Пизону после государственного переворота выйти за него замуж. Этот нелепый слух очень ранил тщеславие Нерона, потому что, как известно, Антония несколько раз решительно отвергала подобные предложения, когда они исходили от самого императора.И все же Нерон сомневался и поглядывал на меня недоверчиво. Еще бы! Отчего бы это такой женщине, как Антония, выбрать себе в наперсники человека, казавшегося ему обычным ничтожеством?В конце концов Нерон приказал арестовать меня и под охраной дежурного центуриона отвести в одно из незавершенных помещений Золотого дома, где как раз работал известный художник. Он торопился закончить фреску, изображавшую поединок Ахилла и Гектора на стенах Трои. Нерон принадлежал к Юлианскому роду и хотел напомнить своим гостям об Энее Эней — легендарный герой римлян; после разрушения Трои бежал в Италию. Считался родоначальником Юлиев и потому стал героем прославляющей императора Августа поэмы Виргилия «Энеида».

, сыне прекрасной Венеры и первом из Юлиев. (Поэтому он, между прочим, никогда не бывал в храме Вулкана и отзывался об этом хромом боге весьма пренебрежительно, что, конечно же. обижало богатых и влиятельных кузнецов Вулкан соответствует греческому богу Гефесту, который считался покровителем огня и кузнечного дела, однако в Риме его связь с последним не прослеживается. Именно Гефест, уродливый и хромой на обе ноги, берет в жены красавицу Афродиту (у римлян ей соответствовала Венера), но она постоянно изменяет ему с богом войны Аресом (Марсом).

.)Запах краски и сам живописец несказанно раздражали меня. Можешь себе представить, он запретил мне разговаривать с моим стражем! Мы даже не могли шептаться, потому что это, видишь ли, отвлекало его от дела. Правда, я чувствовал себя оскорбленным тем, что Нерон доверил арестовать меня не трибуну, но центуриону, хотя и римскому всаднику, однако же мы все-таки нашли бы общие темы для беседы — например, лошадей. Это отвлекло бы меня от грустных раздумий, но самовлюбленный и заносчивый рисовальщик велел нам обоим молчать.Я не осмеливался прикрикнуть на него, ибо он был у Нерона в большой милости. Император почитал его за хорошего мастера и даже даровал ему гражданство, несмотря на то, что люди на фресках этого художника выглядели ужасно нелепо, поскольку все — и женщины тоже — были облачены в тоги. Однажды Нерон обмолвился, что мог бы, пожалуй, сделать его всадником, но, к счастью, больше не упоминал об этом. Может, все-таки понял, что нельзя награждать человека только за то, что ему удается ловко изображать на сырой штукатурке птиц и зверей.Наступил полдень, однако Нерон так и не прислал мне со своего стола никакой еды; впрочем, голод меня пока не донимал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50