Андрею не было и двух лет, когда он пришел к нам. Оба его родителя потомственные алкоголики, лишенные родительских прав, но нимало о том не тоскующие. За целый год, что был Андрей в Доме ребенка, они не выбрали дня, чтобы навестить его. Они или не обнаружили потери, или оставались безразличными к исчезновению ребенка.
Андрей был болен весь целиком и всеми болезнями сразу. Попав в Дом ребенка, он почти год отлеживался в больнице, но чем дальше, тем хуже ему делалось. Он страдал от хронических болезней и бронхита, дизентерии, пневмонии, диатеза, гайморита, воспаленных гланд. Но самым страшным был врожденный порок сердца, во всех его безжалостных проявлениях. Ножки и ручки у него были, как у Буратино, - худенькие и прямые.
Он был так необычен и вместе с тем так мил, хотя и очень некрасив. Совсем лысый, худой, бледный, с красненькой пуговкой-носиком и очень скупой, учтивой улыбкой. Ничему не обученный, ничего не умеющий. Но все равно очень обаятельный.
Наверно, никто на свете не смог бы пройти мимо этого ребенка, оставаясь безразличным (кроме, разумеется, его родителей). В Доме ребенка всеми силами старались вылечить, приголубить его, да запущен он был в своем отчем доме так, что ничего не получалось.
Не получалось долго и у нас. Мы были неразумными, опрокинули на него много лишней суеты, забот, ласки, чем надоели и опротивели ему безмерно, и, видимо, надолго.
Он ответил нам протестом - круглосуточным ревом, упрямством, непослушанием. Все новшества принимал в штыки. Был нервным, неуправляемым и таким остался навсегда.
Долго не мог привыкнуть к новой обстановке, незнакомым людям, иным правилам и порядкам, к необычности окружающего его мира - третьего по счету, это в его-то неполные два годика.
Больницы сменялись у него незнакомым домом и опять больницами, а сколько врачей, медсестер, уколов, капельниц, компрессов, втираний... Постепенно обстановка и отношения нормализовались. Но порядок, покой, умиротворенность навсегда ушли из нашего дома, из нашей маленькой, но очень дружной семьи. Теперь наш дом и его обитателей беспрерывно сотрясали местные катаклизмы, и каждый из них казался концом жизни. Что делалось с Андреем - страшно вспомнить. Скандалил, дрался, плакал.
Но и это страшное время несколько смягчилось. Появились новые беды, и старые видоизменились. Мы привыкли друг к другу. Перевоспитывались обоюдно. Для нас это было трудновато, а для Андрея во сто крат тяжелее. Старались быть самокритичными, устранить раздражители, сдерживаться. Увы, не всегда это удавалось, не всегда мы были на высоте. И раздражались, и сердились, и даже "обижались". Господи, какими были мы первобытными (это так Андрей назвал персонажей "Сотворения мира" Эффеля). Как не подготовлены мы были к воспитанию такого необычного ребенка, к такому буйству. Но понемногу, очень медленно и незаметно для постороннего глаза, менялись мы, изменился чуточку Андрей. От него отступали немощи, излечивались болезни. Появилась бешеная энергия, непоседливость, стремление к играм, к детям, к развлечениям.
Сделана самая последняя и самая серьезная операция на сердце. В школе ему дали академический отпуск, и он остался на второй год в четвертом классе. После операции три недели лежал в реанимации, весь в проводах, подключенных к различным аппаратам. Ему восстанавливали дыхание, давление, сердечный ритм - словом, жизнь. После реанимации еще два месяца в палате.
Теперь Андрей физически здоров, конечно, насколько это возможно с его неуемной натурой. И в дождь, и в снег, и в солнечный зной он неизменно на улице, в реке, в снегу или в луже.
Он стал высокий, статный, с темными волосами, с ясными, как хрусталь, глазами. Смешлив, весел, до отказа заряжен неуловимым обаянием (увы, пока улавливаемым только нами), изобретателен, особенно на довольно сложные игры, умело собирает разнообразные сооружения из своих многочисленных конструкторов. Самозабвенно (килограммы пластилина) лепит все виды орудий и войск. Бесчисленные и непобедимые русские армии всех времен в соответствующих амунициях, точно скопированных из Детской энциклопедии. Руки у него умные. Ум живой и восприимчивый, может много сделать в доме: починить, - впрочем, сломать тоже, - наладить, "удачно" приколотить и привинтить, хорошо и интересно пересказать прочитанное, услышанное и увиденное и потому очень интересен в ребячьих компаниях и приятный спутник в поездках, которые они совершают с мамой великое множество. Объехали полстраны.
Но Андрей хорош только тогда, когда захочется ему самому. Слов "нужно", "необходимо" он не признает. В обиходе только слова: "Хочу", "Потому что так хочу!" И постоянное, неизбывное стремление к тому, что нравится, к тому, что хочется, и никак к тому, что надо, но не нравится. В этом вся наша беда. Все нашего горе. Увлечения сменяются увлечениями. Им подчиняется его воля, вся его деятельность, за счет учения, развития, нужных и полезных занятий. Но и увлечения мгновенны. Ничего постоянного, кроме злого упрямства.
С годами теряется интерес к чтению, театру, путешествиям, музыке. Из-за нерадения к учебе интеллект его, который в детстве опережал сверстников, теперь явно отстает. Правда, и в детстве большая часть его интеллекта "уходила" в звуки. Он очень удачно подражал пению птиц, полету пули, шуму мотора, военным и другим ритмам. Удачно пародировал. В детстве был сердечнее, добрее, общительнее. С годами теряются и эти качества. Все больше проявляется пренебрежения к близким, равнодушия к нашим бедам, неприятностям, ужасающее хамство, ничем не вызванное, спровоцированное самим собой.
Вся его неуемная энергия, сила характера, предприимчивость, "железная" воля, несокрушимое упрямство направлены на единую цель - на осуществление своих желаний и увлечений. Увы, большая часть их прискорбна.
Беззаветно любит улицу. Из-за этой неразделенной любви все остальное на втором и последующих местах. Не любопытен к занятиям, которые дает школа. Не хочет учиться. В крайнем случае согласен ходить в школу, не согласен с заданиями на дом, потому что они отвлекают его от улицы, от игр, от ничегонеделания.
Не о таких ли детях писал Сухомлинский, отмечая с сожалением, что многие из них остаются неучами.
О своей антипатии к учению он говорит открыто, не таясь, не маскируясь.
В школе ведет себя неровно. Часто просто плохо, особенно когда против чего-либо протестует. Против изгнания его на последнюю парту, против почти (даже без почти) исключения из учебного процесса (не спрашивают, не поручают, не вовлекают, изолируют). Тогда дневник его пылает от красных чернил классной руководительницы: "Безобразничал на уроке, шалил на перемене, толкнул девочку. Будет вызван на педсовет. Срочно прийти в школу". Угрозы, замечания, порицания и самое страшное - педагогический бойкот. Он остро ощущает себя никому не нужным. Эффектно торчат колы, "как одинокие трубы на сгоревшем подворье" (классная - филолог). И тут же робко, убого, редко, незаметно четверки и уж как событие - пять. Учит он прискорбно мало: бегло математику, лучше географию, кое-как историю, очень плохо русский, немецкий, биологию, приемлет полностью труд, рисование, пение, и, как он ожидает, будет когда-то потом нравиться физика, химия, зоология.
Сесть ему за домашние уроки всегда очень трудно. Потому что скучно. Иногда открыто идет на скандал, это случается, когда поздно приходит с улицы - сначала усталый, голодный, потом сонный, взъерошенный. Тогда остервенело бросает себя и сумку с учебниками на стол, потом что-нибудь роняется, что-то хлопает, где-то шлепает, и наступает такая зловещая тишина, что, верно, слышен скрип и стон всех нервных систем обитателей дома.
Обе враждующих стороны: я и Андрей - замирают, выжидают, ждут. А "история идет напрямик, и полон событьями каждый миг". Начинает Андрей: "Что, не хочешь мне помочь? Ну-у, конечно. Я плохой, я опоздал! - И с издевкой: - Тебе, конечно, спать пора!" Значит, настроен враждебно. Нужна, ох как нужна, выдержка и стопроцентная доброжелательность. Но он провоцирует скандал, накручивая себя и заодно и меня. А взрываюсь я быстро. И хуже этого уже ничего не может быть. Андрей наглеет и откровенно требует: "Дай списать. Не-ет? Смотри, пожалеешь потом!" Предлагаю помощь, помощь не принимается, требуется готовое. Ничего не остается, как замолчать, окаменеть, ни на что не реагировать. Снова тишина. И еще через час, исчерпав программу, Андрей капитулирует. Он начинает продвигаться ко мне в комнату. Застенчиво втискивается в узкую дверную щель, предварительно постучавшись, и, исполнив весь известный ему несложный ритуал вежливости, с виноватой улыбкой и ясными глазами (и такой хороший, и такой настоящий ребенок, совершенно не похожий на только что скандалившего неприятного подростка):
- Ты не можешь мне помочь? Я примеры все решил правильно, а задача не получается. - Голос комариный. Весь - внимание. Весь - любезность. Как можно ему отказать? (Это, конечно, один из вариантов, а сколько их бывает!)
Я сдаюсь, хвалю его за правильные рассуждения, нахожу ошибку (надо, чтобы сам, но времени уже двенадцатый час, все школьное воинство спит). Он признательно утихает, быстро доделывает в черновике ("утром перепишу"), я ставлю ему пятерку за мысли, и он, счастливый, вприпрыжку, безмерно довольный собой, отпустив сам себе все грехи, бухается в постель, и, кажется, "врезается" в сон еще на лету. Лицо безмятежное, избавившееся от всех невзгод. Лицо отличника учебы.
Назавтра колы за классную работу по русскому, да еще не выучил стихотворение, по остальным предметам не прочитал ни одной строчки. Эти неприятности возвращают его к суровой действительности. Несколько дней старается, потом все сначала, и ничто не помогает. Обещает, очень искренне верит в эти свои обещания. И опять не получается. Улица вновь увлекает его, и он не в силах сопротивляться ее соблазнам. И нет в нем никакого иммунитета от этой погибели.
Вот и получается - выходили мы его в смысле физическом, вылечили, вырастили, а вот отвернуть от жизненной скверны, научить отличать хорошее от плохого, возможное от невозможного, сделать из него хорошего человека не сумели, не смогли. И нет нам за это благодати, нет счастья и уверенности в его будущем. Каким оно будет?
Все наши друзья и недруги обвиняют нас в том, что мы не лупили Андрея ремнем, и от этой вот безнаказанности он и стал таким. А мы знаем очень твердо, что бить его нельзя и потому, что его битье оскорбляет, озлобляет и вызывает несгибаемое упрямство, и потому, что мы не имеем права этого делать.
Андрей ведь и сам старается быть Человеком, да очень многое зависит не от него. Характер его так сложен, исковеркан, неподатлив, что ему порой не по силам справиться с ним. Отношения с ребятами тоже сложные, он ищет их общества, дорожит ими, но часто и ссорится, вредничает, а потом страдает. Помирившись, страшно радуется, а затем снова все сначала. Дети не злопамятны. Они прощают ему его неровности, охотно мирятся.
Андрей часто несправедлив, необоснованно зол, тогда слетает с него все обаяние, он становится груб, нахален, из него так и лезет хамство, даже драка. Логика его в это время такая ужасная. Философия необъяснимая. Он очень эмоциональный мальчик. Бурно переносит и радость и печаль. Эмоции его порой настолько неожиданные и непредугадываемые, что предварить их, предвосхитить, ослабить, остановить нет сил.
Бывает, что удается изменить его настроение - уговорить, помочь успокоиться, пересмотреть свои позиции, отказаться от своего намерения. Связано это всегда с большой выдержкой, спокойствием. Но, увы, не всегда умеем мы властвовать собой и иногда поддаемся раздражению и сочиняем такой безобразный скандал, о котором потом стыдно вспоминать.
Но в эти горькие минуты никому не хочется жить на земле. Наверно, даже и Андрею.
С детства его исследовали психоневрологи. И поскольку они ничего не могли сказать и ничем помочь, пришлось нам обратиться к главному психоневрологу города. Он положил его в стационар на обследование и диагноз.
Смотрели его, слушали и установили, что психического заболевания нет, а есть затянувшийся инфантилизм и в силу патологических отклонений задатки психопатического характера. И заключение, неоднократно слышанное: "Это сейчас повсеместное явление, не он один. Слишком много родителей-алкоголиков. Бороться с этим злом некому, так как это не болезнь, а свойство характера, требующее только некоторых коррекций в педагогике и воспитании. В соответствующих условиях (?) он может еще стать удовлетворительным человеком, в иных - социально неблагополучным гражданином".
Вот как лихо и безысходно закручено. Самое печальное в этом профессиональном заключении - будущее социальное неблагополучие.
Как же спасти его от этого зла? Трудом. Учением. Личным примером. Суровостью. Строгостью. Наказанием. Добротой. Вниманием. Пониманием. Внимательностью. Всем вместе!
А ребенок бедствует, ребенок мечется. Он не знает, почему он груб, неуживчив, неуправлям. На все вопросы - почему? - он страдальчески морщит лоб и отвечает: "Не знаю. Понимаю, что говорю плохое, а не могу остановиться. Лучше бы мне умереть". Ребенку в двенадцать лет, в общем жизнерадостному, здоровому, любимому, вдруг могут прийти в голову мысли о смерти как избавлении от несправедливости.
И все в нем не так, как у других. Из тех, других его сверстников уже формируются личности, а Андрей продолжает оставаться ребенком, капризным, эгоистичным, требующим от жизни бесконечных благ. Вот отказали ему в покупке снегоката (35 р.), и он его угнал - не сам, но с помощью другого мальчика. Теперь он на учете в детской комнате опорного пункта. К этой беде отнесся серьезно (насколько он может). Старается не бегать поздно. Каждую среду с дневником ходит на проверку. Но все равно срывается и нарушает дисциплину. А в опорном пункте снова женщины, славные, добрые, знающие свое дело, но как было бы лучше, если бы это были мужчины.
Куда же они подевались? Мужчины-наставники, мужчины-педагоги, мужчины-милиционеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77