https://wodolei.ru/catalog/mebel/rakoviny_s_tumboy/60/
Мы помним изумление тысяченачальника, решавшего судьбу Павла: «Я за большие деньги приобрёл это гражданство». Деяния. 22, 28.
Заметим: это очень красноречивое и важное свидетельство, ведь им утверждается вовсе не то, что патент римского гражданина стоит каких-то (пусть даже очень больших) денег, а тот факт, что обладание его правами способно приносить ещё больший доход, – ведь в противном случае никому не придёт в голову платить за него большие деньги.Но именно потому, что теперь гражданство может быть представлено «всеобщим товарным эквивалентом», или, говоря простым языком, – звонкой монетой, распространение полной правоспособности римского гражданина на всех становится крайне нежелательным. Как представляется, в силу именно этой «конвертируемости» в твёрдую валюту разности правосостояний строгое противопоставление всех «чужих» «своим» по-прежнему продолжает сохраняться и в Риме. Больше того, культивироваться и охраняться всей силой его закона, самовольное же объявление себя римским гражданином начинает караться смертью.В этой связи уместно вспомнить о таком основополагающем институте римского государства, как преторское право, которое в III в. до н. э. становится важнейшим источником римского права, оттесняющим на задний план все другие.Претор (от praeitor – идущий впереди, предводительствующий) – это поначалу название высших магистратур (консула и диктатора). В 367 г. до н. э. с усложнением судопроизводства учреждается должность младшего коллеги консула, которому поручается ведение судебных процессов по гражданским делам на основании издаваемого им самим преторского эдикта. Претор имел право на курульное кресло, расшитую золотом и пурпуром тогу и 6 ликторов. (Для уяснения места в общей иерархии высших государственных должностей напомним, что консул имел право на 12 ликторов, диктатор – на 24.) В отсутствии же консулов претор получал высшую государственную власть. С 242 г. до н. э. начинают избираться два претора: городской (Praetor urbanus), в ведение которого поступают судебные процессы между римскими гражданами, и претор, ведавший судом для чужестранцев, перегринов (Praetor peregrinus).Термин «эдикт» происходит от слова dico (говорю). Вступая в должность (1-го января, одновременно с консулами), претор объявлял свой эдикт, который записывался и выставлялся на видном месте для всеобщего сведения; здесь излагались те принципы, которых намерен был держаться претор при судебных решениях, и в соответствии с этим эдикт первоначально обозначал устное объявление магистрата по тому или иному вопросу. Однако с течением времени он получил специальное значение программного объявления, какое по установившейся практике делали (теперь уже в письменной форме) республиканские магистры при вступлении в должность.В этих эдиктах объявлялось, какие правила будут лежать в основе деятельности магистратов, в каких случаях будет даваться ход судебным искам, в каких нет и так далее. Эдикт, содержавший подобного рода годовую программу деятельности магистрата, называли постоянным в отличие от разовых объявлений по отдельным случайным поводам. Формально эдикт был обязателен только для того претора, которым он был издан, и, следовательно, только на тот год, в течение которого магистрат находился у власти (отсюда принадлежащее Цицерону название эдикта lex annua, закон на год). Однако фактически те пункты, которые оказывались наиболее удачным выражением интересов Рима, воспроизводились в эдикте вновь избранного магистрата и тем самым со временем закреплялись в единой правовой системе государства.С завоеванием господства в Италии и в особенности после победы над Карфагеном в первой войне с ним огромное значение для Рима приобретает установление правовых норм, призванных регулировать отношения (в первую очередь товарно-денежные и отношения собственности) с италийскими и внеиталийскими общинами. Именно поэтому-то и появляется претор, в ответственности которого оказывается суд между Римом и всем его окружением. Этот претор был несколько ниже рангом городского, но для самого Рима его функция имела куда более важные и далеко идущие следствия, ибо именно в этом суде закреплялось реальное соотношение правовых возможностей римского гражданина и чужеземца. Дело в том, что в спорах, которые разбирал Praetor peregrinus, законы ХП таблиц были неприменимы, и претор решая дело руководствовался собственным чувством справедливости. Эта практика оказала очень большое влияние и на судьбы позднейшего (классического) римского права, и на положение римского гражданина.Разумеется, это вовсе не значит, что сфера юрисдикции младшего претора превращалась в подобие некой дойной коровы, молоко которой обязано было аккуратно стекать в единый подойник Рима, – исполненный самого глубокого уважения к закону римский магистрат не мог вершить произвол. Но дело в том, что не существует единой для всех абстрактной справедливости, которая была бы абсолютно безотносительной к истории и культуре разных народов. Поэтому всякий спор между иностранцами – это столкновение не только юридических аргументов, но и всегда столкновение национальных культур, традиций, вероучений. Однако можно легко догадаться, как истинный патриот своего отечества, человек искренне верящий, впрочем, даже не так – свято верующий в то, что именно ценности Рима составляют собой лучшее, что от самого сотворения мира было создано в нём, будет разрешать конфликт национальных философий правды.Впрочем, и формирование такой философии происходило не без влияния претора. Конечно, никакой претор не мог изменить римский закон, так, ни один претор не мог превратить несобственника в собственника. Но вместе с тем, руководя гражданским процессом, он получал возможность отказывать в иске даже там, где по букве закона обязана была предоставляться правовая защита интересов истца, и, наоборот, давать судебный ход делу в случаях, не предусмотренных цивильным правом. Потому в его власти было защитить интересы первого и отказать во всякой защите второму. Иначе говоря, претор мог придать норме цивильного права практическое значение или, наоборот, лишить силы то или иное его положение. Таким образом, преторский эдикт, формально не отменяя закона, создавал совершенно новую юридическую реальность, уже и этим становился формой правообразования. Давая средства защиты вопреки цивильному праву (или хотя бы в дополнение к нему), преторский эдикт создавал de-facto новые юридические нормы. Больше того, в целом именно эта практика и вела к развитию самой философии права, к развитию нормативных, то есть общеобязательных не только – и, может быть, даже не столько – для римских граждан представлений о высшей справедливости, правде, праведности.Таким образом, римскому праву постепенно придавался характер, соответствующий реальному положению Рима среди италийских народов, а затем и стран, которые превращались в римские провинции. Впрочем, не исключалось и правовое подавление тех, которым ещё только предстояло стать таковыми. Другими словами, римский закон поступательно и неотвратимо закреплял то, что обреталось оружием (а нередко и готовил почву для его применения). § 6. Клиентела Может быть, самым кричащим свидетельством тому, что дефицит правоспособности – это эквивалент, как сказали бы сегодня, «утраченной выгоды», и его компенсация действительно стоит больших денег, является издавна существовавший в Риме институт клиентелы.Клиент – это вовсе не должник своего патрона, который избегает долгового рабства исполнением каких-то обязанностей перед ним. Он и в самом деле орудие его личной и политической власти, но обычай не позволяет использовать его для получения экономической выгоды, прямая эксплуатация его в хозяйстве патрона решительно недопустима. Отношение между ним и патроном не подведомственно никакому суду, оно регулируется только моральными обязательствами, которые возлагает и на того и на другого людской обычай; их нарушение влечёт за собой «бесславие» – стихию, к слову, куда более серьёзную, чем даже материальный ущерб.Клиент не был владельцем земли, не входил в местные сообщества; он находился под покровительством какого-либо главы рода (pater) или правителя, и принимал его родовое имя. Последнее обстоятельство означало, что положение клиента становилось наследственным. Он был обязан сопровождать своего господина на войне, подносить ему какие-то маленькие дары (их стоимость, естественно, не могла равняться той выгоде, которую приносило покровительство патрона, в противном случае, зачем оно?); поддерживать того в случае необходимости, выкупать из неволи, если тому случится попасть в плен, а иногда и выполнять отдельные (кстати, не очень обременительные) поручения, формально не роняющие его достоинства (хотя в известных случаях и выходящие за грань допустимого общественной нравственностью).Патрон же взамен предоставлял ему земельный надел (или какие-то иные средства к существованию) и авторитетом своего имени и правосостояния защищал в суде. При этом добросовестное отношение патрона к принятым на себя обязанностям обеспечивалось сакральным правом: вероломный патрон подвергался высшему наказанию: он объявлялся обречённым мщению богов, а потому и сам оказывался вне охраны закона. «Пусть будет предан богам подземным, [т. е. проклятию], тот патрон, который причиняет вред [своему] клиенту» Хрестоматия по истории древнего мира под ред. В. В. Струве. Том III. Древний Рим. Учпедгиз, Москва, 1953. Док. № 8, VIII, 21.
, – гласит один из законов XII таблиц. Кстати, и после смерти его ждала весьма незавидная участь: в царстве мёртвых его стезя расходилась с той, по которой шли праведники; Сивилла, сопровождающая Энея, указывает герою на распутье: …левой дорогойЗлые идут на казнь, в нечестивый спускаются Тартар. Вергилий. Энеида.VI, ст. 543–544.
куда попадают …Те, кто при жизни враждой родных преследовал братьев,Кто ударил отца, или был бесчестен с клиентом… Вергилий. Энеида.VI, ст. 608–609.
Именно то обстоятельство, что римский патрон оказывается гарантом (прежде всего имущественных) прав клиента проливает свет на многое – и в первую очередь на тот факт, что в положении последнего оказывались не только отдельные люди, но и большие общины.Впрочем, и люди здесь встречались всякие, ибо клиентела тоже неоднородна. Она включает в себя и разорившегося, но ещё не потерявшего вкус к труду земледельца-плебея, и откровенного тунеядца, который тем не менее хочет сохранить какие-то остатки достоинства, чтобы не опуститься на самое дно общественной жизни, и богатого предпринимателя, что ищет в патроне дополнительной опоры, призванной восполнить дефицит его собственной правоспособности.Кстати, клиентами становились не только римляне, но и представители других общин. Дело в том, что поначалу свободный чужеземец не имел в Риме (как, впрочем, и в любом другом городе того времени) не только никаких политических прав, но и правоспособности в сфере частного права, то есть не признавался субъектом ни семейных, ни имущественных правоотношений. Более того, он рассматривался в принципе как враг, имущество которого могло быть в любой момент захвачено римским гражданином, а сам он обращён в рабство. Заметим, это касается и самих римлян, если они вдруг оказываются на чужбине. Так, в Афинах, где в эпоху расцвета насчитывалось до 10 тысяч метэков (в расчёт принимаются, конечно же, только главы семей), любой иностранец, не уплативший особый налог (так называемый метэкион), мог быть продан в рабство вместе с семьёй, а его имущество подлежало конфискации.Такой порядок связан с уже упомянутым здесь обстоятельством, что раб изначально – это просто «не наш», то есть человек, пользующийся покровительством чужого враждебного тотема, а значит, уже самим своим присутствием здесь источающий какую-то скрытую угрозу для неё. Именно это объективное обстоятельство и лишает его защиты общины, иначе говоря, ставит его вне её закона. Именно отсюда и возникает возможность закабаления пришлеца, формального обращения его в рабство. В сущности, это не что иное, как специфическая форма самозащиты рода; поэтому здесь никоим образом нельзя видеть экзотическую форму проявления какого-то хищнического инстинкта, всё объясняется достаточно просто и логично. Но даже и там, где тотемная психология отходит в прошлое, невнятные запреты остаются, ибо на месте тотема появляются чужие боги, не всегда покровительствующие этой общине. Мы уже обращались к аналогии с собакой. В принципе, и здесь всё обстоит примерно так же: ведь и приблудную собаку никем не возбраняется посадить на цепь, и мы даже не задумаемся, что этим человек посягает на какие-то собачьи права. Больше того, здесь обнаруживается даже род гуманизма – ведь она поступает под нашу защиту, получает пищу и кров. Но ведь и стоящий вне нашего закона чужак, становясь рабом, получает и кров, и стол, и определённую защиту, и даже какие-то права (мы уже говорили о том, что и раб имеет право требовать от хозяина то, что необходимо для выполнения возлагаемых на него обязанностей). Словом, и здесь можно разглядеть род гуманизма – ведь в другом месте пришельца могут и просто убить.Так стоит ли удивляться тому, что чужеземец оказывался поражённым в правах везде, куда простиралась власть Рима?Разумеется, со временем такое бесправие пришло в противоречие с интересами развивавшегося гражданского оборота, особенно с развитием внешней торговли этого города, стало препятствием ему. А следовательно, начало затрагивать имущественные интересы и самих граждан Рима. Поэтому в сфере внешней торговли римскому гражданину приходилось искать компромиссы, вступать в договоры, искать способы разрешения каких-то споров и так далее. Один из них заключался в том, что он становился патроном чужеземца, который, в свою очередь, принимал статус клиента; патрон оказывал ему правовую помощь, совершая в его интересах сделки и защищая его интересы перед римским судом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Заметим: это очень красноречивое и важное свидетельство, ведь им утверждается вовсе не то, что патент римского гражданина стоит каких-то (пусть даже очень больших) денег, а тот факт, что обладание его правами способно приносить ещё больший доход, – ведь в противном случае никому не придёт в голову платить за него большие деньги.Но именно потому, что теперь гражданство может быть представлено «всеобщим товарным эквивалентом», или, говоря простым языком, – звонкой монетой, распространение полной правоспособности римского гражданина на всех становится крайне нежелательным. Как представляется, в силу именно этой «конвертируемости» в твёрдую валюту разности правосостояний строгое противопоставление всех «чужих» «своим» по-прежнему продолжает сохраняться и в Риме. Больше того, культивироваться и охраняться всей силой его закона, самовольное же объявление себя римским гражданином начинает караться смертью.В этой связи уместно вспомнить о таком основополагающем институте римского государства, как преторское право, которое в III в. до н. э. становится важнейшим источником римского права, оттесняющим на задний план все другие.Претор (от praeitor – идущий впереди, предводительствующий) – это поначалу название высших магистратур (консула и диктатора). В 367 г. до н. э. с усложнением судопроизводства учреждается должность младшего коллеги консула, которому поручается ведение судебных процессов по гражданским делам на основании издаваемого им самим преторского эдикта. Претор имел право на курульное кресло, расшитую золотом и пурпуром тогу и 6 ликторов. (Для уяснения места в общей иерархии высших государственных должностей напомним, что консул имел право на 12 ликторов, диктатор – на 24.) В отсутствии же консулов претор получал высшую государственную власть. С 242 г. до н. э. начинают избираться два претора: городской (Praetor urbanus), в ведение которого поступают судебные процессы между римскими гражданами, и претор, ведавший судом для чужестранцев, перегринов (Praetor peregrinus).Термин «эдикт» происходит от слова dico (говорю). Вступая в должность (1-го января, одновременно с консулами), претор объявлял свой эдикт, который записывался и выставлялся на видном месте для всеобщего сведения; здесь излагались те принципы, которых намерен был держаться претор при судебных решениях, и в соответствии с этим эдикт первоначально обозначал устное объявление магистрата по тому или иному вопросу. Однако с течением времени он получил специальное значение программного объявления, какое по установившейся практике делали (теперь уже в письменной форме) республиканские магистры при вступлении в должность.В этих эдиктах объявлялось, какие правила будут лежать в основе деятельности магистратов, в каких случаях будет даваться ход судебным искам, в каких нет и так далее. Эдикт, содержавший подобного рода годовую программу деятельности магистрата, называли постоянным в отличие от разовых объявлений по отдельным случайным поводам. Формально эдикт был обязателен только для того претора, которым он был издан, и, следовательно, только на тот год, в течение которого магистрат находился у власти (отсюда принадлежащее Цицерону название эдикта lex annua, закон на год). Однако фактически те пункты, которые оказывались наиболее удачным выражением интересов Рима, воспроизводились в эдикте вновь избранного магистрата и тем самым со временем закреплялись в единой правовой системе государства.С завоеванием господства в Италии и в особенности после победы над Карфагеном в первой войне с ним огромное значение для Рима приобретает установление правовых норм, призванных регулировать отношения (в первую очередь товарно-денежные и отношения собственности) с италийскими и внеиталийскими общинами. Именно поэтому-то и появляется претор, в ответственности которого оказывается суд между Римом и всем его окружением. Этот претор был несколько ниже рангом городского, но для самого Рима его функция имела куда более важные и далеко идущие следствия, ибо именно в этом суде закреплялось реальное соотношение правовых возможностей римского гражданина и чужеземца. Дело в том, что в спорах, которые разбирал Praetor peregrinus, законы ХП таблиц были неприменимы, и претор решая дело руководствовался собственным чувством справедливости. Эта практика оказала очень большое влияние и на судьбы позднейшего (классического) римского права, и на положение римского гражданина.Разумеется, это вовсе не значит, что сфера юрисдикции младшего претора превращалась в подобие некой дойной коровы, молоко которой обязано было аккуратно стекать в единый подойник Рима, – исполненный самого глубокого уважения к закону римский магистрат не мог вершить произвол. Но дело в том, что не существует единой для всех абстрактной справедливости, которая была бы абсолютно безотносительной к истории и культуре разных народов. Поэтому всякий спор между иностранцами – это столкновение не только юридических аргументов, но и всегда столкновение национальных культур, традиций, вероучений. Однако можно легко догадаться, как истинный патриот своего отечества, человек искренне верящий, впрочем, даже не так – свято верующий в то, что именно ценности Рима составляют собой лучшее, что от самого сотворения мира было создано в нём, будет разрешать конфликт национальных философий правды.Впрочем, и формирование такой философии происходило не без влияния претора. Конечно, никакой претор не мог изменить римский закон, так, ни один претор не мог превратить несобственника в собственника. Но вместе с тем, руководя гражданским процессом, он получал возможность отказывать в иске даже там, где по букве закона обязана была предоставляться правовая защита интересов истца, и, наоборот, давать судебный ход делу в случаях, не предусмотренных цивильным правом. Потому в его власти было защитить интересы первого и отказать во всякой защите второму. Иначе говоря, претор мог придать норме цивильного права практическое значение или, наоборот, лишить силы то или иное его положение. Таким образом, преторский эдикт, формально не отменяя закона, создавал совершенно новую юридическую реальность, уже и этим становился формой правообразования. Давая средства защиты вопреки цивильному праву (или хотя бы в дополнение к нему), преторский эдикт создавал de-facto новые юридические нормы. Больше того, в целом именно эта практика и вела к развитию самой философии права, к развитию нормативных, то есть общеобязательных не только – и, может быть, даже не столько – для римских граждан представлений о высшей справедливости, правде, праведности.Таким образом, римскому праву постепенно придавался характер, соответствующий реальному положению Рима среди италийских народов, а затем и стран, которые превращались в римские провинции. Впрочем, не исключалось и правовое подавление тех, которым ещё только предстояло стать таковыми. Другими словами, римский закон поступательно и неотвратимо закреплял то, что обреталось оружием (а нередко и готовил почву для его применения). § 6. Клиентела Может быть, самым кричащим свидетельством тому, что дефицит правоспособности – это эквивалент, как сказали бы сегодня, «утраченной выгоды», и его компенсация действительно стоит больших денег, является издавна существовавший в Риме институт клиентелы.Клиент – это вовсе не должник своего патрона, который избегает долгового рабства исполнением каких-то обязанностей перед ним. Он и в самом деле орудие его личной и политической власти, но обычай не позволяет использовать его для получения экономической выгоды, прямая эксплуатация его в хозяйстве патрона решительно недопустима. Отношение между ним и патроном не подведомственно никакому суду, оно регулируется только моральными обязательствами, которые возлагает и на того и на другого людской обычай; их нарушение влечёт за собой «бесславие» – стихию, к слову, куда более серьёзную, чем даже материальный ущерб.Клиент не был владельцем земли, не входил в местные сообщества; он находился под покровительством какого-либо главы рода (pater) или правителя, и принимал его родовое имя. Последнее обстоятельство означало, что положение клиента становилось наследственным. Он был обязан сопровождать своего господина на войне, подносить ему какие-то маленькие дары (их стоимость, естественно, не могла равняться той выгоде, которую приносило покровительство патрона, в противном случае, зачем оно?); поддерживать того в случае необходимости, выкупать из неволи, если тому случится попасть в плен, а иногда и выполнять отдельные (кстати, не очень обременительные) поручения, формально не роняющие его достоинства (хотя в известных случаях и выходящие за грань допустимого общественной нравственностью).Патрон же взамен предоставлял ему земельный надел (или какие-то иные средства к существованию) и авторитетом своего имени и правосостояния защищал в суде. При этом добросовестное отношение патрона к принятым на себя обязанностям обеспечивалось сакральным правом: вероломный патрон подвергался высшему наказанию: он объявлялся обречённым мщению богов, а потому и сам оказывался вне охраны закона. «Пусть будет предан богам подземным, [т. е. проклятию], тот патрон, который причиняет вред [своему] клиенту» Хрестоматия по истории древнего мира под ред. В. В. Струве. Том III. Древний Рим. Учпедгиз, Москва, 1953. Док. № 8, VIII, 21.
, – гласит один из законов XII таблиц. Кстати, и после смерти его ждала весьма незавидная участь: в царстве мёртвых его стезя расходилась с той, по которой шли праведники; Сивилла, сопровождающая Энея, указывает герою на распутье: …левой дорогойЗлые идут на казнь, в нечестивый спускаются Тартар. Вергилий. Энеида.VI, ст. 543–544.
куда попадают …Те, кто при жизни враждой родных преследовал братьев,Кто ударил отца, или был бесчестен с клиентом… Вергилий. Энеида.VI, ст. 608–609.
Именно то обстоятельство, что римский патрон оказывается гарантом (прежде всего имущественных) прав клиента проливает свет на многое – и в первую очередь на тот факт, что в положении последнего оказывались не только отдельные люди, но и большие общины.Впрочем, и люди здесь встречались всякие, ибо клиентела тоже неоднородна. Она включает в себя и разорившегося, но ещё не потерявшего вкус к труду земледельца-плебея, и откровенного тунеядца, который тем не менее хочет сохранить какие-то остатки достоинства, чтобы не опуститься на самое дно общественной жизни, и богатого предпринимателя, что ищет в патроне дополнительной опоры, призванной восполнить дефицит его собственной правоспособности.Кстати, клиентами становились не только римляне, но и представители других общин. Дело в том, что поначалу свободный чужеземец не имел в Риме (как, впрочем, и в любом другом городе того времени) не только никаких политических прав, но и правоспособности в сфере частного права, то есть не признавался субъектом ни семейных, ни имущественных правоотношений. Более того, он рассматривался в принципе как враг, имущество которого могло быть в любой момент захвачено римским гражданином, а сам он обращён в рабство. Заметим, это касается и самих римлян, если они вдруг оказываются на чужбине. Так, в Афинах, где в эпоху расцвета насчитывалось до 10 тысяч метэков (в расчёт принимаются, конечно же, только главы семей), любой иностранец, не уплативший особый налог (так называемый метэкион), мог быть продан в рабство вместе с семьёй, а его имущество подлежало конфискации.Такой порядок связан с уже упомянутым здесь обстоятельством, что раб изначально – это просто «не наш», то есть человек, пользующийся покровительством чужого враждебного тотема, а значит, уже самим своим присутствием здесь источающий какую-то скрытую угрозу для неё. Именно это объективное обстоятельство и лишает его защиты общины, иначе говоря, ставит его вне её закона. Именно отсюда и возникает возможность закабаления пришлеца, формального обращения его в рабство. В сущности, это не что иное, как специфическая форма самозащиты рода; поэтому здесь никоим образом нельзя видеть экзотическую форму проявления какого-то хищнического инстинкта, всё объясняется достаточно просто и логично. Но даже и там, где тотемная психология отходит в прошлое, невнятные запреты остаются, ибо на месте тотема появляются чужие боги, не всегда покровительствующие этой общине. Мы уже обращались к аналогии с собакой. В принципе, и здесь всё обстоит примерно так же: ведь и приблудную собаку никем не возбраняется посадить на цепь, и мы даже не задумаемся, что этим человек посягает на какие-то собачьи права. Больше того, здесь обнаруживается даже род гуманизма – ведь она поступает под нашу защиту, получает пищу и кров. Но ведь и стоящий вне нашего закона чужак, становясь рабом, получает и кров, и стол, и определённую защиту, и даже какие-то права (мы уже говорили о том, что и раб имеет право требовать от хозяина то, что необходимо для выполнения возлагаемых на него обязанностей). Словом, и здесь можно разглядеть род гуманизма – ведь в другом месте пришельца могут и просто убить.Так стоит ли удивляться тому, что чужеземец оказывался поражённым в правах везде, куда простиралась власть Рима?Разумеется, со временем такое бесправие пришло в противоречие с интересами развивавшегося гражданского оборота, особенно с развитием внешней торговли этого города, стало препятствием ему. А следовательно, начало затрагивать имущественные интересы и самих граждан Рима. Поэтому в сфере внешней торговли римскому гражданину приходилось искать компромиссы, вступать в договоры, искать способы разрешения каких-то споров и так далее. Один из них заключался в том, что он становился патроном чужеземца, который, в свою очередь, принимал статус клиента; патрон оказывал ему правовую помощь, совершая в его интересах сделки и защищая его интересы перед римским судом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68