Одно дело - совершить подвиг вот так красиво, на рывке, на
глазах у всех, другое - жить... подвижнически. Вы думаете, сможет? Голову
кладу на плаху - не сможет. Могу даже свою. И никто не смог бы. Даже Иисус
Христос не смог бы, останься он жив, а уж король Арнольд совсем не Иисус.
Священник, пугливо молчавший подле трона, сказал предостерегающе:
- Кто ты, смеющий так богохульствовать про Иисуса, сына божьего?
Я покачал головой:
- А что бы Иисус сказал бы о кострах, на которых сжигаете несчастных,
которых он не давал побивать даже камнями?.. Что он сказал бы о... Ладно,
не будем увязать в теологии. Ваше непобедимое высочество, уверяю: это вы
одержали победу!.. О вас говорят как о справедливом короле, который
поступил правильно... это мы с вами понимаем, что вас просто приперли к
стенке, как медведя рогатиной, но народу удалось засадить по самые...
словом, другую версию!.. А вот Арнольду сейчас надо играть роль святого и
дальше. А такое ни Арнольд, ни кто-либо другой не потянет.
Священник кряхтел, явно хотел поспорить, но видел, как король понемногу
начинает оживать, и умолк, забился за трон. Главное, мне удалось разрушить
тоску короля, дать ему кончик веревки, по которой он может выбраться на
божий свет со дна чернейшей и глубочайшей депрессии.
Конрад еще рычал в бешенстве, но в глазах появилась надежда. Он взглянул
на меня почти с мольбой, не брешу ли как попова собака? Только не бреши...
или бреши, но не признавайся, что брешешь.
- Не... потянет?
Я нагло улыбнулся:
- А что, по-вашему, кто-то на земле потянет?.. Так что для Арнольда сейчас
начинается падение. Долгое падение!
- Гм... - прорычал он в затруднении.
- Правда, ваше высочество, - заверил я. - Ну, представьте себе, если бы вы
вдруг предстали перед народом святым... как бы вам... э-э... дальше? Денек
можно походить гоголем, в павлиньих перьях, а другой, третий?.. Арнольду
это теперь на всю оставшуюся жизнь.
Конрад призадумался, на лице проступил страх. Он зябко передернул плечами.
- Святым?.. Нет, ни за вечное спасение!.. Лучше вот таким... грешным, но
не так уж чтоб и совсем... Но Арнольду, собаке, так и надо!.. Пусть, гад,
помучается с белыми крыльями за спиной.
- А вы, - сказал я настойчиво, - выглядите в глазах народа... как
Алемандрии, так и Галли, а также всех воинов, неважно какого королевства,
как могучий и свирепый король, который одинаково наделен всеми рыцарскими
доблестями!.. Вы знаете, какие слова труднее всего выговорить мужчине?
Священник и король задумались. Я видел, что и все рыцари заскрипели
суставами, думают. Даже Ланселот и вся наша свита впали в тяжелое раздумье.
Конрад нетерпеливо буркнул:
- А что тут думать? "Ты сильнее меня" - вот самые гадкие слова.
- Нет, ваше высочество. Мужчине труднее всего сказать "Я был не прав". На
какие только ухищрения ни идет только бы не сказать их!.. А вам даже не
пришлось их говорить. Вы захватили королевство Арнольда, а потом вернули
по своей королевской воле. Никто у вас не отнял, вернули сами. Теперь же
вам просто стоит чуть-чуть закрепить свой имидж... то есть образ в глазах
своих людей и вообще всего мира... Для этого, например, самое простое -
отправить хотя бы тысячу воинов в крепость Зорр... этого мало, но сразу
возвысит вас в глазах христианского мира... Или выставить на границах
своего королевства заслоны против проникновения агентов Тьмы...
Священник торопливо забормотал молитву, глаза его испуганно и с великой
надеждой следили за мной. Король призадумался, прорычал:
- Да это не трудно... Что для меня тысяча!.. Могу и пять, да надо ли?..
- Вообще-то, - сказал я осторожно, - король Арнольд отправил в Зорр пять
тысяч воинов...
Священник сказал скороговоркой:
- Благое дело сотворил, благое...
Конрад рыкнул, походил взад-вперед перед троном.
- Но я тогда и сам превращусь в исусика!.. Нет, меня заплюют мои же
рыцари. Скажут, что вот-вот у меня отрастут крылья, как у большого жирного
гуся. И над головой уже нимб... хотя я знаю, что это просто рога срослись.
Я сказал проникновенно:
- Ваше высочество!.. Нет в Зорре исусиков, нет. Есть нормальные здоровые
рыцари. Что такое рыцари? Это крепкие мужчины с отвагой в сердце и...
Пальцы мои тем временем сняли с пояса молот. Конрад насторожился, глаза
сузились, рука потянулась к рукояти меча. Я с силой метнул, держа взглядом
скульптурную группу из руин Кельтуллы. Молот пронесся с диким воем,
мраморная статуя треснула, взорвалась тысячью мельчайших осколков. Они еще
летели через зал, а молот, описав красивую дугу, смачно шлепнулся в мою
подставленную ладонь.
Я улыбнулся Конраду, что не сводил с меня глаз повесил молот на пояс и
учтиво поклонился.
- Как видите, ваше высочество... А я ведь воин Зорра, христианского
королевства.
В зале стояла потрясенная тишина. Рыцари застыли с выдернутыми из ножен
мечами. Конрад кивком велел спрятать железо в ножны, посмотрел на меня,
насупясь:
- Что за чертов молот у тебя, рыцарь?
- Языческий, - ответил я, - который, вон посмотрите, ваш священник не
одобряет...
Священник, белый от ужаса, крестился, бормот, молитвы, руки его мелькали
со скоростью ветрянс мельницы во время урагана. Он упал на колени и бил
лбом о мраморный пол, усеянный останками мраморной композиции.
- Да-а, - сказал Конрад с удовольствием. - Да ты еще и богохульник?.. Тебя
ж за эту статую церковь проклянет!.. И на костер, на костер... Еще и танцы
вокруг костра устроит.
- Наша, - сказал я и выдвинул по-ланселотьи нижнюю челюсть, - что в Зорре,
не проклянет.
Он все еще колебался, раздумывал. В зале было тихо. Конрад был известен
как непредсказуемый король, который решения принимает быстро, никогда не
советуется с окружением... и почти никогда не ошибается.
- Ну, - проговорил он медленно, все еще раздумывая и подбирая слова, -
если святоши Зорра такой молот не отобрали и не бросили в огонь... Ладно,
на том и порешим! Я пришлю вам пять тысяч воинов!.. Нет, пять прислал
Арнольд, я пришлю семь. Мог бы и тысячу, у меня один стоит десяти
Арнольдовых, но... пусть будет семь.


Глава 3


Назад то неслись во весь опор, то ползли как черепа хи. Ланселот
оглядывался, словно за ним мчался табун чертей с вилами. Но за нами
двигалась прекрасно обученная конница, которой нужно давать время на
отдых. Земля грохотала и стонала, когда все семь тысяч тяжеловооруженных
всадников - хвастливый Конрад прислал сильнейших - скакали за нами следом.
В конце концов Ланселот объявил барону Генкелю, командующему этим
семитысячным отрядом, что мы поедем вперед, чтобы организовать им
достойную их славы и воинского умения встречу. Но когда мы оторвались на
полмили перед, Ланселот повернул голову в мою сторону, и я увидел, что
неустрашимый рыцарь смертельно напуган.
- Как, - воскликнул он в яростной растерянности, - как ты осмелился
разбить священную реликвию?..
- Как? - переспросил я. - Да молотом, как еще... А здорово брызнуло?
- Не играй словами! - сказал он металлическим голосом. - Такого
кощунства... даже от тебя не ждали!
- Но результат на лице? - спросил я. - Конрад отправил в Зорр большой
отряд. Что еще?
- Да что Конрад... Тебе не дорога твоя душа?
Он покачивался в седле, ровный и железный, как прежде, но лицо впервые
было испуганным, а глаза вылезали из орбит. Даже нижняя челюсть стала
короче, что ее хозяина нисколько не портило. С этой челюстью и страхом на
морде лица он стал несколько человечнее, что ли. Но на меня бросал острые
злые взгляды, что высекали искры о мои доспехи. Не будь этого железа, я бы
уже истекал кровью.
- Я сумею это объяснить святой инквизиции, - ответил я. - Ну, попробую
суметь.
- Да кто тебя будет спрашивать? Тебя сразу к столбу на площади! Я первым
брошу факел на кучу хвороста!
- Не будем решать за святую церковь, - предложил я. - Это кощунство... это
даже дьявольская гордыня - предрешать приговор святейшей инквизиции! Не
так ли, сэр Ланселот?
Он задохнулся, будто его ударили бревном в живот. Я старался держать лицо
каменным, по-ланселотьи, как я это называл, хотя сейчас Ланселот был похож
на кролика под копытами боевого коня. Сам же я внутри трясся мелкой
дрожью, ибо вовсе не был уверен, что поступил правильно. Нет, я поступил
правильно, но не уверен, что инквизиция это оценит так же, как оценил я.
- Главное, - сказал я, - что сам Конрад не рассвирепел, что я разбил эту
статую. Этого я страшился больше всего.
- Да ему на трофеи наплевать, - отмахнулся Ланселот. - Для него важнее
привезти в свою столицу, показать, похвастаться, утвердиться, чтобы все
видели. А потом уже и забывает.
За нами скакали наши рыцари, прислушиваясь каждому слову. Граф Розенберг
сказал весело:
- Ричард ему место освободил в покоях!
- Верно, - поддержал другой рыцарь, великан Крон де Гарц. - Там уже тесно,
новые трофеи ставить некуда.
А третий, его имени я не знал, сказал с ухмылкой:
- А я слышал, что та святая семейка его самой давно раздражала. Привез
сдуру, мол, там ее очень ценили - значит, дорогая. Там дальше у него все
стены в дорогих мечах, топорах, кинжалах, что выгреб из королевских спален
и оружейных! Эта статуя ему только мешалась.
Через две недели появились и начали приближаться серые стены Зорра. Мы
услышали рев труб, скрежет железных цепей и скрип бревен в подъемном
мосте. Он опускался медленно, нехотя, а лег на край противоположного рва с
таким видом, что умрет, но больше не поднимется.
На стене и наверху каменной арки над воротами стражники весело кричали.
Узнали Ланселота, да и мне досталась пара выкриков, но уже от щедрот.
Металлическая решетка, выкованная из толстых прутьев толщиной в мою руку,
медленно поползла вверх.
Направляясь в город или в замок, любой рыцарь всегда надевает боевые
доспехи. И дорога бывает опасной, да и показать себя надо во всем блеске.
Парадные есть далеко не у всякого, только самые знатные и богатые могут
позволить себе подобную роскошь, но празднично выглядят уже сами по себе
доспехи, щит с гербом, рыцарское копье, огромный конь под боевой попоной...
Правда, въехав в городские врата, а тем более в ворота чужого замка,
рыцарь обязан снять доспехи. Если забывал, ему настойчиво, очень
настойчиво напоминают. В доспехах пропускают только тех, кому хозяин замка
доверяет всецело, но даже он обязан снимать доспехи, если приезжает с
другими, чтобы не выделяться.
Среди серого народа, в серых одеяниях из мешковин, въезд рыцарей в город
всегда зрелище. И сейчас на стены лезли те, кто успел раньше, другие
выбегали из домов и выстраивались вдоль проезжей части улицы.
Наши кони привычно пошли по деревянному настилу моста. Решетка поднялась,
я видел только блестящее острие, похожее на наконечники копий. По спине
прошли мурашки: представил, что веревка оборвется и эта решетка сорвется
вниз. Весит несколько тонн, пришпилит к земле вместе с конем, как
таракана. Нет, как жука в его прочном хитиновом панцире.
Как только мы ее миновали, она стремительно понеслась вниз, будто и в
самом деле оборвалась веревка. Железное острие с глухим стуком глубоко
вонзилось в сухую утоптанную землю. А впереди выход во двор перекрывает
вторая решетка. Мы очутились в тесной западне. Из ниши в каменной стене
вышел священник, обошел вокруг нас со Святыми Дарами в руках, прочел
молитву, даже окропил святой водой. Мы терпеливо ждали. Под видом
возвращавшихся рыцарей в Зорр уже не раз пыталась проникнуть нечисть, а
проклятые оборотни каждый день придумывают новые трюки.
Наконец священник отступил, Ланселоту поклонился, на меня смотрел со
страхом и ненавистью, но смолчал: знает о решении отцов инквизиции
отложить рассмотрение вопроса о моей виновности.
Решетка заскрипела, поднялась, мы выехали из тени на ярко освещенное
пространство. Во дворе за наше отсутствие словно бы прибавилось людей, но
чувствуется и железная рука Беольдра: телеги вдоль стен, праздношатающихся
загрузили работой, рядом с булочной спешно построили еще одну, беженцы не
выстраиваются в длинную очередь.
Я ехал, красиво держа копье острием вверх. Конечно, даже мне не удержать
это бревно вот так в руке, но оно тупым концом стоит в особой лунке в
седле, немногим выше стремени основную тяжесть несет конь, я только
придерживаю, чтобы сохраняло равновесие.
Когда понадобится, я напрягу все мышцы и положу его горизонтально, но и
тогда не буду удерживать этот рельс, а прислоню к луке седла, так делают
все рыцари.
Когда проезжали через площадь к замку, из домов уже высыпали горожане. На
нас глазели, выкрикивали приветствия, живо пересказывали, кто мы, чем
знамениты. Жар прокатился вдоль спинного хребта, я заерзал в седле, сердце
застучало чаще, заныло. Глаза отыскали в толпе группу очень нарядных
горожан, в середине - две женщины, мужчины вокруг, одна из них смотрит
прямо на меня. Я увидел карие глаза, вздернутые брови, изумленно раскрытый
рот, коралловые губы...
Она смотрела на меня неотрывно, я чуть наклонил голову. Если бы не
сдерживал себя изо всех сил, я бы поклонился так низко, что свалился бы с
коня к ней под ноги чтобы видеть ее, слышать ее запах, чтобы она что-то
сказала мне, лично мне... пусть даже попинала бы меня своей божественной
ножкой.
Я успел только снять доспехи и рубашку, слуга лил мне на голову воду из
кувшина, я остервенело смывал пот и грязь, когда в дверь постучали.
Мальчишка-слуга помчался открывать, я продолжал свой непонятный для
христиан ритуал, ибо до крестовых походов тут еще не дошли или же прошли
мимо таких возможностей, а культуру мытья в Европу занесли только
возвращающиеся с Востока рыцари.
Слуга подал полотенце, за моей спиной скрипнул стул. Там сидел монах -
когда только и появился, - лицо скрыто надвинутым на глаза капюшоном,
словно не желает видеть непонятный, а значит, дьявольский обряд. Из
длинных широких рукавов высунулись худые дряблые пальцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10