Она сидела на коне очень непривычно для моего глаза, даже дико, но, как
понимаю, только так и ездят порядочные женщины: на особом женском седле,
что и не седло вовсе, а просто-напросто широкая подушечка, обе ноги на
одну сторону, зад слегка на другую, для равновесия, это очень красиво,
даже эротично, но как-то несерьезно. Страшно подумать, что случится, если
конь вдруг поскачет...
Непроизвольно я зашел с той стороны, чтобы подхватить ее, такую нежную и
легкую, подхватить на обе мои широкие длани. Она вскинула брови,
поинтересовалась ядовито:
- Что, захотелось на кружку эля?
- Ага, - сказал я и добавил мечтательно: - А если бы еще на две...
- Харя не треснет? - спросила она. - Впрочем, у меня есть работа. Надо
вывезти навоз...
- Из ваших покоев? - спросил я. - Дык я завсегда!.. С умилением и
счастьем... А ежели прямо из вашей спальни, то я задурно, только для вас!
Не зная, что придумать еще, я принялся освобождать в носу квартиру,
рассматривая то добытые сокровища с детским любопытством, что есть
постоянное состояние простолюдина, как и вечная угрюмость, то ее - такую
нежную, воздушную, небесную. Леди Лавиния фыркнула, выудила монету из
мешочка на поясе и бросила мне.
- Лови!.. Только не напивайся до привычного тебе состояния.
- Не стану, - пообещал я. - Только до благородного, когда рылом в салат.
В ее глазах метнулся запоздалый страх, вспомнила, но поздно. Я, нагло
ухмыляясь, выудил из кармана золотой. Бросил хорошо - ей пришлось всего
лишь разжать пальцы. Она инстинктивно сжала кулак, ее щеки покраснели, а
глаза гневно заблистали.
- Сдача, - пояснил я.
Она швырнула монету слуге, тот поймал, увидел, какого достоинства монета у
него в грязной пятерне, едва не упал под копыта ее лошадки.
- Это тебе на пропой, - сказала она слуге громко. Тот икнул, побагровел,
ноги его начали разъезжаться. Она послала коня вперед, слугу потащило, он
кое-как забежал вперед, но все оглядывался на меня расширенными глазами.
- Дык как насчет навоза? - прокричал я вдогонку. Она обернулась на ходу,
наши взгляды встретились. Конь ее прибавил шагу, ей пришлось повернуться и
направить его посреди улицы, чтобы не мешать пешеходам, те пугливо жались
к стенам домов. Уже у самого выезда на площадь она зачем-то обернулась
снова.
Я стоял на том же месте. Наши взгляды столкнулись в воздухе с легким
серебряным звоном. Незримая нить возникла из ничего и соединила наши души.
Это я ощутил с такой же определенностью, как гравитацию или плотность
воздуха. И щенячий восторг ударил в сердце с такой силой, что я завизжал
исступленно и громко... но, правда, про себя: здесь же улица, добежать бы
поскорее до своей квартиры, там похожу, нет - побегаю на ушах... Даже по
стенам побегаю, каратэка несчастный.
Она меня увидела наконец-то! Она меня заметила!..
Она меня выделила из общей массы. И, боюсь об этом даже каркнуть, она
ощутила ко мне нечто...

* * *

Ланселот ехал молчалив, задумчив. Крупные холодные глаза навыкате
неотрывно смотрели вперед. Мне показалось, что он не знает, как держаться
со мной, вчерашним простолюдином. Еще неделю тому все было легко и просто,
но теперь как с простолюдином уже нельзя, а как с равным себе... тоже
вроде бы чересчур.
Легкий ветерок слегка шевелил его золотые кудри. Они рассыпались по
плечам, как тугие локоны из золотой проволоки. Длинное вытянутое лицо за
время рейда за доспехами святого Георгия Победоносца похудело, черты лица
заострились, а нижняя выдвинутая вперед массивная челюсть, казалось, уже
вовсе выступает, как у экскаватора. Мне всегда хотелось двинуть по ней
ногой, никак не привыкну, что здесь это подается как признак
мужественности, высокого рождения и осознания собственного достоинства.
От него и сейчас несет чистотой, фаянсовостью, а на солнце он весь
вспыхнул, заблистал, разбросал солнечные зайчики, словно был из серебра и
золота. Да и сам, в мире нечесаных и немытых рыцарей, выделяется просто
стерильностью, как хирург перед операцией. Это не рейнджер, что для успеха
скрытности операции вымажется в любом дерьме, да еще и закусит им, чтобы
пахло дерьмом, отбивая человечий запах. Ланселот едет всегда прямо, всегда
открыто, а жив лишь потому, что некоторые рождаются с музыкальным или
математическим слухом, а Ланселот родился с даром владеть мечом, копьем и
всеми прочими атрибутами воина.
Сейчас за ним гремели оружием, шутили и гарцевали на сытых конях отпрыски
знатнейших родов, лучшие рыцари и герои Зорра, прославленные победители
турниров, а он ехал тихий, задумчивый, посматривал на пташек в лесу и на
белочек.
На второй день пути он подъехал ближе, наши кони пошли бок о бок, Ланселот
косо взглянул в мою сторону, предупредил холодным четким голосом:
- Дик, в зал меня будут сопровождать двенадцать рыцарей. Меньше нельзя -
урон моей чести, а больше нет смысла - и так будет тесно. Там своих
достойных и славных хватает, прославленных во многих сражениях, турнирах и
застольях. Ты будь от меня по правую руку. Я поразмыслил, вижу, Шарлегайл
прав, как у него получается почти всегда. Ты рубашку распахни пошире,
пусть Конрад увидит твой нечестивый амулет. И молот на поясе подвесь
спереди, чтоб Конрад увидел сразу...
- Что это будет за видок? - удивился я. Ланселот подумал, поморщился.
- Да, это будет зрелище. А кто-то вообще узрит непристойный для смиренного
христианина намек. Тебя не жалко, но и я буду опозорен, что стою с
такой... таким рядом. Ладно, просто подвинь так, чтобы стало заметно.
- Что?
- Сэр Ричард, не серди меня. Я говорю про молот.
Он называл меня то Диком, как привык за трудную дорогу из Срединных
Королевств в Зорр, то сэром Ричардом, как принято по этикету. Меня
подмывало предложить плюнуть на формальности и звать Диком всегда, но
теперь это будет ущемлением моего рыцарского достоинства, ибо вряд ли он
позволит называть себя Лансом или Лотом.
Дорога накатана, небо чистое, за все время только однажды на голову и
плечи обрушился холодный ливень, но дороги раскиснуть не успели, солнце
выпарило воду и подсушило землю. Мы ехали, везде встречаемые толпами
любопытствующего народа. Слух о нашем посольстве к Конраду достигнет
Конрабурга намного раньше нас, передвигающихся в тяжелой рыцарской броне и
на тяжелых конях, не склонных к легкомысленной скачке.
Через две недели показались стены угрюмого города выстроенного
функционально правильно, без излишеств и украшений, экономически
оправданно, зато с высокими стенами, множеством башен, где сразу же
заблистали искры на доспехах, на шлемах, остриях копий.
Ланселот проронил угрюмо:
- Заметили... Сигналят.
- Нам? - спросил я.
- Нет, у них свои сигналы.
Стены разрастались, дорога стала шире. На стене народу прибавилось, из
дальних башенок к воротам стягиваются любопытные, смотрят сверху, что-то
кричат. Ланселот на ходу снял с крючка на седле рог, протрубил звонко и
страшно.
Ворота распахнулись. Мы въехали, не останавливаясь и не придерживая коней.
Да, либо о нашем прибытии уже знали, либо здесь такая прекрасная
организация труда: всех коней моментально расхватали и увели, а нам
вежливо предложили следовать во дворец его величества.
Дворец короля Конрада славился трофеями - я убедился еще издали. На крыше
замерла четверка вздыбленных коней, их привезли из Тер Овенса, когда
захватили там столицу и предали мечу всю королевскую семью. Стены
облицованы дивными изразцовыми плитками из Кельтуллы, их невозможно ни
разбить, ни поцарапать; секрет изготовления утерян в глубинах веков,
потому Конрад велел содрать их все до единой и привезти в свой любимый
Конрабург.
Когда мы вступили в главный зал, Ланселот шепотом обратил мое внимание на
колонны, поддерживающие свод. Из изумительно чистого зеленого камня,
похожего на стекло, они выглядели странно изогнутыми, словно две
гигантские руки выкручивали мокрую простыню. Странный дизайн, будто и не
средневековье, а изыски современных Корбюзье. По-моему, эти авангардные
колонны выглядят вызывающе в довольно стандартном зале...
Я засмотрелся на скульптурную группу из белого мрамора, массивную, в два
человеческих роста, под противоположной стеной. Там женщина с ребенком на
руках, худой мужичок со сложенными ладонями, а за их спинами огромный
человек с высоким лбом и бесконечно мудрыми глазами - он впятеро крупнее
той пары, видны только голова и плечи, но все внимание - его глазам.
Скульптору удалось передать его нечеловеческую мощь, духовную красоту и
зрелость, что превосходит все человеческое понимание. Я смотрел в его
глаза, и мне казалось, что я вижу в них глубокую печаль и сочувствие: он
видит всех, понимает всех, сочувствует и молча говорит: крепитесь! Победа
придет!
- Это привезли из руин сожженной столицы в Кельтулле, - сказал Ланселот
вполголоса. - Говорят, в саму Кельтуллу привезли вообще из каких-то руин
древнего города. Все было разрушено, но это... дьявольские силы не
посмели! Это вот Богоматерь с младенцем Иисусом на руках, это ее муж
плотник Иосиф, а над ними сам господь бог...
Он благочестиво перекрестился. В зал входили рыцари короля Конрада,
становились вдоль стен, высокие, крупные телами - король Конрад не
очень-то считается с родовитостью, у него больше ценятся те, у кого в
руках сила, а в голове - мозги.
Сверху с яруса загремели трубы. Вошел церемониймейстер, его жезл, больше
похожий на посох, ударил в мраморную плиту пола с грохотом тарана, бьющего
в запертые ворота. Все вздрогнули, напряглись, когда он провозгласил
трубным голосом, что в один миг перекрыл все шумы:
- Его высочество Конрад Блистательный, Непобедимый и Победоносный,
властелин земель...
Я некоторое время слушал титулы, там привычно перечислялись все
территории, что принадлежали по праву, не по праву, были получены в дар,
захвачены, куплены, отняты, отторгнуты; в это время двери распахнулись,
король Конрад не вошел, а влетел, не дожидаясь, когда через зал проползет
впереди него блистательный титул с длиннющим, как у морского дракона,
хвостом.
Мне показалось, что он стал еще стремительнее, злее, двигался нервозно, а
в глазах мелькало бешенство загнанного зверя. Рыцари за спинкой трона
вытянулись в струнку. Когда он взбежал по ступенькам и почти прыгнул на
сиденье, вошел грузный монах, встал слева от трона.
Ланселот почтительно поклонился, по преклонять колено перед чужим королем
не стал.
- Ваше высочество!.. Король Шарлегайл шлет вам уверения в своем
совершеннейшем почтении и восторге вашей мудростью, вашей
проницательностью... это не говоря уже о вашем замечательном воинском
таланте стратега, полководца!
Король Конрад сказал яростно:
- Мудростью? Проницательностью?.. Я этому ублюдку Арнольду никогда не
прощу!.. Он меня опозорил перед соседними королями, перед простым людом,
перед войсками!.. Меня до сих пор душат кошмары, когда снится та страшная
площадь, заполненная народом!.. Как они смотрели на него, как смотрели...
И что мне оставалось делать? Позориться еще больше?.. Прослыть
королем-убийцей? Убийцей праведника?.. Уже и так меня втоптали в грязь
тысячами глаз...
Он вскочил, в волнении и бешенстве забегал по устланному красным кумачом
пятачку перед троном. Волосы растрепались и выбились из-под короны. Уже не
прежний бешеный вепрь, что готов разнести все вокруг, сейчас Конрад то и
дело бросал по сторонам тревожные взгляды.
Ланселот замялся. Конрад нарушил правила приема, смял протокол приема,
вообще это слишком непредсказуемый король, многое делает не так, неверно,
не по правилам...
Пауза затягивалась, я сделал шажок вперед и сказал, принимая огонь на себя:
- Ваше высочество... Ваше высочество!
- И кто втоптал! - воскликнул Конрад в бешенстве. - Кто втоптал?.. Те
люди, которые до этого считали, что он не стал воевать из трусости!.. Как
быстро все переменилось!.. Да черт с ними, теми людьми, хотя обидно!.. Я
же не стал их облагать налогом, хотя моя армия порядком поизносилась за
этот стремительный марш через горы. Треть конницы погибла в горных
обвалах, мы ж спешили как можно скорее обрушиться им на головы... Кто ж
знал, что никто и не собирается защищаться? Я всю армию заново
обмундировал и вооружил из своей казны, из Алемандрии!.. И вот эти
неблагодарные... Нет, в самом деле, черт с ними!.. Но моя армия? Я же
видел, как они смотрели на этого ублюдка с веревкой на шее!.. Уже и так
шептались, что я победой обязан исключительной трусости Арнольда, моей
заслуги нет... а теперь еще и увидели, что Арнольд совсем не трус!
Ланселот открывал и закрывал рот. Прием послов явно скомкан, все полетело
к черту. Я сказал громче:
- Ваше высочество, а вы не подумали, что королю Арнольду сейчас еще
хреновее, чем вам?
Он в бешенстве развернулся в мою сторону всем корпусом.
- Как?! - гаркнул он. - Как ему может быть хреновее... какое хорошее
свежее слово! Он сейчас упивается поклонением своих придворных,
преклонением всего народа!.. У них никогда еще не было такого короля,
чтобы вот так за них - быдло сраное, отдавал жизнь... А теперь есть!
Я покосился на Ланселота, бледное лицо первого рыцаря пошло розовыми
пятнами, но он все еще не находит слов, дабы восстановить ровное течение
дипломатической процедуры приема послов. И я сказал торопливо:
- ... но вы ее, его жизнь, не взяли! И тем самым не дали королю Арнольду
обрести сан святого мученика, который куда выше, чем сан короля... Вы ему
подосрали куда больше, ваше высочество, чем он вам. Да-да, он там бесится,
на стены бросается... наверняка. Потому что умереть красиво вы не дали, а
вот жить так же красиво он не сможет.
Он кипел от ярости, но сдержался, прорычал люто:
- Почему? Что ему помешает?
- Его слава, - объяснил я. - Он сейчас святой, вы абсолютно правы, ваше
победоносное высочество. Ну, а дальше? К святому и требования повыше, чем
к королю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10